Русская служба BBC, Великобритания

Речь, изменившая мир, или просто констатация факта?
05.03.2016
Артем Кречетников

70 лет назад, 5 марта 1946 года, Уинстон Черчилль прочитал в Вестминстерском колледже в Фултоне, штат Миссури, лекцию, которую впоследствии считал главным публичным выступлением своей жизни. Ее называют также началом «холодной войны».

По словам 40-го президента США Рональда Рейгана, из Фултонской речи родился современный Запад — с американским лидерством и глобальным присутствием, НАТО и политикой сдерживания коммунизма.

Многие исследователи призывают не переоценивать роль личности в истории и указывают, что кардинальное охлаждение между бывшими союзниками произошло бы и без Черчилля и его речи.

Причину этого охлаждения откровенно и исчерпывающе назвал министр иностранных дел СССР в 1940-е годы Вячеслав Молотов в беседе со своим биографом Феликсом Чуевым в ноябре 1974 года.

«Из части Германии сделать свою социалистическую Германию, а Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядок. Прижимать капиталистические порядки. Вот и холодная война», — сказал он.

В Тегеране, Ялте и Потсдаме Вашингтон и Лондон признали право Москвы сделать Восточную Европу зоной своего геополитического влияния и разместить там войска, но не давали согласия на ее советизацию.

Сталин, со своей стороны, полагал, что «каждый распространяет свою систему так далеко, насколько может продвинуться его армия».

В разговоре с бельгийским премьером Полем Спааком в Москве в октябре 1956 года Никита Хрущев признал, что в 1945 году «мы хотели победы рабочего класса Франции и других западноевропейских стран».

«Руководители капиталистических стран правильно рассматривают нас как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность», — заявил он.

Назвал лопату лопатой

В Фултонской речи Черчилль перечислил общеизвестные и очевидные факты.

«Тень пала на поля, которые совсем недавно были освещены победой. От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София — все эти знаменитые города и население вокруг них подчиняются усиливающемуся контролю Москвы».

«Свободы, которыми пользуются граждане в Британской империи, не существуют в значительном числе стран. В этих государствах контроль над людьми является подавляющим и противоречит всем принципам демократии».

«Это явно не та освобожденная Европа, за которую мы сражались. И не Европа, обладающая необходимыми предпосылками для создания прочного мира».

«Никто не знает, что Советская Россия и ее коммунистическая международная организация намереваются сделать в ближайшем будущем, или каковы границы их экспансионистских устремлений, если таковые вообще существуют».

«Русские больше всего восхищаются силой и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости».

«Средство предотвращения опасности — братская ассоциация народов, говорящих на английском языке».

Новизна заключалась в эмоциональности, призыве к американцам не уклоняться от глобального лидерства, да в выражении «железный занавес» («iron curtain»), ставшем одним из самых знаменитых политических клише XX века.

Первоначально тема лекции была заявлена нейтрально: «Мир во всем мире» («World Peace»). В последний момент автор поменял заглавие на «Sinews of Peace».

«Sinew» буквально переводится как «сухожилие», а фигурально как «источник силы».

По общему смыслу вышло что-то наподобие русского «добро должно быть с кулаками».

Большая слава маленького города

В июле 1945 года Консервативная партия потерпела поражением на выборах, лечащий врач Чарльз Моран порекомендовал временно оказавшемуся не у дел 71-летнему политику провести зиму и весну в теплом климате, и Черчилль принял приглашение своего канадского друга Фрэнка Кларка погостить в его доме в Палм-Бич во Флориде.

Скончавшийся перед войной преуспевающий адвокат Джон Грин, в прошлом выпускник Вестминстерского колледжа, завещал своей alma mater средства на организацию ежегодных лекций по международным проблемам, читаемых, как говорилось в уставе фонда его имени, «человеком с международной репутацией, который сам бы избирал тему своей лекции».

Черчилль оказался седьмым по счету среди гостей.

Сэр Уинстон гордился имиджем политика, который видит дальше других и первым говорит миру горькую, но необходимую правду.

Дважды к нему не прислушались: в 1918 году, когда он призывал «уничтожить большевизм в зародыше», и в 1938-м, когда, едва ли не в одиночку, непримиримо боролся против чемберленовского «умиротворения» Гитлера.

Теперь он хотел вывести Запад из послевоенного благодушия, и в третий раз, по оценкам историков, преуспел больше.

Трезво оценивая возможности своей страны, Черчилль уповал, прежде всего, на Соединенные Штаты, и апеллировал к американской аудитории.

За океаном он был популярен не только как недавний союзник и колоритная персона, знаменитая остроумными афоризмами, но и как человек, чья мать была американкой, на четверть индианкой из племени ирокезов.

Чужими руками

Фултонская речь связывается исключительно с именем Черчилля. В тени осталась роль президента СШАГарри Трумэна, чего тот, надо полагать, и добивался.

Живущий в Вашингтоне российский историк и политолог Николай Злобин уверен, что Черчиллю в голову не пришло бы за гонорар в пять тысяч долларов отправиться в захолустный городишко с населением восемь тысяч человек, и колледж, где в 1946 году обучались 212 студентов, если бы не одно обстоятельство.

Ректор колледжа Фрэнк Макклуер был однокашником и старым другом советника президента Трумэна Гарри Вайна, а сам хозяин Белого дома родился в Миссури, в городке Индепенденс в ста милях от Фултона, и являлся большим патриотом своего штата.

Именно обещание Трумэна поехать с Черчиллем и лично представить его аудитории сыграло решающую роль. Участие в мероприятии президента США придавало ему совсем иной вес, и место принципиального значения уже не имело.

Вероятно, Трумэн счел целесообразным, чтобы слова, которые он хотел бы произнести сам, прозвучали из уст не меньшей знаменитости, но при этом отставника и иностранца.

На церемонии вручения ему и Черчиллю дипломов почетного доктора Вестминстерского колледжа президент сказал ключевую фразу, ради которой, вероятно, все и делалось: «Еще никогда в истории мир так не нуждался в лидерстве».

Трудности Трумэна

Впоследствии он называл речь частным мнением Черчилля и говорил, что предварительно ее не читал, хотя сложно поверить, что политики не обсудили хотя бы основные тезисы выступления.

Известно, что они вместе ехали поездом из Вашингтона, что за ужином Черчилль употребил пять порций виски и пошутил, что, мол, всем хороши американцы, только по части выпивки не компания. Вряд ли они только балагурили и играли в покер.

Отношение к СССР в США тогда было противоречивым. Симпатии общественности были на стороне «русских союзников», а «дядя Джо» вызывал уважение у простых американцев. В этих условиях президент сделал ставку на речь британского политика. С одной стороны, она могла повлиять на советское руководство, а с другой, стать проверкой общественного мнения в стране.

Возможная причина состоит в том, что Трумэн, во-первых, еще не до конца утратил надежду как-то поладить со Сталиным, а во-вторых, вынужден был считаться с послевоенными изоляционистскими и просоветскими настроениями многих американцев.

По данным опросов, сразу после капитуляции Японии 65% из них утратили всякий интерес к мировым делам.

Госсекретарь США Джеймс Бирнс, отражая господствовавшую точку зрения, заявил в феврале 1946 года в Национальном клубе печати: «Мы должны вернуть наши армии домой».

В ноябре 1945 года советские истребители над Кореей обстреляли и принудили к посадке «летающую крепость» Б-29. Когда на земле командира спросили, почему он не пытался защищаться, тот изумился: «Как, стрелять в русских?».

Не только физики, но и некоторые политики требовали безвозмездно передать Москве секреты атомной бомбы (против чего категорически выступал Черчилль).

В американской глубинке

Железной дороги в Фултоне тогда не было (как и теперь). От столицы штата Джефферсон-сити Черчилль и Трумэн проехали 40 километров в машине с откидным верхом. Перед въездом в город сэр Уинстон попросил остановиться, чтобы раскурить сигару, а то, мол, люди, увидев его без этого обязательного атрибута, будут разочарованы.

Черчилль был, как всегда, в черном костюме и котелке, Трумэн в костюме темно-зеленого цвета и синей шляпе.

Население Фултона в тот день выросло в четыре раза. По радио предупредили, что мест в ресторанах не хватит, и призвали гостей брать еду в корзинках.

Газета «Сент-Луис глоб демократ» примерно за месяц развернула дискуссию на тему «Чем бы вы накормили Черчилля и Трумэна, если бы они пришли к вам на обед?».

Черчилль выступал в алой мантии почетного доктора Оксфорда и говорил около 40 минут. Его слушали, согласно розданным приглашениям, 2800 человек, а на улицу были вынесены громкоговорители.

Экс-премьер находился в отличной физической форме и превосходном настроении, ел и пил со вкусом, особенно расхваливая копченый свиной окорок, показывал публике свой любимый знак «V» и много шутил. Репортеры растиражировали его слова о том, что, вероятно, никто в мире не завалил в юности столько экзаменов и не получил впоследствии столько почетных докторских степеней, сколько он.

Реакция Сталина

Лекция отставной знаменитости была, конечно, заметным, но отнюдь не мировым событием. Советское посольство в Вашингтоне упомянуло о ней лишь в регулярном обзоре американской прессы. Историческое значение ей во многом придал Иосиф Сталин.

14 марта в «Правде» было опубликовано большое интервью советского лидера, посвященное исключительно Фултонской речи. Сталин сравнил Черчилля с Гитлером, обвинил его в проповеди расового превосходства англоговорящих народов и «призыве к войне с СССР», хотя бывший союзник ни того, ни другого не говорил.
22 марта там же были напечатаны ответы Сталина на вопросы корреспондента «Ассошиэйтед пресс» Эдди Гилмора, в которых он, не называя Черчилля по имени, раскритиковал «действия некоторых политических групп, занятых пропагандой новой войны».

Известно, что с зарубежными СМИ вождь общался редко, исключительно по собственной инициативе и по особым поводам.

Биограф Сталина Эдвард Радзинский утверждает, что диктатор обрадовался случившемуся.

Уже в сентябре 1945 года, когда Молотов находился в Лондоне на конференции министров иностранных дел союзных держав, Сталин в многочисленных телеграммах, подписанных псевдонимом «Дружков», инструктировал его проявлять неуступчивость и высказывался в том духе, что если не удастся договориться, то и не надо.

А главное, Сталин сразу увидел в Фултонской речи инструмент внутренней политики.

За две недели до Черчилля, 10 февраля 1946 года, он выступил на собрании трудящихся Сталинского района Москвы в качестве кандидата в депутаты Верховного Совета, и провозгласил, что главным фактором победы в войне был советский строй, доказавший свою несокрушимую прочность.

Тезис, перекочевывавший во все учебники истории вплоть до распада СССР, знаменовал собой уход от вынужденных идеологических послаблений военного времени, когда ставка делалась на национальный патриотизм, историческую память и простые общечеловеческие ценности, воспетые Константином Симоновым в знаменитом стихотворении «Убей его!»

В этом плане Фултонская речь оказалась подарком.

«Мы могли бы сделать вид, будто ничего не случилось, но это не в наших интересах. Мы будем трактовать речь товарища Черчилля как прямой призыв к войне с СССР и лагерем социализма. Очень хорошая и своевременная для нас речь. После войны у нас в обществе появились неверные настроения. Некоторые представители интеллигенции позволяют себе открыто восхищаться западным образом жизни, преступно забывая, что в мире идет борьба классов», — цитирует Радзинский выступление Сталина на заседании политбюро.

«Мы должны пресечь настроения благодушия и идеологической слабости. В нашу ныне плохо закрытую дверь сильно дуют капиталистические ветры. Эту дверь мы сейчас закроем, и накрепко. Мы напомним забывчивым товарищам про диктатуру пролетариата. Спасибо тебе, товарищ Черчилль, что ты вернул нас к действительности», — заявил он.

Во время одной из встреч в военные годы Черчилль похвалил каспийскую черную икру, и Сталин начал регулярно отправлять ему гостинцы. После Фултонской речи советскому лидеру доложили, что Черчилль сказал: «Теперь черта лысого получу хоть зернышко». Сталин велел удвоить порцию.

Оригинал публикации: Русская служба BBC
Опубликовано 05/03/2016
http://inosmi.ru/history/20160305/235637081.html

Прямая речь империалиста
6 марта 2016
Автор Анатолий Иванько

70 лет назад началась холодная война

Выступление Черчилля в Вестминстерском колледже Фултона остается событием, определяющим новейшую историю. Из этой речи, по оценке Рональда Рейгана, президента США, развязавшего «звездные войны», родился не только современный Запад, но и весь нынешний мир.

К весне 1946-го кризис между социальными системами достиг наивысшего накала. Сталин претендовал на лидерство в послевоенном мире, постоянно подчеркивая, что как главный победитель над фашизмом и наиболее потерпевший от него СССР имеет право первой руки в решении всех вопросов, особенно в Европе и Азии. Он предъявлял обоснованные территориальные претензии к соседним странам, требовал у Турции Карсскую область и военную базу в проливах, создал просоветское государство в Иранском Азербайджане, рассчитывал на расширение сферы влияния.

В то же время в широких народных массах стран Запада, в том числе и в США, среди либеральных и социалистически настроенных элит сохранялась уверенность, что дружественные, союзнические отношения с СССР, сложившиеся в годы войны, сохранятся. Мир застыл в восхищении перед подвигом российского солдата, водрузившего Знамя Победы над Рейхстагом. Претензии СССР многими рассматривались как забота о собственной безопасности, а также законная компенсация за страдания и жертвы, понесенные советскими людьми во время войны.

Черчилль, умелый оратор, любитель метафор, так охарактеризовал роль и влияние СССР в послевоенном мироустройстве: «На картину мира, столь недавно озаренную победой союзников, пала тень. Никто не знает, что советская Россия и ее международная коммунистическая организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям». И далее: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы».

Черчилль, изначально бывший врагом России, наступивший на горло своим принципам «только перед лицом общей смертельной угрозы со стороны нацизма», теперь, когда опасность миновала, относился к этим тенденциям с большим недовольством. Не случайно Сталин после Фултона не преминул напомнить о роли британского премьера по отношению к СССР до и в ходе войны с Германией: «Черчилль и империалисты долго не открывали второй фронт, желая как можно больше обескровить нас», давая тем самым мировому сообществу понять, что намеки на Советский Союз как главного врага «англоязычного сообщества», увы, не новость.

Что касается Черчилля, он понимал: Великобритания, бывшая еще пять лет назад главной европейской державой, больше таковой не является. Страны Западной Европы, разоренные войной и находящиеся под сильным коммунистическим влиянием, не смогут эффективно противостоять экспансии СССР. Остановить Советский Союз могли только США, наименее пострадавшие от нацизма и обладавшие в то время монополией на атомное оружие. Фултонская речь носила отчетливо провокационный характер, будучи рассчитана на зондирование и возбуждение общественного мнения.

В ней Черчилль впервые наделил англоязычный этнос исключительным правом указывать другим народам пути, по которым им следует идти под руководством нации-гегемона: «Единственным инструментом, способным в данный исторический момент предотвратить войну и оказать сопротивление тирании, является «братская ассоциация англоговорящих народов». Это означает особые отношения между Британским содружеством и Соединенными Штатами Америки».

Вспоминая конец Первой мировой, Черчилль отметил, что в те дни были уверенность и большие надежды, что время войн навсегда прошло. Но сейчас он не чувствует ни уверенности, ни надежд. Однако отвергает идею, что новая война неотвратима: «Я не верю, что Советская Россия жаждет войны. Она жаждет плодов войны и неограниченного расширения своей власти и идеологии. Из того, что я видел во время войны в наших русских друзьях и соратниках, я заключаю, что ничем они не восхищаются больше, чем силой, и ничего они не уважают меньше, чем слабость, особенно военную слабость. Поэтому старая доктрина баланса сил ныне неосновательна».

Интересно, что бывший (и будущий) премьер-министр лишь по разу использовал слова «Британия» и «Великобритания». Зато «Британское содружество», «Империя», «англоговорящие народы» – шесть раз, а «родственные» – аж восемь, чем подчеркивалось: речь об интересах всего англоговорящего мира.

Сталин поставил фултонского оратора в один ряд с Гитлером: «Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира».

Очевидцам выступления Черчилля запомнилось, что американский президент Трумэн, находившийся в зале колледжа, по окончании речи был очень бледен.

Фултонская речь стала объявлением холодной войны, но одновременно и признанием бессилия Британии влиять на ход мировых событий.

Первоисточник http://vpk-news.ru/articles/29478
http://topwar.ru/91723-pryamaya-rech-imperialista.html

Отредактировано Konstantinys2 (Ср, 9 Мар 2016 10:01:24)

ОПТИМИСТ

ЧТО СКАЗАЛ СТАЛИН О ФУЛТОНОВСКОЙ РЕЧИ ЧЕРЧИЛЛЯ
9 МАРТ 2016

Черчилль после произнесения свой Фултоновской речи в марте 1946 года не успокоился, а продолжал строить планы. И предлагал Трумэну через сенатора-республиканца Стайлза Бриджеса нанести точечный удар - по Кремлю. Это, по его мнению, был единственный способ остановить аспространение коммунизма на Запад. Такой вот суровый был человек.

Черчилль в этом время уже не был премьер-министром, от решений и возможности прямо влиять на дела его отодвинули.
Может быть, именно из-за недостатка секретной информации он был настроен так катастрофично.
Черчилль считал, что русские получат ядерное оружие в ближайшие 2-3 года и немедленно нападут на США.
Мы знаем, что с первым предположением он не ошибся. Советскую ядерную бомбу испытали в 1949 году.
Но он ничего не понимал в СССР.

Ровно 70 лет назад покойный британский премьер Черчиль произнес знаменитую Фултонскую речь, положившую начало "холодной войне" между СССР и США. С тех пор, призрак "холодной войны" никуда не делся, а сама война продолжается до сих пор даже спустя 25 лет, после распада Советского Союза.
Сегодня с уверенностью можно говорить, что рано или поздно эта война станет неотвратимо горячей. Остается лишь ответ на один вопрос: когда это окончательно произойдет? В данном материале мы публикуем оригинал речи, ее перевод и реакцию на нее Сталина, которую он освятил в интервью газете "Правда" 10-ю днями спустя.

ПЕРВЕВОД РЕЧИ ЧЕРЧИЛЛЯ:

Я счастлив, что прибыл сегодня в Вестминстерский колледж и что вы присвоили мне ученую степень. Название “Вестминстер” мне кое-что говорит. Кажется, что я его где-то слышал. Ведь именно в Вестминстере я получил львиную долю своего образования в области политики, диалектики, риторики, ну и еще кое в чем. В сущности, мы с вами получили образование в одних и тех же или схожих учебных заведениях.

Также честь, возможно почти уникальная, для частного лица — быть представленным академической аудитории президентом Соединенных Штатов. Обремененный множеством различных забот и обязанностей, которых он не жаждет, но от которых не бежит, президент проделал путь в 1000 миль для того, чтобы почтить своим присутствием нашу сегодняшнюю встречу и подчеркнуть ее значение, дав мне возможность обратиться к этой родственной стране, моим соотечественникам по ту сторону океана, а, может быть, еще и к некоторым другим странам.

Президент уже сказал вам о своем желании, которое, я уверен, совпадает с вашим, — чтобы я в полной мере был волен дать вам мой честный и верный совет в эти беспокойные и смутные времена.

Я, разумеется, воспользуюсь этой предоставленной мне свободой и чувствую себя тем более вправе сделать это, что какие бы то ни было личные амбиции, которые я мог иметь в мои молодые годы, давно удовлетворены сверх моих самых больших мечтаний. Должен, однако, заявить со всей определенностью, что у меня нет ни официального поручения, ни статуса для такого рода выступления, и я говорю только от своего имени. Так что перед вами только то, что вы видите.

Поэтому я могу позволить себе, пользуясь опытом прожитой мною жизни, поразмышлять о проблемах, осаждающих нас сразу же после нашей полной победы на полях сражений, и попытаться изо всех сил обеспечить сохранение того, что было добыто с такими жертвами и страданиями во имя грядущей славы и безопасности человечества.

Соединенные Штаты находятся в настоящее время на вершине всемирной мощи. Сегодня торжественный момент для американской демократии, ибо вместе со своим превосходством в силе она приняла на себя и неимоверную ответственность перед будущим. Оглядываясь вокруг, вы должны ощущать не только чувство исполненного долга, но и беспокойство о том, что можете оказаться не на уровне того, что от вас ожидается. Благоприятные возможности налицо, и они полностью ясны для обеих наших стран. Отвергнуть их, проигнорировать или же без пользы растратить означало бы навлечь на себя бесконечные упреки грядущих времен.

Постоянство мышления, настойчивость в достижении цели и великая простота решений должны направлять и определять поведение англоязычных стран в мирное время, как это было во время войны. Мы должны и, думаю, сможем оказаться на высоте этого жесткого требования.

Когда американские военные сталкиваются с какой-либо серьезной ситуацией, они обычно предваряют свои директивы словами “общая стратегическая концепция”. В этом есть своя мудрость, поскольку наличие такой концепции ведет к ясности мышления. Общая стратегическая концепция, которой мы должны придерживаться сегодня, есть не что иное, как безопасность и благополучие, свобода и прогресс всех семейных очагов, всех людей во всех странах. Я имею в виду прежде всего миллионы коттеджей и многоквартирных домов, обитатели которых, невзирая на превратности и трудности жизни, стремятся оградить домочадцев от лишений и воспитать свою семью в боязни перед Господом или основываясь на этических принципах, которые часто играют важную роль. Чтобы обеспечить безопасность этих бесчисленных жилищ, они должны быть защищены от двух главных бедствий — войны и тирании. Всем известно страшное потрясение, испытываемое любой семьей, когда на ее кормильца, который ради нее трудится и преодолевает тяготы жизни, обрушивается проклятие войны. Перед нашими глазами зияют ужасные разрушения Европы со всеми ее былыми ценностями и значительной части Азии. Когда намерения злоумышленных людей либо агрессивные устремления мощных держав уничтожают во многих районах мира основы цивилизованного общества, простые люди сталкиваются с трудностями, с которыми они не могут справиться. Для них все искажено, поломано или вообще стерто в порошок.

Стоя здесь в этот тихий день, я содрогаюсь при мысли о том, что происходит в реальной жизни с миллионами людей и что произойдет с ними, когда планету поразит голод. Никто не может просчитать то, что называют “неисчислимой суммой человеческих страданий”. Наша главная задача и обязанность — оградить семьи простых людей от ужасов и несчастий еще одной войны. В этом мы все согласны.

Наши американские военные коллеги после того, как они определили “общую стратегическую концепцию” и просчитали все наличные ресурсы, всегда переходят к следующему этапу — поискам средств ее реализации. В этом вопросе также имеется общепринятое согласие. Уже образована всемирная организация с основополагающей целью предотвратить войну. ООН, преемница Лиги Наций с решающим добавлением к ней США и всем, что это означает, уже начала свою работу. Мы обязаны обеспечить успех этой деятельности, чтобы она была реальной, а не фиктивной, чтобы эта организация представляла из себя силу, способную действовать, а не просто сотрясать воздух, и чтобы она стала подлинным Храмом Мира, в котором можно будет развесить боевые щиты многих стран, а не просто рубкой мировой вавилонской башни. Прежде чем мы сможем освободиться от необходимости национальных вооружений в целях самосохранения, мы должны быть уверены, что наш храм построен не на зыбучих песках или трясине, а на твердой скалистой основе. Все, у кого открыты глаза, знают, что наш путь будет трудным и долгим, но если мы будем твердо следовать тому курсу, которому следовали в ходе двух мировых войн (и, к сожалению, не следовали в промежутке между ними), то у меня нет сомнений в том, что, в конце концов, мы сможем достичь нашей общей цели.
Здесь у меня имеется и практическое предложение к действию. Суды не могут работать без шерифов и констеблей. Организацию Объединенных Наций необходимо немедленно начать оснащать международными вооруженными силами. В таком деле мы можем продвигаться только постепенно, но начать должны сейчас. Я предлагаю, чтобы всем государствам было предложено предоставить в распоряжение Всемирной Организации некоторое количество военно-воздушных эскадрилий. Эти эскадрильи готовились бы в своих собственных странах, но перебрасывались бы в порядке ротации из одной страны в другую. Летчики носили бы военную форму своих стран, но с другими знаками различия. От них нельзя было бы требовать участия в военных действиях против своей собственной страны, но во всех других отношениях ими руководила бы Всемирная Организация. Начать создавать такие силы можно было бы на скромном уровне и наращивать их по мере роста доверия. Я хотел, чтобы это было сделано после Первой мировой войны, и искренне верю, что это можно сделать и сейчас.

Однако было бы неправильным и неосмотрительным доверять секретные сведения и опыт создания атомной бомбы, которыми в настоящее время располагают Соединенные Штаты, Великобритания и Канада, Всемирной Организации, еще пребывающей в состоянии младенчества. Было бы преступным безумием пустить это оружие по течению во все еще взбудораженном и не объединенном мире. Ни один человек, ни в одной стране не стал спать хуже от того, что сведения, средства и сырье для создания этой бомбы сейчас сосредоточены в основном в американских руках. Не думаю, что мы спали бы сейчас столь спокойно, если бы ситуация была обратной, и какое-нибудь коммунистическое или неофашистское государство монополизировало на некоторое время это ужасное средство. Одного страха перед ним уже было бы достаточно тоталитарным системам для того, чтобы навязать себя свободному демократическому миру. Ужасающие последствия этого не поддавались бы человеческому воображению. Господь повелел, чтобы этого не случилось, и у нас есть еще время привести наш дом в порядок до того, как такая опасность возникнет. Но даже в том случае, если мы не пожалеем никаких усилий, мы все равно должны будем обладать достаточно разительным превосходством, чтобы иметь эффективные устрашающие средства против его применения или угрозы такого применения другими странами. В конечном счете, когда подлинное братство людей получило бы реальное воплощение в виде некоей Всемирной Организации, которая обладала бы всеми необходимыми практическими средствами, чтобы сделать ее эффективной, такие полномочия могли бы быть переданы ей.

Теперь я подхожу ко второй опасности, которая подстерегает семейные очаги и простых людей, а именно — тирании. Мы не можем закрывать глаза на то, что свободы, которыми пользуются граждане во всей Британской империи, не действуют в значительном числе стран; некоторые из них весьма могущественны. В этих государствах власть навязывается простым людям всепроникающими полицейскими правительствами. Власть государства осуществляется без ограничения диктаторами либо тесно сплоченными олигархиями, которые властвуют с помощью привилегированной партии и политической полиции. В настоящее время, когда трудностей все еще так много, в наши обязанности не может входить насильственное вмешательство во внутренние дела стран, с которыми мы не находимся в состоянии войны. Мы должны неустанно и бесстрашно провозглашать великие принципы свободы и прав человека, которые представляют собой совместное наследие англоязычного мира и которые в развитие Великой Хартии, Билля о правах, закона Хабеас Корпус, суда присяжных и английского общего права обрели свое самое знаменитое выражение в Декларации Независимости. Они означают, что народ любой страны имеет право и должен быть в силах посредством конституционных действий, путем свободных нефальсифицированных выборов с тайным голосованием выбрать или изменить характер или форму правления, при котором он живет; что господствовать должны свобода слова и печати; что суды, независимые от исполнительной власти и не подверженные влиянию какой-либо партии, должны проводить в жизнь законы, которые получили одобрение значительного большинства населения либо освящены временем или обычаями. Это основополагающие права на свободу, которые должны знать в каждом доме. Таково послание британского и американского народов всему человечеству. Давайте же проповедовать то, что мы делаем, и делать то, что мы проповедуем.

Итак, я определил две главные опасности, угрожающие семейным очагам людей. Я не говорил о бедности и лишениях, которые зачастую тревожат людей больше всего. Но если устранить опасности войны и тирании, то, несомненно, наука и сотрудничество в ближайшие несколько лет, максимум несколько десятилетий принесут миру, прошедшему жестокую школу войны, рост материального благосостояния, невиданный в истории человечества. В настоящее время, в этот печальный и оцепеняющий момент, нас угнетают голод и уныние, наступившие после нашей колоссальной борьбы. Но это все пройдет и может быть быстро, и нет никаких причин, кроме человеческой глупости и бесчеловечного преступления, которые не дали бы всем странам без исключения воспользоваться наступлением века изобилия. Я часто привожу слова, которые пятьдесят лет назад слышал от великого американского оратора ирландского происхождения и моего друга Берка Кокрана: “На всех всего достаточно. Земля — щедрая мать. Она даст полное изобилие продовольствия для всех своих детей, если только они будут ее возделывать в справедливости и мире”.

Итак, до сих пор мы в полном согласии. Сейчас, продолжая пользоваться методикой нашей общей стратегической концепции, я подхожу к тому главному, что хотел здесь сказать. Ни эффективное предотвращение войны, ни постоянное расширение влияния Всемирной Организации не могут быть достигнуты без братского союза англоязычных народов. Это означает особые отношения между Британским Содружеством и Британской империей и Соединенными Штатами. У нас нет времени для банальностей, и я дерзну говорить конкретно.

Братский союз требует не только роста дружбы и взаимопонимания между нашими родственными системами общества, но и продолжения тесных связей между нашими военными, которые должны вести к совместному изучению потенциальных опасностей, совместимости вооружений и военных уставов, а также обмену офицерами и курсантами военно-технических колледжей. Это также означало бы дальнейшее использование уже имеющихся средств для обеспечения взаимной безопасности путем совместного пользования всеми военно-морскими и военно-воздушными базами. Это, возможно, удвоило бы мобильность американского флота и авиации. Это намного повысило бы мобильность вооруженных сил Британской империи, а также, по мере того как мир успокоится, дало бы значительную экономию финансовых средств.

Уже сейчас мы совместно пользуемся целым рядом островов; в близком будущем и другие острова могут перейти в совместное пользование. США уже имеют постоянное соглашение об обороне с доминионом Канада, которая глубоко предана Британскому Содружеству и империи. Это соглашение более действенно, чем многие из тех, которые часто заключались в рамках формальных союзов. Этот принцип следует распространить на все страны Британского Содружества с полной взаимностью. Так и только так мы сможем, что бы ни случилось, обезопасить себя и работать вместе во имя высоких и простых целей, которые дороги нам и не вредны никому. На самом последнем этапе может реализоваться (и, я считаю, в конечном счете реализуется) и идея об общем гражданстве, но этот вопрос мы вполне можем оставить на усмотрение судьбы, чью протянутую нам навстречу руку столь многие из нас уже ясно видят.

Есть, однако, один важный вопрос, который мы должны себе задать. Будут ли особые отношения между США и Британским Содружеством совместимы с основополагающей верностью Всемирной Организации?

Мой ответ: такие отношения, напротив, представляют собой, вероятно, единственное средство, с помощью которого эта организация сможет обрести статус и силу. Уже существуют особые отношения между США и Канадой и южноамериканскими республиками. У нас также имеется заключенный на 20 лет договор о сотрудничестве и взаимной помощи с Россией. Я согласен с министром иностранных дел Великобритании г-ном Бевином, что этот договор, в той степени, в какой это зависит от нас, может быть заключен и на 50 лет. Нашей единственной целью является взаимная помощь и сотрудничество. Наш союз с Португалией действует с 1384 года и дал плодотворные результаты в критические моменты минувшей войны. Ни одно из этих соглашений не входит в противоречие с общими интересами всемирного соглашения. Напротив, они могут помогать работе Всемирной Организации. “В доме Господа всем хватит места”. Особые отношения между Объединенными Нациями, которые не имеют агрессивной направленности против какой-либо страны и не несут в себе планов, несовместимых с Уставом Организации Объединенных Наций, не только не вредны, но полезны и, я полагаю, необходимы.

Я уже говорил о Храме Мира. Возводить этот Храм должны труженики из всех стран. Если двое из этих строителей особенно хорошо знают друг друга и являются старыми друзьями, если их семьи перемешаны и, цитируя умные слова, которые попались мне на глаза позавчера, “если у них есть вера в цели друг друга, надежда на будущее друг друга и снисхождение к недостаткам друг друга”, то почему они не могут работать вместе во имя общей цели как друзья и партнеры? Почему они не могут совместно пользоваться орудиями труда и таким образом повысить трудоспособность друг друга? Они не только могут, но и должны это делать, иначе Храм не будет возведен либо рухнет после постройки бездарными учениками, и мы будем снова, уже в третий раз, учиться в школе войны, которая будет несравненно более жестокой, чем та, из которой мы только что вышли.

Могут вернуться времена средневековья, и на сверкающих крыльях науки может вернуться каменный век, и то, что сейчас может пролиться на человечество безмерными материальными благами, может привести к его полному уничтожению. Я поэтому взываю: будьте бдительны. Быть может, времени осталось уже мало. Давайте не позволим событиям идти самотеком, пока не станет слишком поздно. Если мы хотим, чтобы был такой братский союз, о котором я только что говорил, со всей той дополнительной мощью и безопасностью, которые обе наши страны могут из него извлечь, давайте сделаем так, чтобы это великое дело стало известным повсюду и сыграло свою роль в укреплении основ мира. Лучше предупреждать болезнь, чем лечить ее.

На картину мира, столь недавно озаренную победой союзников, пала тень. Никто не знает, что Советская Россия и ее международная коммунистическая организация намереваются сделать в ближайшем будущем и каковы пределы, если таковые существуют, их экспансионистским и верообратительным тенденциям. Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина. В Англии — я не сомневаюсь, что и здесь тоже, — питают глубокое сочувствие и добрую волю ко всем народам России и решимость преодолеть многочисленные разногласия и срывы во имя установления прочной дружбы. Мы понимаем, что России необходимо обеспечить безопасность своих западных границ от возможного возобновления германской агрессии. Мы рады видеть ее на своем законном месте среди ведущих мировых держав. Мы приветствуем ее флаг на морях. И прежде всего мы приветствуем постоянные, частые и крепнущие связи между русским и нашими народами по обе стороны Атлантики.
Однако я считаю своим долгом изложить вам некоторые факты — уверен, что вы желаете, чтобы я изложил вам факты такими, какими они мне представляются, — о нынешнем положении в Европе.

От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса все столицы древних государств Центральной и Восточной Европы — Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Все эти знаменитые города и население в их районах оказались в пределах того, что я называю советской сферой, все они в той или иной форме подчиняются не только советскому влиянию, но и значительному и все возрастающему контролю Москвы. Только Афины с их бессмертной славой могут свободно определять свое будущее на выборах с участием британских, американских и французских наблюдателей. Польское правительство, находящееся под господством русских, поощряется к огромным и несправедливым посягательствам на Германию, что ведет к массовым изгнаниям миллионов немцев в прискорбных и невиданных масштабах.

Коммунистические партии, которые были весьма малочисленны во всех этих государствах Восточной Европы, достигли исключительной силы, намного превосходящей их численность, и всюду стремятся установить тоталитарный контроль. Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами, и по сей день, за исключением Чехословакии, в них нет подлинной демократии. Турция и Персия глубоко обеспокоены и озабочены по поводу претензий, которые к ним предъявляются, и того давления, которому они подвергаются со стороны правительства Москвы. В Берлине русские предпринимают попытки создать квазикоммунистическую партию в своей зоне оккупированной Германии посредством предоставления специальных привилегий группам левых немецких лидеров.
После боев в июне прошлого года американская и британская армии в соответствии с достигнутым ранее соглашением отошли на Запад по фронту протяженностью почти в 400 миль на глубину, достигшую в некоторых случаях 150 миль, с тем, чтобы наши русские союзники заняли эту обширную территорию, которую завоевали западные демократии.

Если сейчас Советское правительство попытается сепаратными действиями создать в своей зоне прокоммунистическую Германию, это вызовет новые серьезные затруднения в британской и американской зонах и даст побежденным немцам возможность устроить торг между Советами и западными демократиями. Какие бы выводы ни делать из этих фактов, — а все это факты, — это будет явно не та освобожденная Европа, за которую мы сражались. И не Европа, обладающая необходимыми предпосылками для создания прочного мира.

Безопасность мира требует нового единства в Европе, от которого ни одну сторону не следует отталкивать навсегда. От ссор этих сильных коренных рас в Европе происходили мировые войны, свидетелями которых мы являлись или которые вспыхивали в прежние времена. Дважды в течение нашей жизни Соединенные Штаты против своих желаний и традиций и в противоречии с аргументами, которые невозможно не понимать, втягивались непреодолимыми силами в эти войны для того, чтобы обеспечить победу правого дела, но только после ужасной бойни и опустошений. Дважды Соединенные Штаты были вынуждены посылать на войну миллионы своих молодых людей за Атлантический океан. Но в настоящее время война может постичь любую страну, где бы она ни находилась между закатом и рассветом. Мы, безусловно, должны действовать с сознательной целью великого умиротворения Европы в рамках Организации Объединенных Наций и в соответствии с ее Уставом. Это, по моему мнению, политика исключительной важности.

По другую сторону “железного занавеса”, который опустился поперек Европы, другие причины для беспокойства. В Италии деятельность коммунистической партии серьезно скована необходимостью поддерживать претензии обученного коммунистами маршала Тито на бывшую итальянскую территорию в центре Адриатики. Тем не менее ситуация в Италии остается неопределенной. Опять-таки невозможно представить восстановленную Европу без сильной Франции. Всю свою жизнь я выступал за существование сильной Франции и никогда, даже в самые мрачные времена, не терял веры в ее будущее. И сейчас я не теряю этой веры. Однако во многих странах по всему миру вдалеке от границ России созданы коммунистические пятые колонны, которые действуют в полном единстве и абсолютном подчинении директивам, которые они получают из коммунистического центра. За исключением Британского Содружества и Соединенных Штатов, где коммунизм находится в стадии младенчества, коммунистические партии, или пятые колонны, представляют собой все возрастающий вызов и опасность для христианской цивилизации. Все это тягостные факты, о которых приходится говорить сразу же после победы, одержанной столь великолепным товариществом по оружию во имя мира и демократии. Но было бы в высшей степени неразумно не видеть их, пока еще осталось время. Озабоченность также вызывают перспективы на Дальнем Востоке, особенно в Манчжурии. Соглашение, достигнутое в Ялте, к которому я был причастен, было чрезвычайно благоприятным для России. Но оно было заключено в то время, когда никто не мог сказать, что война закончится летом или осенью 1945 года, и когда ожидалось, что война с Японией будет идти в течение 18 месяцев после окончания войны с Германией. В вашей стране вы настолько хорошо информированы о Дальнем Востоке и являетесь такими верными друзьями Китая, что мне нет необходимости распространяться на тему о положении там.

Я чувствовал себя обязанным обрисовать вам тень, которая и на Западе, и на Востоке падает на весь мир. Во время заключения Версальского договора я был министром и близким другом г-на Ллойд Джорджа, который возглавлял делегацию Великобритании в Версале. Я не соглашался со многим из того, что было там сделано, но у меня отложилось очень яркое впечатление от ситуации того времени, и мне больно сопоставлять ее с нынешней. Это были времена больших ожиданий и безграничной уверенности в том, что войн больше не будет и что Лига Наций станет всемогущей. Сегодня я не вижу и не чувствую такой уверенности и таких надежд в нашем измученном мире.
С другой стороны, я гоню от себя мысль, что новая война неизбежна, тем более в очень недалеком будущем. И именно потому, что я уверен, что наши судьбы в наших руках и мы в силах спасти будущее, я считаю своим долгом высказаться по этому вопросу, благо у меня есть случай и возможность это сделать. Я не верю, что Россия хочет войны. Чего она хочет, так это плодов войны и безграничного распространения своей мощи и доктрин. Но о чем мы должны подумать здесь сегодня, пока еще есть время, так это о предотвращении войн навечно и создании условий для свободы и демократии как можно скорее во всех странах. Наши трудности и опасности не исчезнут, если мы закроем на них глаза или просто будем ждать, что произойдет, или будем проводить политику умиротворения.
Нам нужно добиться урегулирования, и чем больше времени оно займет, тем труднее оно пойдет и тем более грозными станут перед нами опасности. Из того, что я наблюдал в поведении наших русских друзей и союзников во время войны, я вынес убеждение, что они ничто не почитают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости. По этой причине старая доктрина равновесия сил теперь непригодна. Мы не можем позволить себе — насколько это в наших силах — действовать с позиций малого перевеса, который вводит во искушение заняться пробой сил. Если западные демократии будут стоять вместе в своей твердой приверженности принципам Устава Организации Объединенных Наций, их воздействие на развитие этих принципов будет громадным и вряд ли кто бы то ни было сможет их поколебать.

Если, однако, они будут разъединены или не смогут исполнить свой долг и если они упустят эти решающие годы, тогда и в самом деле нас постигнет катастрофа.

В прошлый раз, наблюдая подобное развитие событий, я взывал во весь голос к своим соотечественникам и ко всему миру, но никто не пожелал слушать. До 1933 или даже до 1935 года Германию можно было уберечь от той страшной судьбы, которая ее постигла, и мы были бы избавлены от тех несчастий, которые Гитлер обрушил на человечество. Никогда еще в истории не было войны, которую было бы легче предотвратить своевременными действиями, чем та, которая только что разорила огромные области земного шара. Ее, я убежден, можно было предотвратить без единого выстрела, и сегодня Германия была бы могущественной, процветающей и уважаемой страной; но тогда меня слушать не пожелали, и один за другим мы оказались втянутыми в ужасный смерч. Мы не должны позволить такому повториться.

Сейчас этого можно добиться только путем достижения сегодня, в 1946 году, хорошего взаимопонимания с Россией по всем вопросам под общей эгидой Организации Объединенных Наций, поддерживая с помощью этого всемирного инструмента это доброе понимание в течение многих лет, опираясь на всю мощь англоязычного мира и всех тех, кто с ним связан. Пусть никто не недооценивает внушительную силу Британской империи и Содружества. Пусть вы видите на нашем острове 46 миллионов человек, которые испытывают трудности с продовольствием, и пусть у нас есть сложности с восстановлением нашей промышленности и экспортной торговли после 6 лет беззаветных военных усилий, не думайте, что мы не сможем пройти через эту мрачную полосу лишений так же, как мы прошли через славные годы страданий, или что через полвека нас не будет 70 или 80 миллионов, проживающих по всему миру и единых в деле защиты наших традиций, нашего образа жизни и тех вселенских ценностей, которые мы с вами исповедуем.

Если население Британского Содружества и Соединенных Штатов будет действовать совместно, при всем том, что такое сотрудничество означает в воздухе, на море, в науке и экономике, то будет исключен тот неспокойный, неустойчивый баланс сил, который искушал бы на амбиции или авантюризм. Напротив, будет совершенная уверенность в безопасности. Если мы будем добросовестно соблюдать Устав Организации Объединенных Наций и двигаться вперед со спокойной и трезвой силой, не претендуя на чужие земли и богатства и не стремясь установить произвольный контроль над мыслями людей, если все моральные и материальные силы Британии объединятся с вашими в братском союзе, то откроются широкие пути в будущее — не только для нас, но и для всех, не только на наше время, но и на век вперед.

ОРИГИНАЛ РЕЧИ ЧЕРЧИЛЛЯ

Winston Churchill. "The Sinews of Peace"
A speech by Winston Churchill at Westminster College.
President McCluer, ladies and gentlemen, and last, but certainly not least, the President of the United States of America:
I am very glad indeed to come to Westminster College this afternoon, and I am complimented that you should give me a degree from an institution whose reputation has been so solidly established. The name "Westminster" somehow or other seems familiar to me. I feel as if I have heard of it before. Indeed now that I come to think of it, it was at Westminster that I received a very large part of my education in politics, dialectic, rhetoric, and one or two other things. In fact we have both been educated at the same, or similar, or, at any rate, kindred establishments.
It is also an honor, ladies and gentlemen, perhaps almost unique, for a private visitor to be introduced to an academic audience by the President of the United States. Amid his heavy burdens, duties, and responsibilities, unsought but not recoiled from, the President has traveled a thousand miles to dignify and magnify our meeting here to-day and to give me an opportunity of addressing this kindred nation, as well as my own countrymen across the ocean, and perhaps some other countries too. The President has told you that it is his wish, as I am sure it is yours, that I should have full liberty to give my true and faithful counsel in these anxious and baffling times. I shall certainly avail myself of this freedom, and feel the more right to do so because any private ambitions I may have cherished in my younger days have been satisfied beyond my wildest dreams. Let me however make it clear that I have no official mission or status of any kind, and that I speak only for myself. There is nothing here but what you see.
I can therefore allow my mind, with the experience of a lifetime, to play over the problems which beset us on the morrow of our absolute victory in arms, and to try to make sure with what strength I have that what has gained with so much sacrifice and suffering shall be preserved for the future glory and safety of mankind.
Ladies and gentlemen, the United States stands at this time at the pinnacle of world power. It is a solemn moment for the American Democracy. For with primacy in power is also joined an awe-inspiring accountability to the future. If you look around you, you must feel not only the sense of duty done but also you must feel anxiety lest you fall below the level of achievement. Opportunity is here and now, clear and shining for both our countries. To reject it or ignore it or fritter it away will bring upon us all the long reproaches of the after-time. It is necessary that the constancy of mind, persistency of purpose, and the grand simplicity of decision shall rule and guide the conduct of the English-speaking peoples in peace as they did in war. We must, and I believe we shall, prove ourselves equal to this severe requirement.
President McCluer, when American military men approach some serious situation they are wont to write at the head of their directive the words "over-all strategic concept". There is wisdom in this, as it leads to clarity of thought. What then is the over-all strategic concept which we should inscribe to-day? It is nothing less than the safety and welfare, the freedom and progress, of all the homes and families of all the men and women in all the lands. And here I speak particularly of the myriad cottage or apartment homes where the wage-earner strives amid the accidents and difficulties of life to guard his wife and children from privation and bring the family up the fear of the Lord, or upon ethical conceptions which often play their potent part.
To give security to these countless homes, they must be shielded form two gaunt marauders, war and tyranny. We al know the frightful disturbance in which the ordinary family is plunged when the curse of war swoops down upon the bread-winner and those for whom he works and contrives. The awful ruin of Europe, with all its vanished glories, and of large parts of Asia glares us in the eyes. When the designs of wicked men or the aggressive urge of mighty States dissolve over large areas the frame of civilized society, humble folk are confronted with difficulties with which they cannot cope. For them is all distorted, all is broken, all is even ground to pulp.
When I stand here this quiet afternoon I shudder to visualize what is actually happening to millions now and what is going to happen in this period when famine stalks the earth. None can compute what has been called "the unestimated sum of human pain". Our supreme task and duty is to guard the homes of the common people from the horrors and miseries of another war. We are all agreed on that.
Our American military colleagues, after having proclaimed their "over-all strategic concept" and computed available resources, always proceed to the next step--namely, the method. Here again there is widespread agreement. A world organization has already been erected for the prime purpose of preventing war. UNO, the successor of the League of Nations, with the decisive addition of the United States and all that that means, is already at work. We must make sure that its work is fruitful, that it is a reality and not a sham, that it is a force for action, and not merely a frothing of words, that it is a true temple of peace in which the shields of many nations can some day be hung up, and not merely a cockpit in a Tower of Babel. Before we cast away the solid assurances of national armaments for self-preservation we must be certain that our temple is built, not upon shifting sands or quagmires, but upon a rock. Anyone can see with his eyes open that our path will be difficult and also long, but if we persevere together as we did in the two world wars--though not, alas, in the interval between them--I cannot doubt that we shall achieve our common purpose in the end.
I have, however, a definite and practical proposal to make for action. Courts and magistrates may be set up but they cannot function without sheriffs and constables. The United Nations Organization must immediately begin to be equipped with an international armed force. In such a matter we can only go step by step, but we must begin now. I propose that each of the Powers and States should be invited to dedicate a certain number of air squadrons to the service of the world organization. These squadrons would be trained and prepared in their own countries, but would move around in rotation from one country to another. They would wear the uniforms of their own countries but with different badges. They would not be required to act against their own nation, but in other respects they would be directed by the world organization. This might be started on a modest scale and it would grow as confidence grew. I wished to see this done after the first world war, and I devoutly trust that it may be done forthwith.
It would nevertheless, ladies and gentlemen, be wrong and imprudent to entrust the secret knowledge or experience of the atomic bomb, which the United States, great Britain, and Canada now share, to the world organization, while still in its infancy. It would be criminal madness to cast it adrift in this still agitated and un-united world. No one country has slept less well in their beds because this knowledge and the method and the raw materials to apply it, are present largely retained in American hands. I do not believe we should all have slept so soundly had the positions been reversed and some Communist or neo-Facist State monopolized for the time being these dread agencies. The fear of them alone might easily have been used to enforce totalitarian systems upon the free democratic world, with consequences appalling to human imagination. God has willed that this shall not be and we have at least a breathing space to set our world house in order before this peril has to be encountered: and even then, if no effort is spared, we should still possess so formidable a superiority as to impose effective deterrents upon its employment, or threat of employment, by others. Ultimately, when the essential brotherhood of man is truly embodied and expressed in a world organization with all the necessary practical safeguards to make it effective, these powers would naturally be confided to that world organizations.
Now I come to the second of the two marauders, to the second danger which threatens the cottage homes, and the ordinary people — namely, tyranny. We cannot be blind to the fact that the liberties enjoyed by individual citizens throughout the United States and throughout the British Empire are not valid in a considerable number of countries, some of which are very powerful. In these States control is enforced upon the common people by various kinds of all-embracing police governments to a degree which is overwhelming and contrary to every principle of democracy. The power of the State is exercised without restraint, either by dictators or by compact oligarchies operating through a privileged party and a political police. It is not our duty at this time when difficulties are so numerous to interfere forcibly in the internal affairs of countries which we have not conquered in war. but we must never cease to proclaim in fearless tones the great principles of freedom and the rights of man which are the joint inheritance of the English-speaking world and which through Magna Carta, the Bill of rights, the Habeas Corpus, trial by jury, and the English common law find their most famous expression in the American Declaration of Independence.
All this means that the people of any country have the right, and should have the power by constitutional action, by free unfettered elections, with secret ballot, to choose or change the character or form of government under which they dwell; that freedom of speech and thought should reign; that courts of justice, independent of the executive, unbiased by any party, should administer laws which have received the broad assent of large majorities or are consecrated by time and custom. Here are the title deeds of freedom which should lie in every cottage home. Here is the message of the British and American peoples to mankind. Let us preach what we practice — let us practice what we preach.
Though I have now stated the two great dangers which menace the home of the people, War and Tyranny, I have not yet spoken of poverty and privation which are in many cases the prevailing anxiety. But if the dangers of war and tyranny are removed, there is no doubt that science and cooperation can bring in the next few years, certainly in the next few decades, to the world, newly taught in the sharpening school of war, an expansion of material well-being beyond anything that has yet occurred in human experience.
Now, at this sad and breathless moment, we are plunged in the hunger and distress which are the aftermath of our stupendous struggle; but this will pass and may pass quickly, and there is no reason except human folly or sub-human crime which should deny to all the nations the inauguration and enjoyment of an age of plenty. I have often used words which I learn fifty years ago from a great Irish-American orator, a friend of mine, Mr. Bourke Cockran, "There is enough for all. The earth is a generous mother; she will provide in plentiful abundance food for all her children if they will but cultivate her soil in justice and peace." So far I feel that we are in full agreement.
Now, while still pursing the method--the method of realizing our over-all strategic concept, I come to the crux of what I have traveled here to say. Neither the sure prevention of war, nor the continuous rise of world organization will be gained without what I have called the fraternal association of the English-speaking peoples. This means a special relationship between the British Commonwealth and Empire and the United States of America. Ladies and gentlemen, this is no time for generality, and I will venture to the precise. Fraternal association requires not only the growing friendship and mutual understanding between our two vast but kindred systems of society, but the continuance of the intimate relations between our military advisers, leading to common study of potential dangers, the similarity of weapons and manuals of instructions, and to the interchange of officers and cadets at technical colleges. It should carry with it the continuance of the present facilities for mutual security by the joint use of all Naval and Air Force bases in the possession of either country all over the world. This would perhaps double the mobility of the American Navy and Air Force. It would greatly expand that of the British Empire forces and it might well lead, if and as the world calms down, to important financial savings. Already we use together a large number of islands; more may well be entrusted to our joint care in the near future.
the United States has already a Permanent Defense Agreement with the Dominion of Canada, which is so devotedly attached to the British Commonwealth and the Empire. This Agreement is more effective than many of those which have been made under formal alliances. This principle should be extended to all the British Commonwealths with full reciprocity. Thus, whatever happens, and thus only, shall we be secure ourselves and able to works together for the high and simple causes that are dear to us and bode no ill to any. Eventually there may come — I feel eventually there will come — the principle of common citizenship, but that we may be content to leave to destiny, whose outstretched arm many of us can already clearly see.
There is however an important question we must ask ourselves. Would a special relationship between the United States and the British Commonwealth be inconsistent with our over-riding loyalties to the World Organization? I reply that, on the contrary, it is probably the only means by which that organization will achieve its full stature and strength. There are already the special United States relations with Canada that I have just mentioned, and there are the relations between the United States and the South American Republics. We British have also our twenty years Treaty of Collaboration and Mutual Assistance with Soviet Russia. I agree with Mr. Bevin, the Foreign Secretary of Great Britain, that it might well be a fifty years treaty so far as we are concerned. We aim at nothing but mutual assistance and collaboration with Russia. The British have an alliance with Portugal unbroken since the year 1384, and which produced fruitful results at a critical moment in the recent war. None of these clash with the general interest of a world agreement, or a world organization; on the contrary, they help it. "In my father's house are many mansions." Special associations between members of the United Nations which have no aggressive point against any other country, which harbor no design incompatible with the Charter of the United Nations, far from being harmful, are beneficial and, as I believe, indispensable.
I spoke earlier, ladies and gentlemen, of the Temple of Peace. Workmen from all countries must build that temple. If two of the workmen know each other particularly well and are old friends, if their families are intermingled, if they have "faith in each other's purpose, hope in each other's future and charity towards each other's shortcomings"--to quote some good words I read here the other day--why cannot they work together at the common task as friends and partners? Why can they not share their tools and thus increase each other's working powers? Indeed they must do so or else the temple may not be built, or, being built, it may collapse, and we should all be proved again unteachable and have to go and try to learn again for a third time in a school of war incomparably more rigorous than that from which we have just been released. The dark ages may return, the Stone Age may return on the gleaming wings of science, and what might now shower immeasurable material blessings upon mankind, may even bring about its total destruction. Beware, I say; time may be short. Do not let us take the course of allowing events to drift along until it is too late. If there is to be a fraternal association of the kind of I have described, with all the strength and security which both our countries can derive from it, let us make sure that that great fact is known to the world, and that it plays its part in steadying and stabilizing the foundations of peace. There is the path of wisdom. Prevention is better than the cure.
A shadow has fallen upon the scenes so lately light by the Allied victory. Nobody knows what Soviet Russia and its Communist international organization intends to do in the immediate future, or what are the limits, if any, to their expansive and proselytizing tendencies. I have a strong admiration and regard for the valiant Russian people and for my wartime comrade, Marshall Stalin. There is deep sympathy and goodwill in Britain — and I doubt not here also — towards the peoples of all the Russias and a resolve to persevere through many differences and rebuffs in establishing lasting friendships. We understand the Russian need to be secure on her western frontiers by the removal of all possibility of German aggression. We welcome Russia to her rightful place among the leading nations of the world. We welcome her flag upon the seas. Above all, we welcome, or should welcome, constant, frequent and growing contacts between the Russian people and our own people on both sides of the Atlantic. It is my duty however, for I am sure you would wish me to state the facts as I see them to you. It is my duty to place before you certain facts about the present position in Europe.
From Stettin in the Baltic to Trieste in the Adriatic an iron curtain has descended across the Continent. Behind that line lie all the capitals of the ancient states of Central and Eastern Europe. Warsaw, Berlin, Prague, Vienna, Budapest, Belgrade, Bucharest and Sofia, all these famous cities and the populations around them lie in what I must call the Soviet sphere, and all are subject in one form or another, not only to Soviet influence but to a very high and, in some cases, increasing measure of control from Moscow. Athens alone — Greece with its immortal glories — is free to decide its future at an election under British, American and French observation. The Russian-dominated Polish Government has been encouraged to make enormous and wrongful inroads upon Germany, and mass expulsions of millions of Germans on a scale grievous and undreamed-of are now taking place. The Communist parties, which were very small in all these Eastern States of Europe, have been raised to pre-eminence and power far beyond their numbers and are seeking everywhere to obtain totalitarian control. Police governments are prevailing in nearly every case, and so far, except in Czechoslovakia, there is no true democracy.
Turkey and Persia are both profoundly alarmed and disturbed at the claims which are being made upon them and at the pressure being exerted by the Moscow Government. An attempt is being made by the Russians in Berlin to build up a quasi-Communist party in their zone of occupied Germany by showing special favors to groups of left-wing German leaders. At the end of the fighting last June, the American and British Armies withdrew westward, in accordance with an earlier agreement, to a depth at some points of 150 miles upon a front of nearly four hundred miles, in order to allow our Russian allies to occupy this vast expanse of territory which the Western Democracies had conquered.
If no the Soviet Government tries, by separate action, to build up a pro-Communist Germany in their areas, this will cause new serious difficulties in the American and British zones, and will give the defeated Germans the power of putting themselves up to auction between the Soviets and the Western Democracies. Whatever conclusions may be drawn from these facts — and facts they are — this is certainly not the Liberated Europe we fought to build up. Nor is it one which contains the essentials of permanent peace.
The safety of the world, ladies and gentlemen, requires a new unity in Europe, from which no nation should be permanently outcast. It is from the quarrels of the strong parent races in Europe that the world wars we have witnessed, or which occurred in former times, have sprung. Twice in our own lifetime we have seen the United States, against their wished and their traditions, against arguments, the force of which it is impossible not to comprehend, twice we have seen them drawn by irresistible forces, into these wars in time to secure the victory of the good cause, but only after frightful slaughter and devastation have occurred. Twice the United State has had to send several millions of its young men across the Atlantic to find the war; but now war can find any nation, wherever it may dwell between dusk and dawn. Surely we should work with conscious purpose for a grand pacification of Europe, within the structure of the United Nations and in accordance with our Charter. That I feel opens a course of policy of very great importance.
In front of the iron curtain which lies across Europe are other causes for anxiety. In Italy the Communist Party is seriously hampered by having to support the Communist-trained Marshal Tito's claims to former Italian territory at the head of the Adriatic. Nevertheless the future of Italy hangs in the balance. Again one cannot imagine a regenerated Europe without a strong France. All my public life I never last faith in her destiny, even in the darkest hours. I will not lose faith now. However, in a great number of countries, far from the Russian frontiers and throughout the world, Communist fifth columns are established and work in complete unity and absolute obedience to the directions they receive from the Communist center. Except in the British Commonwealth and in the United States where Communism is in its infancy, the Communist parties or fifth columns constitute a growing challenge and peril to Christian civilization. These are somber facts for anyone to have recite on the morrow a victory gained by so much splendid comradeship in arms and in the cause of freedom and democracy; but we should be most unwise not to face them squarely while time remains.
The outlook is also anxious in the Far East and especially in Manchuria. The Agreement which was made at Yalta, to which I was a party, was extremely favorable to Soviet Russia, but it was made at a time when no one could say that the German war might no extend all through the summer and autumn of 1945 and when the Japanese war was expected by the best judges to last for a further 18 months from the end of the German war. In this country you all so well-informed about the Far East, and such devoted friends of China, that I do not need to expatiate on the situation there.
I have, however, felt bound to portray the shadow which, alike in the west and in the east, falls upon the world. I was a minister at the time of the Versailles treaty and a close friend of Mr. Lloyd-George, who was the head of the British delegation at Versailles. I did not myself agree with many things that were done, but I have a very strong impression in my mind of that situation, and I find it painful to contrast it with that which prevails now. In those days there were high hopes and unbounded confidence that the wars were over and that the League of Nations would become all-powerful. I do not see or feel that same confidence or event he same hopes in the haggard world at the present time.
On the other hand, ladies and gentlemen, I repulse the idea that a new war is inevitable; still more that it is imminent. It is because I am sure that our fortunes are still in our own hands and that we hold the power to save the future, that I feel the duty to speak out now that I have the occasion and the opportunity to do so. I do not believe that Soviet Russia desires war. What they desire is the fruits of war and the indefinite expansion of their power and doctrines. But what we have to consider here today while time remains, is the permanent prevention of war and the establishment of conditions of freedom and democracy as rapidly as possible in all countries. Our difficulties and dangers will not be removed by closing our eyes to them. They will not be removed by mere waiting to see what happens; nor will they be removed by a policy of appeasement. What is needed is a settlement, and the longer this is delayed, the more difficult it will be and the greater our dangers will become.
From what I have seen of our Russian friends and Allies during the war, I am convinced that there is nothing for which they have less respect than for weakness, especially military weakness. For that reason the old doctrine of a balance of power is unsound. We cannot afford, if we can help it, to work on narrow margins, offering temptations to a trial of strength. If the Western Democracies stand together in strict adherence to the principles will be immense and no one is likely to molest them. If however they become divided of falter in their duty and if these all-important years are allowed to slip away then indeed catastrophe may overwhelm us all.
Last time I saw it all coming and I cried aloud to my own fellow-countrymen and to the world, but no one paid any attention. Up till the year 1933 or even 1935, Germany might have been saved from the awful fate which has overtaken here and we might all have been spared the miseries Hitler let loose upon mankind. there never was a war in history easier to prevent by timely action than the one which has just desolated such great areas of the globe. It could have been prevented in my belief without the firing of a single shot, and Germany might be powerful, prosperous and honored today; but no one would listen and one by one we were all sucked into the awful whirlpool. We surely, ladies and gentlemen, I put it to you, surely, we must not let it happen again. This can only be achieved by reaching now, in 1946, by reaching a good understanding on all points with Russia under the general authority of the United Nations Organization and by the maintenance of that good understanding through many peaceful years, by the whole strength of the English-speaking world and all its connections. There is the solution which I respectfully offer to you in this Address to which I have given the title, "The Sinews of Peace".
Let no man underrate the abiding power of the British Empire and Commonwealth. Because you see the 46 millions in our island harassed about their food supply, of which they only grow one half, even in war-time, or because we have difficulty in restarting our industries and export trade after six years of passionate war effort, do not suppose we shall not come through these dark years of privation as we have come through the glorious years of agony. Do not suppose that half a century from now you will not see 70 or 80 millions of Britons spread about the world united in defense of our traditions, and our way of life, and of the world causes which you and we espouse. If the population of the English-speaking Commonwealths be added to that of the United States with all that such co-operation implies in the air, on the sea, all over the globe and in science and in industry, and in moral force, there will be no quivering, precarious balance of power to offer its temptation to ambition or adventure. On the contrary there will be an overwhelming assurance of security. If we adhere faithfully to the Charter of the United Nations and walk forward in sedate and sober strength seeking no one's land or treasure, seeking to lay no arbitrary control upon the thoughts of men; if all British moral and material forces and convictions are joined with your own in fraternal association, the highroads of the future will be clear, not only for our time, but for a century to come.

продолжение следует

http://oppps.ru/chto-skazal-stalin-o-fu … illya.html

The International Consortium of Investigative Journalists, США

Черчилль призывал США уничтожить Москву атомной бомбой
12.11.2014
Томас Майер (Thomas Maier)

Неожиданно лишившийся после Второй мировой войны своего поста бывший британский премьер-министр Уинстон Черчилль начал негласно выступать за нанесение первого англо-американского удара с применением атомной бомбы по Советскому Союзу, о чем свидетельствуют когда-то секретные архивные записи ФБР. Речь Черчилля в Фултоне, штат Миссури, в 1946 году, где он предостерегал против бывшего союзника по Второй мировой войне из коммунистического лагеря, заложила основы для нового конфликта, известного как холодная война, которая длилась несколько десятилетий и до сих пор портит международные отношения. Ниже приводится отрывок из книги члена Международного консорциума журналистских расследований Томаса Майера «When Lions Roar: The Churchills and the Kennedys» (Когда рычат львы. Черчилли и Кеннеди).

---------------------------------------------

Улицы Джефферсон-Сити, что в штате Миссури, украсили государственными флагами США и Великобритании в честь приезда президента Гарри Трумэна и человека, который, по словам Трумэна, спас западную цивилизацию.

Уинстон Черчилль сидел в лимузине с открытым верхом рядом с преемником Рузвельта, а тысячи жителей Миссури на железнодорожном вокзале приветствовали их и махали им руками. Двух улыбающихся политиков окружили угрюмые спецагенты (вставшие на подножки автомобиля), и лимузин поехал по улицам столицы штата. Было 6 марта 1946 года. Проехав долгий путь из Вашингтона на поезде, 71-летний бывший премьер-министр Британии старался не перетруждаться. Когда в том году Черчилля спросили о секрете его успеха, этот старый боевой конь ответил: «Я берегу энергию — никогда не стою, когда можно сидеть, и никогда не сижу, когда можно лежать».

Спустя несколько месяцев после отставки с премьерского поста Черчилль направился в спортивный зал колледжа в близлежащем Фултоне, чтобы произнести одну из самых значимых речей за всю свою карьеру. Действуя с благословения американского президента, Черчилль выступил с боевым кличем об англо-американском противостоянии «железному занавесу», опущенному Советским Союзом (это его образное выражение, означающее распространение коммунизма в Европе). Это выступление положило начало продолжавшейся много десятилетий холодной войне. Вместе с тем, эта фултонская речь под заголовком «Движущие силы мира» также стала очередным поворотным моментом в долгой жизни Черчилля. Отставке и пенсии он предпочел активную, почти вызывающую деятельность. Вместо того, чтобы уйти со сцены увенчанным лаврами былых побед, он решил встать под знамена будущего послевоенного мира с его атомными опасностями в качестве едва ли не пророка. Он снова стал государственным деятелем мирового масштаба, и голос его зазвучал вновь — знакомо и в то же время по-новому.

В Фултоне Черчилль отплатил Трумэну за его доверие блестящим выступлением. Он хотел разбудить Америку, убаюканную победой во Второй мировой войне и готовую вернуться к своей изоляционистской дреме. Он предупредил, что если Запад не будет действовать стремительно и настойчиво, его ждет новый конфликт, на сей раз с тоталитарным коммунистическим режимом, приобретающим в Москве угрожающие очертания.

«На континент опустился железный занавес, — вещал Черчилль, одетый в почетную шапочку и мантию оксфордского преподавателя, и его слова транслировались на всю страну. — Это явно не та освобожденная Европа, за которую мы сражались. И не Европа, обладающая необходимыми предпосылками для создания прочного мира».

Трумэн, появившийся на сцене вместе с Черчиллем, просмотрел и одобрил эту речь заранее. Прямолинейный Гарри дал понять, что ее важный сигнал должен быть услышан.

Черчилль утверждал, что безудержная сталинская экспансия в Центральной и Восточной Европе создает такой же риск мирового конфликта, как это делала агрессивная гитлеровская Германия в 1930-е годы, когда одинокий голос Черчилля звучал в политической пустоте. «В прошлый раз, наблюдая подобное развитие событий, я взывал во весь голос к своим соотечественникам и ко всему миру, но никто не пожелал слушать, — с нотками мелодраматизма восклицал Черчилль. — Никогда еще в истории не было войны, которую было бы легче предотвратить своевременными действиями, чем та, которая только что разорила огромные области земного шара. Ее, я убежден, можно было предотвратить без единого выстрела...»

Черчилль по очереди называл столицы европейских государств, попавших в «советскую сферу». Он был встревожен тем, что усиливающийся коммунистический блок будет распространяться по всему миру, если «братский союз» (Соединенные Штаты, Великобритания и остальной «англоязычный мир») не откажется от своей политики умиротворения сторонников холодной войны. Он настаивал на переговорах с Советами с целью урегулирования, чтобы предотвратить перерастание напряженности в активную войну, которой не хочет ни одна из сторон. «Из того, что я наблюдал в поведении наших русских друзей и союзников во время войны, я вынес убеждение, что они ничто не почитают так, как силу, и ни к чему не питают меньше уважения, чем к военной слабости», — заявил он, как будто пересказывая уроки из истории на основе собственных ощущений и переживаний. «Если упустить эти решающие годы, тогда и в самом деле нас постигнет катастрофа», — сделал свой вывод Черчилль.

Довольный Трумэн аплодировал стоя. В отличие от Рузвельта, с которым у него были бурные отношения, Черчилль высоко ценил откровенную и прямую манеру поведения Трумэна, а также ту смелость, которую он проявил, чтобы положить конец Второй мировой войне. Он поддержал решение Трумэна сбросить атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки (в результате чего погибли 200 тысяч мирных жителей), чтобы избежать потерь союзников в четверть миллиона человек, которые ожидались в случае вторжения на японскую территорию. Решение сбросить бомбу было «единогласным, автоматическим, беспрекословным», и принято оно было без долгих размышлений, вспоминал позднее Черчилль. В ходе войны британцы согласились совместно работать с американцами над созданием бомбы, однако сказали, что не будут ее использовать без согласия обеих сторон.

«Дайте мне знать, было это успехом или неудачей», — написал Черчилль Трумэну в июле 1945 года о первом испытании атомного оружия в пустыне Нью-Мексико.

«Это успех. Трумэн», — получил он короткий ответ. В том же году, когда стали ясны и понятны экспансионистские планы Сталина, Черчилль впервые употребил термин «железный занавес» в частном послании Трумэну.

Однако реакция общества на речь Черчилля в Фултоне оказалась негативной. Газеты в своих редакционных статьях осуждали ее, называя злобным бахвальством. А обозреватель Уолтер Липпман (Walter Lippmann) заявил, что приглашение Трумэна Черчиллю является «почти катастрофическим просчетом». Новый президент вскоре понял, что его страна не готова к очередной войне — на сей раз со своим недавним союзником Сталиным и его русской армией. Охота на Советы в мирное время — это очень не похоже на расправу над Японией в ходе войны. Трумэн «заполз обратно в свою раковину и даже заявил, что не знал заранее, о чем будет говорить Черчилль», сообщал журнал Time. Открестившись от комментариев Черчилля, Трумэн потом предложил направить линкор «Миссури» в Советский Союз, чтобы Сталин приехал на нем в Америку и опроверг прозвучавшие в Фултоне обвинения.

Но Уинстон был непоколебим, ибо его истинные чувства в отношении Советов были сильнее фултонской риторики. После русской революции 1917 года у него возникло ощущение, что большевики Ленина — экстремисты, твердо вознамерившиеся создать диктатуру, которая не признает ни Бога, ни права собственности, ни человеческие свободы. «Удушение большевизма в колыбели было бы несказанным благодеянием для человеческой расы», — объявил Черчилль. Такого рода заявления он делал на протяжении всей своей карьеры. «Большевизм — не политика, это болезнь, — восклицал он. — Это не мировоззрение, это моровая язва». Сравнивая советскую империю Сталина с побежденными государствами гитлеровской оси, Черчилль задавал вопрос, а не заменил ли англо-американский альянс одно большое зло на другое.

Ресурсы его собственной империи были истощены, и Черчилль хотел, чтобы Соединенные Штаты контролировали Советы в Европе путем применения ядерного оружия. Америка перестала быть захолустной колонией короны. Она «находится на пике своего величия и мощи, какого не достигало ни одно общество после падения Римской империи», делал свой вывод Черчилль с апломбом историка. Обладая самым мощным оружием в истории человечества, Соединенные Штаты будут «господствовать в мире следующие пять лет», предсказывал он, давая Америке возможность действовать стремительно в прокладке курса к будущему миру.

Тогда казалось, что Советам еще далеко до создания собственного атомного оружия, а поэтому они будут с уважением относиться к американскому превосходству, если оно будет продемонстрировано. Атомная бомбардировка или, по крайней мере, открытая конфронтация с угрозой применения бомбы должны были стать важным инструментом в обуздании советского коммунизма, утверждал Черчилль. Он выражал такие взгляды самостоятельно, и, уж конечно, без одобрения лидеров Лейбористской партии, которые руководили британским правительством. Если изоляционисты, пацифисты и миротворцы одержат верх, отмечал Черчилль, это станет гарантией новой мировой войны. «Сейчас выдвигаются аргументы о том, что мы ни в коем случае не должны применять атомную бомбу, если она не будет применена против нас, — говорил Черчилль. — Иными словами, ты не должен стрелять, пока тебя не застрелили. Мне это кажется большой глупостью и весьма опрометчивой позицией, занимать которую никак нельзя».

В частном порядке Черчилль предлагал Америке первой нанести удар, пока не поздно. Согласно архивным записям ФБР, он призывал активно занимавшегося международными делами консервативного республиканского сенатора Стайлза Бриджеса (Styles Bridges) из Нью-Гэмпшира поддержать идею упреждающего и сокрушительного удара по Москве. «Он [Черчилль] отмечал, что, если сбросить атомную бомбу на Кремль и уничтожить его, разобраться с Россией будет очень просто, так как она окажется без руководства», — рассказывал Бриджес ФБР.

Бриджес утверждал, что когда он летом 1947 года посетил Европу и приехал на конфиденциальную встречу с Черчиллем, бывший премьер-министр «заявил, что спасти цивилизацию можно только одним способом — если президент Соединенных Штатов заявит, что Россия ставит под угрозу мир во всем мире, и нападет на нее». В докладе ФБР от 5 декабря 1947 говорится, что согласно прогнозам Черчилля, если этого не сделать, «Россия нападет на Соединенные Штаты через два-три года, когда создаст атомную бомбу, и в этом случае цивилизация будет уничтожена или отброшена на много лет назад».

Полномасштабное ядерное нападение на Кремль не вызывало особой тревоги у Бриджеса, который резко критиковал политику Рузвельта и Трумэна. Бриджес упомянул об этом разговоре с Черчиллем, лишь когда беседовал с агентом ФБР «на другие темы», отметил этот сотрудник бюро в своем рапорте. Там также говорится о том, что «взгляды Бриджеса и Черчилля совпадают, и он искренне надеется, что наш следующий президент так и поступит, прежде чем Россия нападет на Соединенные Штаты».

Докладная записка
Дата: 5 декабря 1947 года
Кому: Директору
От: Д. М. Лэдд

Во время беседы с сенатором (Стайлзом) Бриджесом на другие темы, тот заявил, что когда он прошлым летом был в Европе, у него состоялась приватная беседа с Черчиллем, и Черчилль был очень обеспокоен действиями России, заявляя, что спасти цивилизацию можно только одним способом — если президент Соединенных Штатов заявит, что Россия ставит под угрозу мир во всем мире, и нападет на нее.
Он отметил, что, если сбросить атомную бомбу на Кремль и уничтожить его, разобраться с Россией будет очень просто, так как она окажется без руководства. Далее Черчилль заявил, что если этого не сделать, Россия нападет на Соединенные Штаты через два-три года, когда создаст атомную бомбу, и в этом случае цивилизация будет уничтожена или отброшена на много лет назад.
Бриджес сказал, что, судя по взглядам Черчилля, тот искренне надеется, что наш следующий президент так и поступит, прежде чем Россия нападет на Соединенные Штаты.

Другие близкие к Черчиллю люди слышали аналогичные воинственные заявления. Его личный врач лорд Моран вспоминал, как Черчилль во время беседы в 1946 году выступал за сокрушительный ядерный удар по Советам. «Мы не должны ждать, когда Россия будет готова, — сказал он. — Америка знает, что 52% российского автомобилестроения сосредоточено в Москве, и все эти предприятия можно уничтожить одной-единственной бомбой. Это значит, что будет уничтожено три миллиона человек, но им [Советам] это безразлично». Черчилль сделал паузу, а затем улыбнулся, думая об этой гротескной ситуации. «Их больше обеспокоит уничтожение такой исторической постройки как Кремль», — добавил он.

Несколько лет спустя, перед выступлением Черчилля в Бостоне, Аверелл Гарриман предупредил чиновников из американского Госдепартамента, что его старый друг может сделать «политически неудобные заявления», призывая активно использовать атомную бомбу в качестве переговорного инструмента против Советов. Явно помня об отступлении Трумэна в Фултоне, Гарриман заявил, что администрации следует заранее взглянуть на текст выступления Черчилля. Приехав в Бостон, Черчилль не стал призывать к нанесению удара по Кремлю, а вместо этого осудил советское Политбюро, назвав его «таким же порочным, а в некоторых отношениях даже более страшным, чем Гитлер». Он вновь выступил со своими предостережениями о «железном занавесе» и назвал атомную бомбу единственным могущественным оружием западной демократии. «Я не должен скрывать от вас правду, какой она видится мне, — заявил Черчилль в своей речи, которую на сей раз транслировали не только по радио, но и по телевидению. — Европа наверняка стала бы коммунистической, если бы не атомная бомба в руках Соединенных Штатов».

С тех дней, когда Черчилль наблюдал, как в горах уничтожают размахивающих саблями воинов-дервишей, он начал понимать превосходство техники над храбростью и отвагой солдата в современной войне. Кого-то поражали его черствость и бездушие в отношении этой мясорубки. «Война всегда завораживала его; он удивительно подробно знает прошлые военные кампании; он побывал почти на всех полях сражений и может точно назвать переломные моменты, решившие исход того или иного сражения, — писал лорд Моран в своем дневнике. — Но он никогда не задумывался о том, что происходит в мозгу у солдата, не пытался понять его страхи. Если солдат не выполняет свой долг, премьер-министр говорит, что его надо расстрелять. Все просто».

Перед выступлением в бостонском отеле Ritz-Carlton Уинстон беседовал об атомной бомбе со своим давним американским другом Бернардом Барухом, который затем представил его слушателям как «величайшего из живущих англичан», а также с подругой семьи Кэй Холли. Рядом с ним была жена Клементина и сын Рэндолф. Они сидели за круглым столом, пили чай, шотландское виски, ели бутерброды и печенье. Уинстон заметил, что в пустыне Нью-Мексико, где проводилось первое испытание атомной бомбы, возводят монумент в память о погибших в Хиросиме.

«Американцам совестно от того, что они сбросили атомную бомбу?» — спросил он.

Кэй Холли вспоминала «немигающий рентгеновский взгляд» Черчилля, который пристально смотрел на нее в ожидании ответа. Кэй была вполне состоявшейся женщиной сорока с небольшим лет, и теперь она очень сильно отличалась от той веселой и белокурой наследницы сети универмагов из Кливленда, на которой почти двадцать лет тому назад хотел жениться Рэндолф. За это время она успела поработать ведущей на радио, автором газетных статей и сотрудницей Управления стратегических служб, созданного в военные годы и ставшего предшественником ЦРУ. Кэй с почтением относилась к бывшему премьеру, однако ей хватило смелости, чтобы дать ответ, который мог не понравиться Черчиллю.

«Очень многим», — сказала она, имея в виду тех многочисленных американцев, которые чувствовали себя виновными в этом ядерном холокосте.

Уинстон отмахнулся от этой громкой и эффектной фразы, сказав, что атомная бомба была единственным средством устрашения Советов. Он не терпел людей, которые спрашивали, не беспокоит ли его то, что об атомной бомбе скажет Бог. «Я буду защищать себя решительно и энергично, — заявлял Черчилль, как будто врата рая были палатой представителей. — Я скажу Всевышнему: почему, когда страны воюют такими методами, Ты даешь человечеству опасные знания? Это Ты виноват, а не я!» Но в приватных беседах Черчилль выражал обеспокоенность по поводу нравственных последствий такой новой войны и спрашивал, понимает ли он в полной мере ее истинное значение. «Не кажется ли вам, что атомная бомба означает, насколько сильно архитектор вселенной устал от написания своего нескончаемого сценария? — писал он Джорджу Бернарду Шоу. — Похоже, что сброс атомной бомбы станет в нем следующим переломным моментом».

Публично Рэндолф поддержал речь своего отца в Фултоне о советском «железном занавесе», а также его твердую позицию в отношении коммунизма в Восточной Европе. Но в частной беседе в Бостоне Рэндолф, всегда умевший находить у отца слабые места, заявил, что британское «бомбометание по площадям» в Германии — это «ужас, почти равноценный Хиросиме», вспоминала Холли. Союзники своими авиаударами стерли с лица земли такие города как Дрезден, Гамбург и Кельн, оставив от них одни руины и пожарища. Сидя со своими друзьями и родственниками в бостонском отеле, Уинстон вспоминал про свои нравственные мучения и сомнения по поводу этих налетов, в ходе которых «за одну ночь уничтожались десятки тысяч жизней... стариков, старух, маленьких детей, да, да, еще не родившихся детей». Кэй наблюдала, как ее герой говорил с чувством искренней человечности, «а в его невероятных глазах сверкали слезы».

Но Рэндолф из собственного опыта знал, что русские не боятся упреждающего атомного удара американцев. Во время поездки в Москву в ноябре 1945 года он слышал, как советские руководители жалуются, что США не делятся своими ядерными технологиями; но их, похоже, не очень-то тревожили «империалистические замыслы» дяди Сэма. «Я шутливо спрашивал их, сколько людей в Кремле потеряли покой и сон, беспокоясь о том, как бы американцы не сбросили атомную бомбу на Красную площадь, — вспоминал Рэндолф. — Они были слишком честными людьми, чтобы притворяться встревоженными».

Откуда им было знать, что его отец сбросил бы бомбу, будь у него такая возможность.

Оригинал публикации: Churchill urged us to «wipe out» Moscow with A-bomb
Опубликовано 28/10/2014 12:13
http://inosmi.ru/world/20141112/224226696.html

«Черчилль поразительно напоминает в этом отношении Гитлера»
11.03.2015, 05:59

«Черчилль поразительно напоминает в этом отношении Гитлера»Ровно 70 лет назад Уинстон Черчилль произнес свою знаменитую Фултонскую речь. Таким образом, сегодня свой юбилей отмечает холодная война, отсчет которой принято вести именно с этой речи. Но почему она стала возможной в условиях, когда СССР рассчитывал на сотрудничество с Западом? Почему Черчилль вдруг ополчился на Сталина, которого прежде называл «отцом своей страны»?

Летом 1945 года британские консерваторы проиграли выборы, и на момент произнесения своей знаменитой речи Уинстон Черчилль формально не занимал никаких государственных постов (если не считать таковым пост лидера оппозиции, которая в Великобритании именуется «Оппозицией Ее Величества»). В США он находился как частное лицо – приехал отдохнуть. Да и речь свою он держал не в Палате лордов, не в зале американского Конгресса, а в простой аудитории Вестминстерского колледжа на 200 студентов, что в Фултоне, штат Миссури, США. Фултон был городком глубоко провинциальным, расположенным вдалеке от основных трасс и железных дорог, а жили в нем всего-то 8 тысяч человек.

Правда, послушать легендарного премьера Великобритании и первого в истории империи министра обороны собрались полторы тысячи человек. Но формально это, опять же, была просто лекция. Причем не такая уж и длинная: Черчилль уложился всего в 15 минут. Почему же его выступление получило такой резонанс и было всерьез воспринято по обе стороны океана?

Неформальная обстановка и глобальная политика

Сегодня в Вестминстерском колледже Фултона развернута постоянная экспозиция, посвященная историческому визиту, включающая в себя мемориальную библиотеку и специальный архив. В начале «нулевых» российско-американский политолог Николай Злобин опубликовал на русском языке ряд материалов из этой коллекции, благодаря чему мы можем ознакомиться с деталями подготовки визита Черчилля в Фултон, что называется, из первых рук.

Вестминстерский колледж в 40-х годах был известен разве что тем, что в нем существовала самая старая в США организация студенческого братства. Действующий при колледже с 1937 года фонд Грина, названный в честь адвоката и выпускника учебного заведения Джона Грина, ставил своей целью организацию в стенах университета ежегодных лекций по международным отношениям. Их должен был читать, согласно уставу фонда, «человек с международной репутацией». Из ВИП-персон, которые выступали в колледже до Черчилля, известны лишь один американский конгрессмен и эмигрировавший в США экс-министр иностранных дел Италии. При всем при этом президент колледжа Макклуер бредил идеей пригласить именно Уинстона Черчилля, но до определенного момента не знал, как к этому вопросу подступиться.

Кстати, интересный факт: гонорар за лекцию, согласно правилам фонда Грина, составлял 5 тысяч долларов.

Дальнейшее принято считать невероятным стечением обстоятельств. В 1945-м после поражения на выборах личный врач рекомендовал Черчиллю отдых в теплом климате. Старый товарищ британского политика пригласил его в свой дом во Флориду. А президент Вестминстерского колледжа Макклуер выяснил, что его однокашник генерал Вайн назначен военным советником президента США Гарри Трумэна. Вайн заразился идеей Макклуера и заразил ею Трумэна, благо сам президент США родился в маленьком городке в Миссури всего в 100 милях от Фултона и очень любил родной штат.

Так президент колледжа заручился поддержкой президента США и через него передал экс-премьеру Великобритании приглашение прочесть лекцию. Причем Трумэн в приглашении дописал, что речь идет о великолепном учебном заведении в его родном штате, и он, президент США, лично представит Черчилля на этом мероприятии. Отказывать в личной просьбе главе государства было бы неполиткорректно, и вопрос был решен положительно.

История, конечно, сильно смахивает на беллетризацию «Великой американской мечты», но другой у нас нет.

Так или примерно так 5 марта 1946 года в Фултоне появился Уинстон Черчилль в сопровождении президента США Гарри Трумэна, официальных лиц из президентской администрации, деловых кругов, представителей прессы и так далее. Столь представительный состав сам по себе заставлял отнестись к «частной» «просто лекции» экс-премьера с пристальным вниманием. Однако первым на сцену поднялся и выступил со вступительным словом президент США, что позволяло заключить: формально не занимающий политических постов Черчилль говорит как минимум с одобрения (если не от имени) Трумэна.

Мыслимое и «Немыслимое»

В СССР с 1942 года разрабатывались концепции послевоенного политического и экономического сотрудничества с США и Европой, в общих чертах они были озвучены на встрече «Большой тройки» в Тегеране в 1943 году. В 1944 году Молотову была представлена записка «О желательных основах будущего мира». Большое значение в ней уделялось развитию отношений с Великобританией и США – подразумевалось, что разоренная войной советская экономика будет ориентироваться на получение кредитов из этих стран.

Это исторический факт – Сталин планировал разместить в США большие заказы на восстановление страны. И даже начал претворять этот план в жизнь. Еще в Тегеране Сталин и Рузвельт говорили о кредитах. А когда в мае 1945 года США в связи с окончанием войны прекратили поставки в СССР по ленд-лизу, Москва немедленно обратилась к Вашингтону с просьбой о продолжении сотрудничества. После переговоров, длившихся до октября 1945 года, был подписан договор о выделении Союзу кредита в 244 млн долларов. Выполнение этого договора США впоследствии прервали.

Данных о том, что по окончании Второй мировой войны СССР планировал продолжение «коммунистической экспансии», нет, несмотря на то, что популярность Советского Союза в мире была как никогда высока. Высок был и авторитет коммунистической идеи – в Италии, Испании, во Франции и других странах Западной Европы крепли компартии. Политический истеблишмент США и Великобритании это пугало как никогда.

Весной-летом 1945 года Уинстон Черчилль всерьез рассматривал возможность нападения на СССР (операция «Немыслимое»), чтобы предотвратить установление «окончательного господства» коммунистической доктрины в Европе. Возможность противостоять Сталину Черчилль видел только в тесном союзе Англии и США, понимая, что Англия к концу войны полностью утратила статус великой державы, а США монопольно владеют ядерным оружием. Забегая вперед, скажем, что в 1947 году Черчилль убеждал Трумэна нанести превентивный ядерный удар по СССР, чтобы решить наконец так раздражавшую его советскую проблему.

Пришедшие к власти после отставки Черчилля лейбористы были настроены по отношению к СССР куда более лояльно. За что и подвергались критике со стороны Черчилля как лидера оппозиции. Первую же свою внешнеполитическую речь в этой роли экс-премьер посвятил углублению сотрудничества с США, вторую – жесткой критике лейбористов, решивших занять позицию «посредника» в советско-американских отношениях.

«Черчилль поразительно напоминает в этом отношении Гитлера»
Сколько средств потратил СССР на помощь другим странам

Соединенные Штаты колебались. Как значительно позже говорил Рональд Рейган, Черчилль в Фултонской речи «обращался к нации, находившейся на вершине мировой власти, но не привыкшей к тяжести этой власти и исторически не желавшей вмешиваться в дела Европы». В немалой степени нерешительность США была связана и с общественными настроениями, которые после победы в войне в значительной мере были на стороне СССР.
В этом смысле Черчилль своей радикальной речью ставил президента Трумэна перед трудным выбором: или возглавить и повести за собой «Большой Запад», став гегемоном, или не делать этого – с непредсказуемыми последствиями. Трумэн со своей стороны прощупывал общественное мнение – пойдет ли народ за такой идеей, не вызовет ли перспектива конфронтации с СССР возмущения? В случае чего можно было бы сослаться на личное мнение отставного политика, находящегося в США с частным визитом, высказанное в захолустном университете захолустного городка.

Во всем этом уже куда меньше «Великой американской мечты», удивительного стечения обстоятельств и уникальных подробностей. Но сложение геополитических факторов и политических позиций рисует именно такую картину.

«Черчилль начинает дело развязывания войны»

Нет смысла подробно разбирать саму Фултонскую речь – ее русские переводы доступны для ознакомления. Черчилль говорил о США, находящихся на вершине своей мощи, и о США, принявших на себя ответственность за будущее мира. Об общей стратегической концепции Запада, заключенной в необходимости нести свободу, безопасность и благополучие всему человечеству. О необходимости защиты от тирании. О том, что невозможно закрывать глаза на ситуацию, когда значительное число людей во многих странах мира (в том числе весьма могущественных!) не пользуются свободами Запада, живут под властью диктатуры, в условиях однопартийности и полицейского произвола. О том, сколь важно нести им всем принципы свободы и прав человека – этого великого порождения англосаксонского мира. И о том, что миссия Великобритании и США заключается именно в этом.
Для того чтобы новая мировая конфигурация была предельно ясна, а противник определен, Черчилль от обиняков переходит к конкретике: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континент опустился железный занавес. По ту сторону занавеса коммунистические партии... стремятся установить тоталитарный контроль. Почти все эти страны управляются полицейскими правительствами...». По другую сторону занавеса свои проблемы – крепнут коммунистические симпатии в Италии, Франции, «во многих странах по всему миру вдалеке от границ России созданы коммунистические пятые колонны». Обеспокоены возросшей ролью СССР Турция и Персия. Вызывает тревогу активность Советов на Дальнем Востоке.

«Я чувствовал себя обязанным обрисовать вам тень, которая и на Западе, и на Востоке падает на весь мир», – по-толкиеновски вещал Черчилль. Европе нужно объединиться, нужен новый союз, противостоящий этим тенденциям, говорил он.

По сути, это было заявление о новом мировом гегемоне, о возможности вмешательства в дела других государств (миссия – нести ценности Запада всем людям во всех странах мира), о создании антисоветского блока и начале противостояния двух идеологий в мировом масштабе. А так как в Фултонской речи затрагивалось военное сотрудничество Великобритании и США (флот, авиация, создание зарубежных баз), то в перспективе – противостояния не только идеологического.

Советский Союз неделю наблюдал за реакцией западных политиков и общественного мнения на озвученные в Фултоне тезисы. 14 марта, не дождавшись осуждения и попыток отмежеваться от провозглашенной доктрины, Сталин выступил в «Правде»: «Господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира».

Так холодная война, ранее лишь маячившая на горизонте, стала реальностью. История, которая после окончания Второй мировой войны могла пойти по множеству путей, в том числе и по пути сотрудничества СССР и Запада, свернула на дорогу конфронтации.

Первоисточник http://www.vz.ru/politics/2016/3/5/797525.html
http://topwar.ru/92047-cherchill-porazi … tlera.html

ВОЕННОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Так началась холодная война

23 марта 2016

Автор Юрий Емельянов

Так началась холодная войнаС утра 14 марта 1946 года репродукторы, которые имелись тогда почти во всех советских городских квартирах, передавали ответы И.В. Сталина на вопросы корреспондента «Правды» относительно недавнего выступления бывшего премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. В своих ответах Сталин называл Черчилля «поджигателем войны» и сравнивал его с Гитлером.

А ведь менее, чем десяти месяцев назад фотография Черчилля была опубликована на первых страницах праздничных номеров центральных газет страны по случаю дня Победы над гитлеровской Германией вместе со снимками президента США Трумэна и Сталина... Что же стало причиной столь резкой перемены по отношению к бывшему руководителю страны, которая была союзницей СССР в годы Второй мировой войны?

За девять дней до заявления Сталина 5 марта 1946 года Уинстон Черчилль выступил с речью в Вестминстерском колледже города Фултон (штат Миссури), в которой была изложена программа радикальных изменений во внешней политике Великобритании, США и других «англо-говорящих стран» по отношению к своему недавнему союзнику по антигитлеровской коалиции. Черчилль объявил: «Сумрак опустился на международную политическую арену, некогда освещенную лучами общей победы… От Щецина на Балтийском море до Триеста на Адриатическом «железный занавес» разделил европейский континент. По ту сторону этого барьера оказались древние столицы Центральной и Восточной Европы – Варшава, Берлин, Прага, Вена, Будапешт, Белград, Бухарест, София. Население всех этих знаменитых городов перешло в советский лагерь и находится не только под сильным влиянием Москвы, но и под ее жестким контролем».

Впоследствии понятие «железный занавес», которое ввел в политический оборот Черчилль, стало использоваться для описания ограничений для граждан СССР и других социалистических стран выезжать в капиталистические страны и получать информацию о жизни на Западе. Однако Черчилль называл «железным занавесом» трудности в получении Западом информации из стран Центральной и Юго-Восточной Европы. К этому времени в западной печати постоянно писали о том, что введенные советскими войсками и их союзниками ограничения на деятельность западных журналистов (а также разведчиков) мешают достаточно полному освещению событий в этих странах, а поэтому Запад не получает полной картины о том, что там происходит.

Словосочетание «железный занавес» было взято из статьи Геббельса, опубликованной в газете «Райх» от 24 февраля 1945 года.
В ней нацистский рейхсминистр пропаганды уверял, что по мере продвижения Красной Армии на запад «железный занавес» упадет на территории, занятые советскими войсками. Фактически Черчилль повторял утверждения Геббельса о том, что «занавес» из советских танков и другого «железного» оружия скрывает подготовку нападения на страны Запада.

Для того, чтобы дать отпор нависшей угрозе, Черчилль призывал создать «братскую ассоциацию народов, говорящих на английском языке». Он подчеркивал, что такая ассоциация предполагала бы совместное использование авиационных, военно-морских баз и вооруженных сил США, Англии и других англоговорящих стран. Так Черчилль объявил о начале "холодной войны" Запада против СССР.

Политические виражи Черчилля

За свою долгую жизнь Черчилль не раз совершал крутые политические повороты. В апреле 1904 г. он покинул ряды консервативной партии и стал министром в кабинете, возглавляемом лидером либеральной партии Д. Ллойд-Джорджем. В 1924 году Черчилль порвал с либералами и вскоре стал министром финансов в консервативном кабинете Болдуина. Черчилль не раз был инициатором кардинальных виражей и во внешней политике своей страны. Вечером 11 ноября 1918 года, когда жители Лондона ликовали по поводу победоносного прекращения войны против Германии, Черчилль, по собственному признанию, был в мрачном настроении. Находясь в тот вечер в обществе членов правительства, он говорил, что надо «помочь разбитому врагу». Перемена отношения к поверженной Германии объяснялась стремлением Черчилля разгромить Советскую Россию. Черчилль рассуждал так: «Покорить Россию… мы можем лишь с помощью Германии. Германию нужно пригласить помочь нам в освобождении России».

Вскоре Черчилль выступил с предложением организовать «поход 14 держав» против Советской России.

Одновременно он выступал за расчленение России. В 1919 г. Черчилль писал, что разъединенная Россия «представляла бы собой меньшую угрозу для будущего мира всех стран, чем обширная централизованная царская монархия».

Однако 22 июня 1941 года англичане услышали по радио речь Черчилля, в которой глава королевского правительства объявил: «За последние двадцать пять лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму назад ни одного слова, сказанного мною о коммунизме. Однако все это уходит на второй план на фоне происходящих событий… Я вижу, как русские солдаты стоят на пороге своей родной земли, которую их отцы обрабатывали с незапамятных времен… Я вижу, как на них движется нацистская военная машина». Черчилль сравнивал немецких солдат с гуннами и саранчой. Он заявил, что «вторжение Гитлера в Россию – это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова… Поэтому опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам, точно так же как дело каждого русского, сражающегося за свой очаг и дом, – это дело свободных народов во всех уголках земного шара».

Соглашение о сотрудничестве СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии, подписанное в Кремле 12 июля 1941 года, превратилось 26 мая 1942-го в англо-советский договор о союзе в войне и о сотрудничестве и взаимной помощи после войны. Тогда правительства Черчилля и Рузвельта взяли на себя обязательства открыть «второй фронт» в Западной Европе. Однако уже в июле оба правительства отказались выполнить данные обязательства. Объясняя свой отказ в ходе визита в Кремле в августе 1942 года, Черчилль попросил заодно у Сталина прощения за организацию четверть века назад военной интервенции Великобритании против Советской страны. (Сталин ответил: «Бог простит!»). Вернувшись же в Лондон в сентябре, Черчилль в своем выступлении в палате общин не жалел ярких слов, чтобы выразить свое восхищение Сталиным.

Хотя Черчилль не раз поздравлял Сталина и Красную Армию с одержанными победами, англичане и американцы вновь нарушили свои обязательства об открытии «второго фронта» в 1943 г. И все же, несмотря на это, а также попытки Черчилля на Тегеранской конференции ослабить будущий «второй фронт» операциями на Балканах, которые планировались им с целью не допустить вступления Красной Армии в Западную Европу, наши войска к концу 1944-го вошли в Польшу, Румынию, Чехословакию, Венгрию, Болгарию и Югославию.

Тогда Черчилль в октябре 1944 года вновь прилетел в Москву и попытался установить «квоты» влияния СССР и западных союзников в странах Юго-Восточной Европы.
Черчилль вспоминал, что в ходе переговоров со Сталиным «я взял пол-листа бумаги и написал: Румыния. Россия – 90%; Другие – 10%. Греция. Великобритания (в согласии с США) – 90%; Россия - 10%. Югославия. 50% – 50%. Венгрия. 50% – 50 %. Болгария. Россия – 75%. Другие – 25%». Хотя Сталин не стал комментировать эти цифры, и соглашения о разделе сфер влияния в Европе не было достигнуто, поездка Черчилля в СССР вновь подтвердила прочность англо-советского боевого союза. Такое впечатление укрепилось после Ялтинской конференции (4 - 11 февраля 1945 г.), в которой приняли участие Сталин, Рузвельт и Черчилль.

Однако уже 1 апреля Черчилль писал Рузвельту: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и в том случае, если Берлин окажется в пределах досягаемости, мы, несомненно, должны его взять».

Черчилль не ограничился сетованиями по поводу успехов Красной Армии. В те дни фельдмаршал Б.Л. Монтгомери, командовавший британскими войсками в Европе, получил директиву от Черчилля: «Тщательно собирать германское оружие и складывать его, чтобы его легко можно было раздавать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжилось». Однако, разработанная тогда Черчиллем тайная операция против советского союзника, получившая название «Немыслимое», не была реализована из-за нежелания США в то время воевать против СССР в Европе. Американцы ожидали, что Красная Армия поможет им в войне против Японии.

И все же тайная директива Черчилля для Монтгомери относительно немецких солдат и их оружия не была отменена. Об этом свидетельствовал обмен мнений между Сталиным и Черчиллем на Потсдамской конференции. В ходе обсуждения темы о нехватке угля и недостатка рабочей силы для его добычи в Западной Европе, Сталин сказал, что в СССР сейчас используется труд военнопленных для работы в шахтах, а затем заметил: «400 тысяч немецких солдат сидят у вас в Норвегии, они даже не разоружены, и неизвестно, чего они ждут. Вот вам рабочая сила». Осознав истинный смысл заявления Сталина, Черчилль тут же стал оправдываться: «Я не знал, что они не разоружены. Во всяком случае, наше намерение заключается в том, чтобы разоружить их. Я не знаю точно, каково там положение, но этот вопрос был урегулирован верховной ставкой союзных экспедиционных сил. Во всяком случае, я наведу справки».

Однако Сталин не ограничился своим замечанием, а в конце заседания передал Черчиллю меморандум относительно имеющихся в Норвегии не разоруженных германских войск. Черчилль вновь стал оправдываться: «Но я могу дать заверение, что нашим намерением является разоружить эти войска». Ответ Сталина: «Не сомневаюсь» был очевидно произнесен с ироничной интонацией, а потому вызвал смех. Продолжая оправдываться, Черчилль заявил: «Мы не держим их в резерве, чтобы потом выпустить их из рукава. Я тотчас же потребую доклада по этому поводу».

Лишь через 10 лет, когда Черчилль вновь стал премьер-министром, он признал, что лично отдал распоряжение не разоружать часть немецких войск, а держать их готовыми на случай возможного вооруженного столкновения с СССР в Европе летом 1945 года.

Поворот Вашингтона к конфронтации

Хотя в политической деятельности Черчилль постоянно демонстрировал свою верность традиционному для британских политиков вероломству, поворот к холодной войне не был только следствием действий «коварного Альбиона». Важнейшим фактором в этом сыграла позиция главного союзника Великобритании.

25 апреля 1945 года, через две недели после смерти Рузвельта новый президент США Гарри Трумэн был посвящен в тайну «проекта Манхэттен» военным министром Стимсоном. В тот же день президент и министр подготовили меморандум, в котором, в частности, говорилось: «В настоящее время мы единолично контролируем ресурсы, с помощью которых США могут создавать и применять это оружие, и никакая другая страна не сможет добиться этого в течение ряда лет… Сохранение мира на Земле при настоящем уровне морального развития общества, который значительно ниже уровня технического развития, окажется в конце концов в зависимости от этого оружия… Мы не должны отказываться от определенной моральной ответственности, возникшей в результате нашей руководящей роли в войне и в создании этого оружия… Если проблема правильного использования этого оружия может быть решена, мы смогли бы обеспечить мир во всем мире, и наша цивилизация была бы спасена».

После бомбардировок в Хиросиме и Нагасаки 6 и 9 августа 1945 года правительство США пришло к решению, что советский союзник им больше не нужен. Уничтожение с помощью атомных бомб двух японских городов показало всему миру, что США обладают самым мощным оружием, которое когда-либо имелось в мире. Владелец и редактор крупнейших американских журналов Генри Люс объявлял: «ХХ век – это век Америки... первый век, когда Америка является доминирующей мировой силой». Эти высказывания перекликались с официальными правительственными декларациями. 27 октября 1945 года Трумэн заявил в своей речи по поводу Дня флота: «Мы являемся величайшей национальной силой на Земле».

После создания и применения атомных бомб договоренности между победителями во Второй мировой войны, достигнутые в Ялте и Потсдаме, уже не устраивали США.

В военных кругах страны развернулась подготовка к нападению на СССР с применением атомного оружия. 9 октября 1945 года комитет начальников штабов США подготовил секретную директиву № 1518 "Стратегическая концепция и план использования вооруженных сил США", которая исходила из подготовки нанесения Америкой превентивного атомного удара по СССР. По мере быстрого накопления атомного оружия в США 14 декабря 1945 года была подготовлена новая директива № 432/d комитета начальников штабов, в приложении к которой были указаны 20 основных промышленных центров СССР и трасса Транссибирской магистрали в качестве объектов атомной бомбардировки.

И все же сразу перейти к войне против СССР США не решались. Не были готовы к такому развороту в политике и европейские союзники. Поэтому для «озвучивания» перемены по отношению к СССР решили использовать Уинстона Черчилля, партия которого потерпела поражение на парламентских выборах. Выступлению отставного премьера предшествовало его долгое пребывание в США зимой 1945 – 1946 года, в ходе которого Черчилль встречался в Трумэном и другими государственными деятелями страны. Основные положения речи Черчилля были согласованы в ходе его беседы с Трумэном 10 февраля 1946 г. В течение нескольких недель пребывания во Флориде Черчилль работал над текстом речи.

Окончательная редакция выступления была согласована с премьер-министром Великобритании Климентом Эттли, возглавлявшем лейбористскую партию, и министром иностранных дел Эрнстом Бевином. Трумэн отправился в Фултон, чтобы лично представить Черчилля собравшимся в Вестминстерском колледже перед началом его речи.

Под прикрытием лживых обвинений

Свою программу наступления на нашу страну западные державы прикрывали обвинениями Советского Союза в нарушении достигнутых соглашений о послевоенном мире. Разоблачая лживость выступления Черчилля, Сталин в своем «ответе корреспонденту «Правды» указывал: «Совершенно абсурдно говорить об исключительном контроле СССР в Вене и Берлине, где имеются Союзные контрольные Советы из представителей четырех государств и где СССР имеет лишь ¼ часть голосов. Бывает, что иные люди не могут не клеветать, но надо все-таки знать меру».

Сталин обращал внимание и на то, что важной частью послевоенного урегулирования в Европе стало создание границ, которые обеспечивали безопасность СССР.

Он заявлял: «Немцы произвели вторжение в СССР через Финляндию, Польшу, Румынию, Венгрию… Спрашивается, что же может быть удивительного в том, что Советский Союз, желая обезопасить себя на будущее время, старается добиться того, чтобы в этих странах существовали правительства, лояльно относящиеся к Советскому Союзу?».

До обретения атомного оружия это требование СССР признавали наши западные союзники. В своем выступлении в Фултоне Черчилль умалчивал о том, что еще осенью 1944 года он был согласен на преобладающее влияние СССР в Румынии и Болгарии (на 75 – 90%). К марту 1946 году СССР не превысил эту «квоту», предложенную Черчиллем. В ноябре 1945 года на выборах в Народное собрание Болгарии Отечественный фронт, в который наряду с коммунистической партией входил Земледельческий союз, получил 88,2% голосов. Остальные голоса получили партии прозападной оппозиции. В Румынии, в которой сохранялась королевская власть, наряду с правящим Народно-демократическим фронтом, существовали и оппозиционные партии.

В Венгрии, которую Черчилль был согласен разделить поровну между СССР и Западом по степени влияния, на выборах в ноябре 1945 года компартия получила 17%, социал-демократическая партия – 17 %, Национальная крестьянская партия – 7%, а выборы выиграла партия мелких сельских хозяев, получившая 57%. Коммунисты были в явном меньшинстве.

Хотя Черчилль хотел в 1944 году добиться равного влияния Запада и СССР на Югославию, на самом деле эта страна не была полностью подвластна чьему-либо влиянию. Лишь под давлением Сталина коммунисты Югославии неохотно согласились включить в состав его правительства представителей эмигрантского правительства. Вскоре же события показали, что СССР не мог оказывать действенного влияния на правительство Югославии.

Не было полного господства СССР в марте 1946 г. и в Чехословакии. К тому времени в правительстве и местных органах коммунисты делили власть с представителями других партий на паритетных началах. Президентом республики, как и в 1938 году, оставался Э. Бенеш, олицетворявший прозападную ориентацию в стране.

Хотя ведущие посты в Польше оставались в руках коммунистов и левых социалистов, бывший премьер-министр эмигрантского правительства Миколайчик, вошедший в состав правительства в качестве заместителя председателя, и возглавляемая им партия «Польске строництво людове» играли значительную роль в политической жизни страны.

Совершенно очевидно, что надуманные обвинения и пугающие заявления Черчилля были предназначены для того, чтобы представить СССР вероломным агрессором и создать атмосферу, благоприятствующую нагнетанию международной напряженности.

Черчилль вопиющим образом искажал и готовность СССР к агрессивным действиям против Запада. К концу войны СССР потерял 30% своего национального богатства.

На территории, освобожденной от оккупантов, было разрушено 1710 городов и поселков и 70 тысяч сел и деревень. Были выведены из строя 182 угольных шахты, на треть сократилось производство черной металлургии и добыча нефти. Огромный урон понесло сельское хозяйство. Колоссальными были людские потери. Обращаясь к Трумэну и Черчиллю на Потсдамской конференции Сталин говорил: «Я не привык жаловаться, но должен сказать, что... мы потеряли несколько миллионов убитыми, нам людей не хватает. Если бы я стал жаловаться, я боюсь, что вы тут прослезились бы, до того тяжелое положение в России».

Эти факты признавали все объективные наблюдатели. Анализируя американские планы нападения на СССР, исследователь М. Шерри позже писал: «Советский Союз не представляет собой непосредственной угрозы, признало командование вооруженных сил. Его экономика и людские ресурсы истощены войной... Следовательно, в ближайшие несколько лет СССР сосредоточит свои усилия на восстановлении».

В докладе Совета планирования политики Государственного департамента США от 7 ноября 1947 года признавалось: «Советское правительство не желает и не ожидает войны с нами в обозримом будущем».
Суммируя свои впечатления о пребывании в СССР и встрече со Сталиным в начале 1947 года, фельдмаршал Монтгомери писал: «В целом я пришел к выводу, что Россия не в состоянии принять участие в мировой войне против любой сильной комбинации союзных стран, и она это понимает. Россия нуждалась в долгом периоде мира, в течение которого ей надо будет восстанавливаться. Я пришел к выводу, что Россия будет внимательно следить за обстановкой и будет воздерживаться от неосторожных дипломатических шагов, стараясь не "переходить черту" где бы то ни было, чтобы не спровоцировать новую войну, с которой она не сможет справиться... Я сообщил об этом в докладе британскому правительству и начальникам штабов».

Холодная война в действии

Однако, узнав о бедственном положении нашей страны, руководители Великобритании и США не «прослезились», а перешли к конфронтации с Советским Союзом, к тому же воспользовавшись наличием у американцев атомного оружия. В сентябре 1946 года специальный помощник президента США К. Клиффорд по приказу Г. Трумэна провел совещание с высшими государственными руководителями США и на его основе 24 сентября 1946 года представил доклад «Американская политика в отношении Советского Союза», в котором, в частности, говорилось: «Надо указать Советскому правительству, что мы располагаем достаточной мощью не только для отражения нападения, но и для быстрого сокрушения СССР в войне... Чтобы держать нашу мощь на уровне, который эффективен для сдерживания Советского Союза, США должны быть готовы вести атомную и бактериологическую войну». В середине 1948 года комитетом начальников штабов США был подготовлен план «Чариотир», предусматривавший применение 133 атомных бомб против 70 советских городов в первые 30 дней войны. 8 бомб предполагалось сбросить на Москву, а 7 – на Ленинград. Предполагалось в последующие два года войны сбросить на СССР еще 200 атомных бомб и 250 тысяч тонн обычных бомб.

Угрозы атомного нападения в адрес СССР, звучавшие в конгрессе США и британской палате общин, а также на страницах печати западных стран, подкреплялись враждебными действиями на международной арене.
В 1947 году правительство США в одностороннем порядке расторгло советско-американское соглашение 1945 года о поставках американских товаров в кредит. В марте 1948 года в США были введены экспортные лицензии, запрещавшие ввоз большинства товаров в СССР. Советско-американская торговля фактически прекратилась. Зато стала расширяться антисоветская пропаганда. В докладе К. Клиффорда от 24 сентября 1946 г. подчеркивалось: «В самых широких масштабах, какие потерпит Советское правительство, мы должны доставлять в страну книги, журналы, газеты и кинофильмы, вести радиопередачи на СССР». Так стала воплощаться в жизнь программа холодной войны, изложенная Уинстоном Черчиллем 5 марта 1946 года.

Автор Юрий Емельянов

Первоисточник http://www.stoletie.ru/territoriya_isto … na_224.htm

Der Spiegel, Германия

Немецкий крейсер «Принц Ойген»: корабль, который выдержал удар атомной бомбы
Этот немецкий военный корабль все никак не хотел тонуть: крейсер «Принц Ойген» выстоял во Второй мировой войне, а затем противостоял даже ядерному оружию.

24.03.2017
Марк фон Люпке (Marc von Lüpke)

1 июля 1946 года в Тихом океане был сосредоточен огромный флот ВМС США. Около 100 кораблей пришвартованы у атолла Бикини — авианосцы и линкоры, крейсеры и подводные лодки, эсминцы и броненосцы. На борту нет ни одного человека, но тысячи коз, свиней, крыс, мышей и морских свинок.

Около девяти часов бомбардировщик сбрасывает с высоты более 8 тысяч метров на флот атомную бомбу под названием «Джильда» (Gilda). Несколько весельчаков нацарапали на ней изображение кинозвезды Риты Хейворт (Rita Hayworth). Менее чем в 150 метрах над водой бомба детонирует, разжигает огненный шторм около 100 тысяч градусов по Цельсию и создает мощную взрывную волну. Разрушительная сила швыряет военный корабль «Джиллиам» (USS Gilliam) на морское дно. Корабли горят, их конструкции деформированы.

Между тем, единственный корабль, который пережил ядерное пекло почти без ущерба — «Принц Ойген». Тяжелый крейсер, спущенный на воду в Киле в 1938 году, когда-то должен был способствовать победе военно-морских сил Гитлера, а после окончания Второй мировой войны служил США в качестве подопытного объекта для испытаний ядерного оружия. Эту послевоенную историю рассказывает Инго Бауернфайнд (Ingo Bauernfeind) в своей книге «Принц Ойген».

В 1938 году Гитлер лично присутствовал в Киле на крещении военного корабля, названного в честь габсбургского военачальника принца Евгения Савойского (Eugen von Savoyen), который нанес в 1697 году Османской империи сокрушительное поражение. В 1941 году «Принц Ойген» вместе с линкором «Бисмарк» (Bismarck) вышли в Атлантику. С их длиной более 210 метров и орудиями калибра 20,3 см они должны были атаковать британские торговые суда.

Рандеву с атомной бомбой

Вскоре он получает прозвище «счастливый корабль». Незадолго до того, как в конце мая 1941 года «Бисмарк» с более чем 2 тысячами человек на борту был потоплен в бою с Королевским флотом, «Принц Ойген» отправился в путь один. Неоднократно крейсер противостоял авиаударам и торпедам, прорывал в 1942 году британскую блокаду Ла-Манша в направлении Германии и позже служил в качестве учебного корабля, а в последние месяцы войны сопровождал корабли с беженцами в Балтийском море.

В конце войны «Принц Ойген» встал на якорь в Копенгагене. За последний большой военный корабль немцев ожесточенно боролись британцы и Советский Союз. ВМС США не проявляли особого интереса. В итоге тянули жребий — как обычно принято, из капитанской фуражки.

По итогам лотереи этот военный трофей достался как раз американцам. Так, с начала 1946 года над «Принцем Ойгеном» развевался звездно-полосатый флаг, в то время как около 600 оставшихся немецких моряков инструктировали американских офицеров и матросов по управлению корабельной техникой.

Инженеры были впечатлены. Такие устройства, как система гидрофонов или механизм катапульты для бортового самолета, должны были быть созданы позднее. Тем временем американцы уже нашли задание для «Принца Ойгена»: для него подготовили «рандеву с бомбой», так озаглавил статью американский военно-морской журнал All Hands в апреле 1946 года.

«С трепетом в лагуну»

В конце января 1946 года «Принц Ойген» вышел в последнее плавание. На причале в Бостоне ждала армия журналистов. «„Принц Ойген" еще не полностью пришвартовался, как один репортер попытался запрыгнуть на борт», — вспоминал прежний член экипажа Франц Капала (Franz Kapala).

Через Панамский канал крейсер достиг Тихого океана, 1 мая 1946 года борт покинули последние немецкие матросы. Чисто американский экипаж держал курс на атолл Бикини. Там 1 июля 1946 года над испытательным флотом взорвалась «Джильда». Взрывная сила соответствовала примерно 23 килотоннам в тротиловом эквиваленте.

Стратеги окрестили серию тестов «Операция Перекрестки» (Operation Crossroads), «Эйбл» (Able) — первую попытку назвали первыми буквами тогдашнего американского военного фонетического алфавита. Ученые хотели задокументировать с помощью камер и измерительных приборов на кораблях, островах и самолетах, как атомная бомбардировка отразится на живых существах и материалах.

Радиоуправляемые лодки взяли пробы воды, чтобы определить степень радиоактивного загрязнения, в то время как корабли наблюдающего флота ждали на большом расстоянии. Наконец, люди также направились к испытательному флоту после того, как уровень радиации был признан приемлемым.

Несмотря на это, людям было не по себе. «Мы с некоторым трепетом плыли в лагуну», — рассказывал будущий контр-адмирал Роберт Конард (Robert Conard). На большинстве людей не было защитных костюмов. Они тушили пожары, собирали измерительные приборы, а также живых и мертвых подопытных животных.

Распыленный в миллисекунды

«Принц Ойген» казался невредимым. Он находился вне зоны уничтожения, потому что пилот бомбардировщика промахнулся от реальной цели, корабля «Невада» (USS Nevada), на целых 600 метров. Конструкцию японской «Сакавы» (Sakawa), которая оказалась значительно ближе к месту взрыва, буквально разнесло на части.

С всего пятью потопленными кораблями ожидаемого массового уничтожения, конечно, не состоялось. Поэтому многие журналисты попросту уехали. И пропустили «Бэйкер» (Baker), второе испытание, которое ожидало «Принца Ойгена» и другие отремонтированные корабли.

На этот раз атомная бомба была взорвана на глубине 27 метров. 25 июля 1946 года взорвался столб из миллионов литров воды на много километров в высоту. Десантный корабль, бросивший якорь прямо над местом взрыва, разнесло в секунды.

Волны высотой до 30 метров накрыли острова, в США взрыв был зарегистрирован как землетрясение магнитудой 5,5 балла. Ударная волна расколола корпус линкора «Арканзас» (Arkansas), авианосец «Саратога» (Saratoga) также затонул с тяжелейшими повреждениями. Все корабли в непосредственной близости получили серьезные повреждения.

Угроза для моря

«Принц Ойген», который стоял на якоре примерно в двух километрах от эпицентра взрыва, остался и на этот раз невредимым, не считая нескольких вмятин на радиолокаторе, конечно, он был заражен радиацией, как и другие корабли и атолл Бикини. Кратер, который образовался в земле при испытании «Бэйкер», оказался шириной 600 метров и 9 метров в глубину.

Американцы пытались обеззаразить корабли, в отличие от атоллов. Пять тысяч человек должны были чистить их водой, щелоком и мылом. Водолазы, меж тем, поднимали со дна измерительные приборы с затонувших кораблей.

Тем временем, полным ходом шла подготовка к «Чарли» (Charlie). Однако, этому третьему испытанию не суждено было состояться. Сокращения бюджета и сомнения в смысле продолжения испытаний завершили операцию «Перекрестки». «Принца Ойгена» отбуксировали к соседнему атоллу Кваджалейн, чтобы там дальше наблюдать за его радиоактивностью.

Незадолго до рождества 1946 года «Принц Ойген» получил крен, возможно, вызванный негерметичными вентилями. Несмотря на все попытки спасения, крейсер затонул 22 декабря 1946 года. До сегодняшнего дня его киль возвышается над водой. И, несмотря на стихшее излучение, остается опасность: до трех миллионов литров топлива остается в топливных танках разрушающегося корабля, что является угрозой для человека и окружающего мира.

http://inosmi.ru/social/20170324/238939107.html
Оригинал публикации: Deutscher Kreuzer "Prinz Eugen": Das Schiff, das die Atombombe überstand
Опубликовано 22/03/2017 09:11

Любопытная статья, ... но она про день вчерашний, ... она устарела...
СССР заплатил за свою идеологическую зашоренность, своей гибелью.
Но Россия не СССР, у неё нет закрытости миру, она ему открыта не в пример "западу"
Ныне ситуация зеркально поменялась, США и их подголоски, как когда-то СССР закрываются от мира, закрываются от влияния Русской Правды, но ложь "запада" исчерпала кредит доверия людей.
"Запад" вступил на путь самоликвидации, он не может сказать миру, что все века его процветания построены на банальном грабеже и порабощении народов, основанном та технологическом военном превосходстве. Такая правда убийственна, а грабить народы более не получается, не получается действовать "из-за угла", не получается менять золото на стекляшки, не получается шантажировать и безнаказанно убивать. Россия не даёт, нет технологического превосходства в вооружениях, а сражаться "один на один" "запад" никогда не мог и не желал, кишка тонка, убить ведь могут...
"Запад" потерял свою финансовую многовековую подпитку и скоро сдохнет...
Наша задача проследить, что бы при этом он никого с собой не прихватил в могилу...

Константинус.
.....................................
The Daily Beast, США

Как Запад сдерживал Россию

09.05.2017
Джеймс Уоррен (James A. Warren)

В этом году доктрине сдерживания, которая была предложена американским дипломатом Джорджем Кеннаном (George F. Kennan) и которая стала стратегической основой победы Запада над советским коммунизмом в холодной войне, исполняется 70 лет. Полагаю, это является достаточным основанием для того, чтобы освежить в памяти то, что, без сомнения, стало одной из самых успешных геополитических концепций в современной истории.

Однако существуют еще как минимум две веские причины для того, чтобы вернуться к выдающимся идеям, которые впервые были опубликованы в журнале Foreign Affairs в июле 1947 года, спровоцировав горячие публичные дебаты касательно отношений США с их бывшим военным союзником, Советским Союзом, и касательно очертаний послевоенного мирового порядка, который должен был просуществовать много лет.

Во-первых, большинству американцев, особенно тем, кому меньше 40 лет, почти ничего не известно о холодной войне. Даже у тех из нас, кому существенно больше 40 и кому довелось наблюдать этот масштабный, всепоглощающий конфликт, он уже давно переместился в отдаленные уголки памяти.

Однако самой убедительной причиной для того, чтобы освежить в памяти принципы политики сдерживания, основанной на глубоком понимании русской души, является то, что она помогает объяснить источники и цели все более агрессивной внешней политики Владимира Путина. Если рассматривать общую картину, то политика Царя Владимира по отношению к США и всему миру в целом несет в себе зловещее сходство с политикой Сталина и его преемников. Кеннан помогает нам понять, почему так происходит и что можно с этим сделать.

По мнению огромного числа экспертов по внешней политике России, «доктрина Путина» несет в себе весьма негативные последствия для США, Запада и даже для российского народа. Ключевыми ее пунктами являются:

1. Возвращение значительной доли обширных политических, экономический и военных ресурсов, утраченных в результате распада Советского Союза в 1991 году. Аннексия Крыма в 2014 году и оказываемая Москвой поддержка ополчения на востоке Украины ознаменовали собой начало реализации амбициозной экспансионистской программы, а вовсе не ее конец. Как пишет историк из Принстона Стефан Коткин (Stephan Kotkin), «подобно Сталину, Путин рассматривает все формально независимые пограничные государства… как оружие в руках западных держав, намеревающихся использовать его против России».

2. Восстановление антизападной «сферы влияния» в ближнем зарубежье, которое должно обернуться господством Москвы в таких странах, как Казахстан, Белоруссия, Украина, Грузия и страны Балтии.

3. Восстановление за Россией статуса ключевого игрока на Ближнем Востоке, обладающего правом оценивать инициативы США и их союзников в этом регионе.

4. Активное использование социальных сетей и сложных технологий и методов ведения информационной войны в рамках кампании, призванной дестабилизировать отношения между членами западного альянса и повлиять на политические процессы внутри их обществ таким образом, чтобы это отвечало интересам России. Вне всяких сомнений, самой заметной подобной кампанией к настоящему моменту стали попытки России повлиять на ход президентских выборов в США, однако эксперты по вопросам национальной безопасности успели составить длинный список подобных кампаний.

5. Неумолимое укрепление государственной власти внутри России, в основе которого лежат заграничные имперские амбиции Путина. Мощный, разветвленный аппарат пропаганды внушает народу, что резкий рост военных расходов и ограничение демократических свобод внутри России — это необходимые меры для противостояния той угрозе благополучию России, которую представляют собой США и Запад в целом. По мнению Леона Арона (Leon Aron) из Американского института предпринимательства, Москва упорно делает акцент на том, что «единственным эффективным средством защиты от иностранных угроз… является мужественное руководство нынешнего режима». Арон называет эту стратегию «стратегией осажденной крепости».

Если бы Джордж Кеннан был жив сегодня, его вряд ли удивила бы доктрина Путина. В феврале 1946 года Госдепартамент, пытаясь понять причины сопротивления Советского Союза созданию таких международных институтов, как Международный валютный фонд и Всемирный банк, а также причины подавления политической активности в Восточной Европе, отправил послание в американское посольство в Москве с просьбой провести анализ мировосприятия советского руководства и возможных последствий такого мировосприятия для политики США. Поскольку Кеннан был главным экспертом по России в посольстве, именно он составил ответ.

И какой ответ! Во-первых, он отправил самую известную телеграмму в истории американской дипломатии, шедевр длиной в 5,5 тысячи слов. Затем, когда администрация Трумэна решила, что «длинная телеграмма» Кеннана должна лечь в основу стратегии США, призванной противостоять экспансионизму СССР, Кеннан опубликовал в журнале Foreign Affairs статью, в которой он познакомил американскую общественность с принципами политики сдерживания. Статья «Истоки советского поведения» была опубликована в июле 1947 года под псевдонимом «X», однако ее стиль и лаконичность очень скоро разоблачили личность автора, который к тому времени уже стал главой службы политического планирования Госдепартамента США.

Кеннан утверждал, что непримиримость Москвы была результатом не каких-то провокационных действий со стороны Запада, а глубоко укоренившегося ощущения опасности, которое не оставляло российских лидеров в течение нескольких столетий. Начиная с 16 века русские постепенно поглощали соседние государства, чтобы помешать западным державам вторгнуться на их территорию.

«У истоков маниакальной точки зрения Кремля на международные отношения, — писал Кеннан в своей «Длинной телеграмме», — лежит традиционное и инстинктивное для России чувство незащищенности… они все время опасались иностранного вторжения, избегали прямого контакта между западным миром и своим собственным, боялись того, что может случиться, если русский народ узнает правду о внешнем мире или же внешний мир узнает правду о жизни внутри России. И они искали пути к обеспечению своей безопасности лишь в упорной и смертельной борьбе за полное уничтожение конкурирующих держав, никогда не вступая с ними в соглашения и компромиссы».

Подобно царям, Сталину и его Политбюро приходилось относиться к внешнему миру как к угрозе, потому что якобы злостные намерения иностранцев являлись единственным оправданием «диктатуры, без которой они не представляли себе управления государством; жестокости, без которой они не могли обойтись; жертвам, которые они считали своим долгом принести».

Кеннан утверждал, что марксизм-ленинизм еще больше укреплял враждебное отношение российских лидеров к западным институтам, особенно к индивидуальной свободе и свободным рынкам, потому что они подрывали монополию государства на материальные и человеческие ресурсы.

Учитывая то, что политика Кремля — «это плавный поток», который стремится «во что бы то ни стало заполнить все уголки и впадины в бассейне мировой власти», как написал Кеннан в «Истоках советского поведения», краеугольным камнем политики США по отношению к Советскому Союзу «должно быть длительное, терпеливое, но твердое и бдительное сдерживание экспансионистских тенденций России» и «искусное и бдительное противодействие в различных географических и политических точках, постоянно меняющихся в зависимости от сдвигов и перемен в советской политике».

Самой эффективной, с точки зрения Кеннана, формой противодействия была вовсе не военная конфронтация — он считал, что ее необходимо избегать любой ценой и что ее можно последовательно избегать благодаря военной и экономической мощи США, а также политическому динамизму, характерному для Америки и ее союзников. Самая эффективная форма — это политическая, экономическая и нравственная сила: основополагающей целью американской политики должно быть укрепление западных ценностей и институтов везде, где главным интересам США непосредственным образом или скрыто угрожает советская власть или коммунизм.

Если открытые общества проявят терпение, если они ответят на экспансионистские попытки Москвы сдержанностью и дисциплиной, советская система, как писал Кеннан, дискредитирует себя в глазах тех, кто живет под ее господством, и рухнет под собственным весом.

Политика сдерживания легла в основу доктрины Трумэна 1947 года, которая призывала оказывать военную и экономическую помощь любой стране, столкнувшейся с угрозой коммунизма, и Плана Маршалла, согласно которому США предоставили около 12 миллиардов долларов правительствам Западной Европы на восстановление их экономик, разрушенных войной, и на борьбу с коммунистическими партиями, которые сразу после окончания войны были особенно сильны в Италии, Франции и некоторых других странах.

Принципы сдерживания лежали в основе политики США в отношении СССР и в отношении войн коммунистов за «национальное освобождение» в таких странах, как Корея и Вьетнам, вплоть до середины 1980-х годов, когда Советский Союз начала разваливаться. В 1991 году СССР окончательно рухнул — в основном под собственным весом — как Кеннан и предсказывал.

Ожидает ли такая участь Царя Владимира? Некоторые профессиональные наблюдатели уже предрекли ему такую судьбу. Одним из способов ускорить закат режима Путина, вполне возможно, является воскрешение той стратегической доктрины, которую впервые сформулировал американский дипломат из Милуоки 70 лет назад.

Но вопрос о том, сможет ли автор «Искусства заключать сделки» признать мудрость стратегии сдерживания, пока, разумеется, остается открытым.

http://inosmi.ru/politic/20170509/239304808.html
Оригинал публикации: How The West Contained Russian Aggressions
Опубликовано 05/05/2017