Короче говоря, в лице Филиппа царь нашел ровно то, что искал, и никаких оснований для претензий у него не было, да и не могло быть. Зато у многих других, - тех самых «облавников и соблазнителей» (по Тищайшему) претензии имелись. Их имена, между прочим, известны. Много позже, отмазывая себя, источники «Жития» сдали заказчиков с потрохами, благо, те уже не кусались. Знакомьтесь: «злобы пособницы Пафнутий Суздальский, Филофей Рязанский, сиггел Благовещенский Евстафий» (духовник Ивана, люто невзлюбивший, как ему казалось, конкурента), ну и, в первую голову, - Пимен Новгородский, иерарх № 2, ненавидевший Филиппа, «иже мечтаже восхитить его престол» (сам очень хотел, но царь в кадрах разбирался, и повышения не дал).

Вот это-то кубло и начало сразу же раскидывать сеть интриг, - найдя полное понимание у лидеров Опричинины (про отца и сына Басмановых известно точно), которые, естественно, - как и боссы любой структуры, - невзлюбили митрополита, самим фактом своего присутствия связывавшего им руки. А Филипп не мог рассчитывать даже на поддержку «земских», обиженных на него из-за отказа горой встать на защиту челяднинцев. Он был совсем один, и не тот человек, чтобы создавать собственный клан для борьбы в кулуарах. Он мог опираться только на доверие царя, и не желал, по сути, ничего большего. Паче того, не собирался и делать что-либо для укрепления этого доверия. Только так можно, на мой взгляд, истолковать грустное: «Вижу готовящуюся мне кончину, но знаете ли, почему меня хотят изгнать отсюда и возбуждают против меня Царя? Потому что не льстил я перед ним... Впрочем, что бы то ни было, не перестану говорить истину, да не тщетно ношу сан Святительский»

Мероприятие, судя по всему, и впрямь было омерзительное. Даже Георгий Федотов, к Ивану беспощадный, признает, что «Святому исповеднику выпало испить всю чашу горечи: быть осужденным не произволом тирана, а собором русской церкви и оклеветанным своими духовными детьми». Недаром же вскоре после выяснилось, что протоколы «волей Божией утеряны», а в «Житии» о нем не сказано ни слова, и вся вина возложена на царя. Точно так же и Курбский вопит: «Кто слыхал зде, епископа от мирских судима и испытуема?», делая вид, что судила не церковь, а царь. Но факт есть факт: царь ни причем. Он, может быть, и хотел бы вмешаться, но строго соблюдал «соглашение» 1566 года о взаимном невмешательстве, да и единогласие иерархов не могло не смущать, поскольку уж что-что, а готовили шоу профессионалы высшего класса, и выглядело все, надо полагать, без сучка, без задоринки.

Конкретно известно мало. Заслушали выводы «комиссии», иноков, игумена Паисия. Выслушали обвинительную речь Пимена, явно целившего в следующие митрополиты. Единогласно утвердили, что в период «соловецкого служения» Филипп допускал «некие нестроения многие», хотя и не очень серьезные, но сану митрополита не соответствующие. И столь же единогласно (во что и кому это обошлось, остается только гадать) задрали руки «за» смещение Колычева и определение его «на покой» в престижный московский монастырь. О чем и доложили царю, а тот повелел выделять смещенному владыке из казны колоссальное по тем временам содержание «по четыре алтына в день». После чего, совершенно неожиданно, - просто внутренним распоряжением, и неведомо чьим, - место «покоя» поменяли на тверской Отрочий монастырь, куда старца, арестованного лично Басмановым-старшим, увезли под присмотром некоего Степана Кобылина, «пристава неблагодарна» из басмановской охраны. Ага, ага, того самого (впоследствии) «старца Симеон», чьи воспоминания много позже стали основой для написания «Жития».

Не знаю, кого как, но лично меня совершенно не удивляет версия, согласно которой доверенному лицу царя по прибытии в монастырь осталось только сообщить в Москву, что святейший скончался и отстоять поминальную службу. Однако, судя по дальнейшему, Иван имел уже достаточно пищи для ума. А возможно, и въедливый Малюта зафиксировал какие-то детали. Так что практически мгновенно последовали оргвыводы. Согласно «Четьям Минеям», «Царь... положил свою грозную опалу на всех пособников и виновников его казни».

Обиженным не ушел никто.
Организаторов суда лишили всего нажитого и смели с доски: Паисия, вместо столь желанной епископской митры, сослали «под строгое послушание» сослали на Валаам, Филофея вообще «извергли из сана» и «наказали мирски» (что бы это могло значить?), пристава Кобылина постригли в монахи и загнали к черту на кулички. По Соловецкому монастырю, источнику «показаний» на Соборе, вообще прошлись катком: все монахи, хоть как-то причастные к работе «комиссии», были разосланы по «обителям захудалым», причем, - намеренно или нет, не знаю, - в такие места, где вскоре перемерли от голода и болезней, - а в довершение новым игуменом царь прислал на Соловки (предельное унижение!) «чужого постриженика», некоего Варлаама из Белозерского Кириллова Монастыря, «нравом лютого без снисхождения».

ИВАНОВЫ ГОДЫ (6)

Традиционное предуведомление.

А.
Я не пишу ни историю (хотя бы краткую) Ивана Грозного, ни даже историю Опричинины. Моя задача - писать правду. В частности, сейчас, как можно более кратко и логично изложить события, связанные с Большим Террором XVI века, чтобы любому вменяемому человеку стало ясно, как и что. В идеале, конечно, пишу для молодежи (а в самом идеале, мечтаю об учебнике), но, думаю, старшему поколению тоже не помешает кое-что освежить в памяти. И вот по этой причине, к сожалению, лишен возможности останавливаться на всех загадках царствования Ивана и оттирать всю грязь, которую на него налили. А поскольку дело это полагаю и важным, и нужным, предлагаю, - в параллель с моими очерками, - ознакомиться с трудами уважаемого matveychev-oleg, вскрывающего подноготную лжи о якобы "убийстве" Иваном сына, и уважаемого trujillo-molina, очень кратко, но умно толкующего причины Ливонской войны.

Б.
Некоему уважаемому френду, постоянно нажимающему на то, что только в "ужасной Росии" и только "безумец Иван" мог устраивать казни "без суда", а уж тем паче "собственноручно убивать неугодных", в цивилизованной же Европе этого быть не могло, потому что не могло, хотел бы сообщить следующее:

во-первых, начиная с 1547 года именно воля венчанного царя была на Руси источником высшего права, приоритетного по отношению к праву традиционному, а соответственно, казнь Репнина, пусть и помимо Думы, совершилась вполне законно;

во-вторых, все действия Ивана, начиная с момент учреждения Опричнины, дополнительно легитимизировались волей Земли, вотировавшей царю абсолютные полномочия;

Данный заговор сторонники «официальной версии» из поколения в поколение стремятся изобразить выдумкой, провокацией Ивана. Даже на уровне терминологии: так, Карамзин Карамзин, явно желая принизить значение этого факта, упорно, хотя и непонятно, на каких основаниях, именует доносчика, довольно зажиточного новгородского помещика, вхожего в терем Старицких, «бродягой». Типа, что подставное лицо, и донос могли сочинить на Государевом дворе, а «список» (копию) договора подбросить. И вообще, мол, никакой идиот не станет прятать компромат «за образами». А главное, упирают на то, что никаких документов не сохранилось. Что есть чистая правда. Материалы сыска, как и весь архив Ивана (вспомните протоколы Собора, устранившего Филиппа), «пропали». Но все-таки сохранилась Переписная книга Посольского приказа, четко указывающая на существование «Статейного списка из сыскного изменного дела». То есть, дело было и кому-то очень понадобилось его изъять. А кроме того, первая же ниточка, потянутая следователями, - напоминает Алексей Шарымов, - подтвердила, что нет дыма без огня. Боярин Василий Данилов, один из видных лидеров Земщины, глава Пушкарского приказа, - то есть, шеф российской оборонки, - на перекрестном допросе показал, что да, в самом деле, было намерение «Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича хотели злым умышленьем извести».

То есть, не зря Казимеж Валишевский отмечает, что сам по себе «Петр Волынец хотя и не заслуживал доверия, но случаи прежних времен придавали его доносу некоторое значение». Тем паче, что показания Данилова заставили вспомнить январские события, когда литовцам без боя сдался Изборск, новгородский «пригород», считавшийся одной из самых сильных пограничных крепостей России. Тогда, по итогам расследования особых репрессий не было, но все же из Пскова выселили вглубь России 500, а из Новгорода 15 знатных семей, считавшихся не очень благонадежными или состоявших в родстве-свойстве с изборскими «сдатчиками». А вот в октябре на ситуацию посмотрели иными глазами, - и коль скоро так, начинают играть и мелкие нюансы.

Совершенно аналогичная картина с устраненной тогда же вдовствующей княгиней Ефросиньей, уже несколько лет, как монахиней. Если верить Кобрину, «черную вдову» удушили дымом в судной избе, а если верить Зимину, то удушили дымом в ладье, плывущей по Шексне (по-моему, полный абсурд). Что, кстати, сообразил и Карамзин, твердо заявляющий, что дымом никого не душили, а просто утопили (почему-то вместе с Александрой, невесткой царя, о чем нигде никаких намеков нет), и эту версию подхватывает тот же Кобрин, который, правда, не мелочась, пишет о дюжине утопленных вместе с княгиней (зачем?) монахинь. Причем, данного автора совершенно не интересует, что на той же странице у него же писано про удушение дымом: он даже не сравнивает версии, а сообщает обе, как достоверное.

В общем, никто ничего не знает, но волю фантазии дают все. Настолько, что, - парадокс! – в данном случае достовернее всех выглядит сдержанная, без красочных деталей, - еще один парадокс! – версия Курбского: утопили, и ша. Как бы то ни было, наверняка можно сказать одно: осенью 1569 года Иван окончательно решил «старицкий вопрос». А уж был ли Владимир Андреевич «задушен, обезглавлен или отравлен ядом», то, - прав Валишевский, - «неизвестно, свидетельства не согласуются».

Учитывая разноголосицу, пожалуй, рискну довериться Горсею, редкостному вруну при передаче слухов о том, чего сам не видел, но сухо-корректному, когда речь заходит о том, чем был свидетелем. Он, вхожий в семью Старицких и до её разгрома, и после, крайне аккуратно сообщает, что князь все-таки повидался с царем и ушел, а на следующий день его уже хоронили. То есть, либо таки угостили отравой, либо отравился сам (что вряд ли, поскольку самоубийство грех, а князя к тому же хоронили с почестями, но, с другой стороны, и исключать нельзя, а пышные похороны Иван мог устроить и для того, чтобы не порочить память кузена).

И наконец, поход на Новгород.

Тот самый, давший едва ли не главный массив поводов любителям похныкать о «тиране, самодуре, психопате и деспоте». В декабре 1569 года Иван выступает на север, подняв по тревоге весь опричный корпус. Но и только. А это само по себе кое о чем говорит. Потому что ни о каких традиционно поминаемых «15 тысячах» сабель речи быть не может: беллетристика беллетристикой, но документы свидетельствуют, что общий людской потенциал Опричнины не превышал 6000 человек, причем в царской гвардии числилось пять сотен, а исполчив всех, можно было получить еще максимум тысячу. То есть, максимум 1500 (с чем вполне согласен и Валишевский, полагающий, что эта цифра выросла вдесятеро исключительно по принципу "слухами земля полнится"). Иными словами, на второй по величине (до 30 тысяч населения) русский город Иван шел с силами, ничего не способными сделать, если очень сложный город решит сопротивляться, и следовательно, зная, что городские низы (как и ранее случалось) не поддержат элиту и ее планы. Настроен царь, учитывая все, что уже случилось, был крайне решительно, и сюжет с Филиппом, повидаться с которым ему так и не удалось, едва ли изменил его позицию в сторону гуманизма и толерантности.

И тем не менее.

Уже не раз сказано, - а я всего лишь повторяю, - что источники, из которых хулители Ивана черпают «неопровержимые доказательства», мягко говоря, далеки от объективности. Да, в общем, и от фактов. Курбский знал о событиях только по слухам и раздувал стократно. Таубе и Крузе во время «погрома» находились далеко от места событий, аж на Волге, так что, если что-то и знали, то с чужих слов, а кроме того, вся писанина их подчинена единственной цели: доказать иноземным дворам, что Россия уничтожена, обескровлена и беззащитна перед европейской интервенцией. Якоб Ульфельт, побывавший в России много позже, честно признается, что «сам во все это не верит, но не может не передать сведения, услышанные там от жителей». А что касается основного, решительно всеми используемого источника, - «Повести о разгроме Новгорода Иваном Грозным», - так она, и это признано всеми исследователями, писана уцелевшими представителями «допогромной» элиты, для которых «весь Новгород» означало исключительно «высшее общество», а к тому же еще многажды редактировалась в сугубо «обвинительном» ключе, с добавлением «солененького».

То есть, что имеем?

По свидетельству единственного очевидца и участника,
- Иван лично руководит следствием (естественно).
- Осуществляются конфискации имущества монастырей и элиты (естественно).
- Разрушаются высокие здания, посечено «все красивое», то есть, сносятся с лица земли терема заговорщиков (мера, нередко применяемая и в наше время).
- Насилуют девушек из «крамольных семей» (по меркам нашего времени, омерзительно, а по тем временам естественно).
- Убивают пленных иноземцев, в основном, поляков, а также членов их семей (крайне жестоко, но в рамках понятий эпохи, с поправкой же на военное время и особые обстоятельства, так и естественно).
- А «в реку (надо полагать, в проруби) сбрасывались» не люди, а пожитки, вешали же только тех, кто пытался что-то спасать. Плюс местных, новгородских мародеров. Иными словами, никакого геноцида, напротив, жесткий порядок. А все остальное, уж простите, кошмарики для европейской публики.

Не исключено, конечно, что в синодик попали не все, что сколько-то новгородцев погибло по криминальным причинам (либо от рук мародеров, либо были повешены, как мародеры), но общей картины это не меняет. Если, разумеется, - как справедливо указывает Вячеслав Манягин, - не плюсовать сюда же жертвы жуткого мора, в конце 1570 года выкосившего Прибалтику и Россию, особенно ее север, «так, что иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мертвых: бросали их в яму без всяких обрядов». Иное дело, что рукопожатные, начиная с автора Новгородской летописи и вплоть до г-на Радзинского 300000 душ (по подсчетам Дженкинсона), погубленных хворью, ничтоже сумяшеся плюсуют, но нам-то с вами, смею полагать, нужна правда и только правда. Каковая уже изложена, и добавить к которой остается немногое.

Во-первых, как указывает Скрынников, «опричный разгром не затронул толщи крестьянского населения», а во-вторых, во Пскове (следующий пункт проведения следствия) репрессий практически не было. Подтверждений насчет любимых беллетристами сорока человек я, по крайней мере, нигде не нашел. По Кобрину, правда, "были, разумеется, казни погибло, возможно, несколько десятков человек. Среди жертв был игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий и келарь Вассиан Муромцев", но опять-таки, никаких подтверждений нет, и писать о казнях во Пскове не рискует даже  Карамзин, а Зимин вообще указывает, что казнили только двух вышеназванных монахов, ярых врагов Москвы, тесно связанных с Курбским. Жалобные рассказы о «намерениях» Ивана «вырезать весь Псков», сорванные заступой юродивого, всерьез принять нельзя. Как и бред Курбского насчет «раздавления» иноков с помощью специальной машины (почему-то аж в 1577-м), по той простой причине, что ничего подобного «Нюрнбергской деве», в России не водилось. Этого светлый князь, видимо, уже в цивилизованных краях насмотрелся.