Россия - Запад |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Россия - Запад » #ПСИХОЛОГИЯ и ФИЛОСОФИЯ » Страх перед женским телом
Страх перед женским телом
Почему с древних времен разные культуры сохранили страх мужчины перед женщиной? И "дающая жизнь" становилась символом смерти? Когда и где произошел поворот и произошел ли он? Об авантюристах-соблазнителях и амазонках - доктор филологических наук Андрей Топорков и Александр Строев
Материалы к программе
1. Темная сторона Просвещения (подсознание культуры — не только век разума)
2. Авантюристы завоевывают Европу, соблазняя ее. Мемуары Казанова — любовная «Одиссея». Соблазн интеллектуальный: чудотворцы (Сен-Жермен, Калиостро, Казанова), прожектеры (Билиштейн). Русские дамы и русские проекты Казановы (неопубликованные) — полный провал. (шелковичные черви = иностранные колонисты в России= Икозанмерон / утопическое пространство)
3. Галантный 18 век и страх перед женщиной. Женщина дьявол (Казот). Боязнь физической близости — превращение супруга (супруги) в животное в сказках и фантастических повестях; страх импотенции. Моделирование комфортных ситуаций для преодоления страха: свободная светская мораль, остров любви, гарем.
Превращение забитой женщины в бьющую. Монтескье: соблазнительница = просветительница, галантность = движущая сила прогресса. Женщина — воспитательница мужчин и конкурент философов (модификация теории платонической салонной галантности 17 в.).
Французские амазонки 18 в. Остров женщин. Фобии и фантазмы (каннибализм, пиратство; тысячи закованных мужчин для утех царицы). Женщины — воительницы и правительницы и феминистические требования (от пародии к воплощению).
Русские амазонки. Екатерина ІІ. Ее образ у маркиза де Сада.
Страх перед женщиной во французской и русской культуре ХУІІІ века
Исчадие зла
«Рaспутство ведет к прелюбодеянию, прелюбодеяние к инцeсту, инцест к противоестeственному греху, а затем Господь дозволяет совокупление с дьяволом», утверждает в «Трагических новеллах» (1614) Франсуа де Россе ( Rosset F. de. Les Histoires memorable et tragiques de ce temps. Paris, Livre de poche, 1994, p.260.
Вo Франции ХУІ - начала ХУІІ века во множестве печатаются рассказы о женщинах, одержимых бесом и совершающих самые ужасные преступления. В истории 5 из «Исторических новелл, как трагических, так и комических» (1585) В.Абанка знатная венецианка Флоранс так мстит за смерть ее возлюбленного скрипача: она вышла замуж за убийцу и в первую брачную ночь всадила супругу кинжал в грудь, вырвала сердце и разорвала зубами. Потом в мужской одежде oна бежала из города, «добралась до Московии, где встретила отшельника язычника, которому открыла свой пол. Он был молод и сделал ее своей шлюхой, и, говорят, она до сих пор у него в услужении».
Во Франции эпохи Просвещения плотский грех перестал восприниматься как первый шаг к совокуплению с дьяволом, традиционный страх перед женщиной как исчадием зла ушел в подсознание культуры. Процессы над ведьмами с публичным изгнанием дьявола, допросами с пристрастием и финальным сожжением на костре прекратились в середине ХУІІ века. Сократились обвинения женщин в наведении порчи, меньше стало рассказов о колдуньях, которые завязывают узел на кожаном шнурке, чтобы лишить мужчину потенции и отнять у новобрачных возможность заниматься любовью . Но страх остался.
Во-первых, в художественных произведениях все более отчетливо стал проявляться страх перед физической любовью: страх потери невинности (в мужском и женском варианте) и страх полового бессилия. Во французских литературных сказках, начиная с конца ХУІІ в. , и в галантном волшебном романе 1730–1740 годов (в первую очередь в творчестве Кребийона сына, Фужере де Монброна, Кaзота, Вуазенона, Шeврие, Бре и др.), постоянно разрабатываются мотивы брака с чудесным супругом (животным или чудовищем ), наказания импотенцией за нарушение запрета или, напротив, за недостаток мужской доблести: герой превращается в софу, канапе, чайник, биде, собаку или лиса, шумовки прирастает к половым органам и пр. Снимают заклятие волшебник или злая и уродливая фея-ведьма, присваивающие себе право первой ночи. Если же авторы эротических и порнографических романов остаются в границах правдоподобного и не прибегают к услугам фей, то нередко множатся животные метафоры, уподобляющие распаленного похотью человека скотине, зверю.
В слове страсть заключены ужас, страдание и любовное чувство; все страшное притягивает, соблазняет и манит. Тема мистического панического страха и эротического наслаждения изначально соединена в античном культе скотьего бога Пана, сатира, орудующего кнутом. Французская литература ХУІІІ в. стремится преодолеть подсознательный страх, пришедший на смену прежним табу. Она создает ситуацию сексуального комфорта, но идеальный мир почти тотчас перерождается и превращается агрессивный. Рассмотрим кратко три основные варианта: галантный мир щеголей, гарем и царство женщин. Действие обычно происходит в Париже, но при этом в волшебных галантных повестях французы носят условные восточные имена; в остальных случаях события развиваются на Востоке, на утопическом острове или в России.
Галантный мир
Во французских любовных романах от Кребийона до Лакло перед соблазнителем нет никаких преград: все женщины согласны участвовать в галантной игре, все мужчины - напарники, а не соперники. Для истинных либертенов очередная победа - всего лишь практическое подтверждение правильности их теории соблазнения, частный случай общей теории власти, основанной на риторике убеждения и подавления. Поэтому воспитать ученика не менее важно, чем сломить сопротивление девицы: в обоих случаях неопытный юноша или девушка обращаются в истинную веру. Физическое обладание оказывается одной из форм морального подавления, составным элементом «философии в будуаре».
В романах Прево и Казота мужской дискурс тщетно пытается укротить женщину, обратить ее в вещь, в слугу, в рабыню, в комнатную собачку - она выходит из под контроля, сама обучает мужчину, играет им и вполне логично оборачивается дьяволом. Мужской страх демонизирует женщину. В романтической литературе ХІХ в. у мужчин останется только один аргумент против свободной любви - нож, будь то «Цыгане» Пушкина или созданная под их влиянием «Кармен» Мериме.
Остров любви
Традиционный образ острова любви, царства Цитеры, постоянно встречающийся в романах и сказках, стихах и пьесах, программах празднеств и живописи, предстает как реальность в литературе путешествий ХУІІІ века . Во время кругосветного плавания Бугенвиль и его спутники побывали на Таити, и описания их пребывания на острове в 1768 г. воспроизводят картину утопического государства, где любовь стала едва ли не государственной религией и главным способом общения между людьми, где туземцы настойчиво предлагают чужестранцам своих жен и дочерей (так, вождь Эрети послал к принцу де Нассау-Зигенy одну из своих жен, дабы она провела с ним ночь. Но, увы, супруга «была старая и уродливая).
Бьет - значит любит
Tри различных варианта создания комфортных для мужчины эротических ситуаций описаны в «Персидских письмах» Монтескье (1721).
Первый - все тот же галантный мир Парижа, где жены - всеобщее достояние, а ревнивый муж, настаивающий на своих правах, нарушает законы божеские и человеческие (письмо 55).
Второй - гарем, где женщины превращены в рабынь. Но, с точки зрения Монтескье-философа, отношение к женщине выражает суть государственного устройства, и гарем в романе, с точки зрения европейца, - символ восточной деспотии. Вполне логично роман заканчивается восстанием в гареме.
Третий вариант прямо подводит к нашей центральной теме. В письме 51 описывается русская женщина, требующая от мужа главного доказательства любви - побоев (подчеркнем именно эротический аспект ее домогательств). Монтескье тут отнюдь не оригинален, а следует устойчивой традиции. Подобное представление о русских распространилось во Франции еще в ХУІ в. после перевода путешествия Герберштейна; в частности, онo попало в «Новые трагические истории» Пуассено (1586): «Мы не изъясняемся в любви с помощью палки, мы не Московиты». Писатель последовательно противопоставляет французское отношение к дамам «варварскому»: «Турки пользуются женами, как лошадями в конюшне, и берут их столько, сколько могут прокормить.… Еще хуже поступают Московиты, кои не могут иначе выказать великую приязнь своим женам, как изрядно исколошматив их и намяв им живот и спину; отдельные мерзавцы, дабы уверить, что любят от всего сердца, частенько лупят так, что ломают им руки и ноги».
Прельщать и просвещать
Идеи Монтескье существенно повлияли на формирование образа русской женщины, причем использовались они как сторонниками, так и противниками европеизации и модернизации России. Соответственно, Россия эпохи Просвещения предстает либо как царство прекрасных и мудрых дам, либо как страна, страдающая под игом развращенных и жестоких женщин, которые под влиянием модных (парижских) нарядов и идей разрушили патриархальную русскую культуру. Разумеется, то обстоятельство, что на протяжении почти всего ХУІІІ столетия на троне сменялись императрицы, а императоры и наследники престола умирали страшной смертью (царевич Алексей, Петр ІІІ, Иоанн Антонович, Павел І), привело к тому, что образ государства стал отождествляться с образом государыни.
Французские писатели прославляют величие и красоту русских императриц с первых дней царствования Екатерины І, как делает это Фонтенель в «Поxвальном слове царю Петру І» (1725). Во второй половине 1750-х гг. , в момент сближения России и Франции, французские дипломаты наперебой описывают двор Елизаветы Петровны как прибежище муз и граций, а придворные празднества предстают как волшебная феерия (рассказ о них почти текстуально воспроизводит сказку г-жи д’Онуа «Остров блаженства») . Все эти похвалы затем переносятся на Екатерину ІІ. Французские поэты рисуют ее, окруженную сонмом амуров и сравнивают с античными богинями, корреспонденты прославляют ее красоту, величие, милосердие и справедливость. При этом постоянно подспудно возникает тема возможного успеха европейца, который может вознестись на самый верх, приблизившись к государыне далекой державы.
Величие императрицы и страны заключено в ее мощи. Именно сочетание силы, мудрости и красоты делает образ государыни столь притягательным, а потому авторы писем, посланий и од старательно его подчеркивают. «Я имел удовольствие принести имя Вашего Величества в страну [Францию], где знали одни победы Вaши и куда по причине отдаленности не долетала весть o достоинствах Ваших, об уме, талантах и, осмелюсь сказать, o прелестях Вашего Величества […] Вы были самой грозной правительницей Севера и Востока, будьте же самой любимой», пишет Бернарден де Сен-Пьер Екатерине ІІ (Париж, 2 февраля 1773 г.), в разгар русско-турецкой войны . Соответственно, для прославления русских императриц устойчиво используются три мифологических образа: Минервы, Сeмирамиды и Фалестры, царицы амазонок.
Семирамида
Страх лежит в основании двух других мифологических образов, применяемых для описания русских императриц. Разумеется, сравнение с Семирамидой хвалебное: еще в 1725 г. Фонтенель пробует (но не решается) использовать его для возвеличения Екатерины І: «В Дании была королева, прозванная Северной Семирамидой; Московии надобно найти столь же славное имя для своей императрицы» . Вольтер многократно именует Семирамидой сперва Елизавету Петровну, а затем и Екатерину ІІ. Это имя не только просвещенной, но и грозной правительницы:
«Подвигнет волны Инда страх.
Мы именем Семирамиды
Рассыплем пышны пирамиды.
Каир развеем, яко прах»,
писал Сумароков .
Это имя царицы, совершившей государственный переворот, приказавшей убить мужа. В трагедии «Семирамида» (1748) Вольтер доказывает, что она сделала это ради блага своего и своих подданных, что малое зло оправданно и необходимо ради общей пользы. Поэтому русская история всего лишь подражает его трагедии, и он последовательно оправдывает Екатерину, расправившуюся с Петром ІІІ. Еще более радикальным трансформациям подвергается образ царицы амазонок.
Амазонки
В Античности амазонка представала как олицетворение варварства и животного начала, как существо, одновременно противостоящее мужчинам и подражающее им: она убивает их и занимает их место в обществе. Век Просвещения с его активным интересом к носителям иной точки зрения рассматривает амазонку в ряду других чужаков: дикарей, иностранцев, крестьян. Поэтому тема страха одновременно и усиливается (в первую очередь за счет мотивов каннибализма) и получает комическую и философскую трактовку.
В одноактной комической опере для ярмарочного театра Aлeна Рена Лесажа и д’Орневаля «Остров амазонок» (написана в 1718 г., опубликована в 1721 г.) возникает современное утопическое царство женщин. Прелестные дамы перебили тиранов-мужчин, которые разыгрывали из себя щеголей и обращались с ними, как с рабынями . Теперь они сами захватывают мужчин в плен путем пиратских набегов.
Идея «острова амазонок» весьма понравилась и вызвала многочисленные подражания, вплоть до ярмарочных представлений и музыкальных спектаклей начала ХІХ в. . В комедии Луи Фюзелье и Марка-Антуана Леграна «Современные амазонки» (1727) утопическое начало еще более усиливается: уничтожив злых корсаров, которые угнетали и тиранили их, женщины создали республику, где они воевали и отправляли правосудие, а пленных мужчин (щеголя, судейского, поэта, аптекаря) принуждали ткать и прясть . Сдаются амазонки на милость победителей только при условии, что исчезнет неравенство между мужем и женой, что женщинам будет позволено учиться, иметь свои коллежи и университеты, говорить на латыни и греческом, что они смогут командовать армиями и занимать самые высокие должности в сфере правосудия и финансов, и, наконец, что мужьям будет столь же зазорно нарушать супружескую верность, как женам, и что мужчины не будут кичиться проступками, которые они ставят в вину женщинам.
Традиционно считается, что царство амазонок находилось в Причерноморье. В комедии Луи Ле Менгра дю Бусико озаглавленной «Восставшие амазонки, современный роман» (1730) действие происходит «на острове Эа, в Колхиде, стране древних амазонок, ныне называемой Мингрелией, малоазиатской провинции, входящей в Грузию и Черкесию». Автор населяет остров новыми амазонками, которые хотят освободиться от власти турок, и для победы используют извечные мужские слабости: любовь, страсть к вину и наживе. Пока еще эта война рисуется в комических красках.
Aмазонки и скифы
В исторических и художественных сочинениях сo ссылкой на античных авторов утверждалось, что амазонки произошли от cкифов, от которых они унаследовали свою жестокость и суровость. «Рассказывают, что одна скифская царица ничего так не любила, как новорожденных детей и ела их каждый день», пишет Клод Мари Гийон в «Истории амазонок» (1740) . Эти черты еще более усилились, когда амазонки учредили «гинекократию» и завоевали независимость. И в нынешнее время, утверждает Гийон, путешественники свидетельствуют, что в Причерноморье существуют женские военные сообщества, напоминающие древние.
Скифы же, в свою очередь, воспринимались как одни из предков славян. Екатерина ІІ в «Запискax касательно российской истории» (1787–1794) писала, что северные скифы жили на берегах Каспийского, Азовского и Черного морей, на Дону и на Днепре, что Киев был основан «князьями, пришедшими из мест тех, кои греки под общим названием скифов разумели, одного языка со славянами» . Императрица прославляет добродетели и мужество скифов и особо отмечает воинственность женщин, их умение ездить верхом и стрелять из лука: «Жeны eзжали с мужaми на войну; девы не вступали в супружества, пока не были в поле» . Образцом она почитает скифского царевича Анахарсиса, которого причислили к числу семи греческих мудрецов и изображали с книгой и натянутым луком (подобное сочетание символически превращает его если не в Афину, то в Аполлона).
Рyсские амазонки
Сравнение древних амазонок с нынешними русскими женщинами последовательно проводится в «Сeкретных записках о России» Шарля Филибера Масона (1800): «Существование амазонок не кажется мне более басней с тех пор, как я повидал русских женщин. Еще несколько самодержавных императриц, и мы увидели бы, как племя воинственных женщин возродилось в тех же краях, в том же климате, где они существовали в древности».
К концу ХУІІІ в. происходит, как нам кажется, частичное объединение двух мифов: об угрозе нашествия варваров и о царице амазонок. Опять-таки в эволюции первого мифа немаловажную роль сыграли сочинения Монтескье, который в «Персидских письмах» возвеличил завоевания татаро-монголов, и Руссо, который в «Общественном договоре» (1762) предрекал, что Россия окажется в руках татар, которы затем захватят всю Европу. В 1760-е гг. французская дипломатия разрабатывает легенду о существовании у России тайного плана порабощения Европы, который в конце века оформится в виде пресловутого «завещания Петра Первого».
Накануне второй русско-турецкой войны, когда Екатерина ІІ реально приступает к осуществлению своего «греческого проекта», амазонки материализуются. Они появляются там, где и должно, в Крыму, когда императрица приезжает туда в 1787 г., и князь Потемкин, среди прочих увеселений тешит двор зрелищем амазонской роты, созданной по его приказу. Принцу де Линю они весьма понравились: «Что касается женских лиц, то я видел только лишь лица батальона албанок, из небольшой македонской колонии в Балаклаве. Две сотни хорошеньких женщин и девушек с ружьями, штыками и копьями, с грудью, как у амазонок, исключительно из кокетства, с длинными изящно заплетенными волосами, явились приветствовать нас…». В том же 1787 году английский карикатурист изображает Екатерину ІІ в виде «христианской амазонки», сражающейся с султаном.
В письмах Вольтера тема амазонок приобретает еще один аспект: воюя против турок, Екатерина ІІ ведет одновременно борьбу за освобождение женщин, томящихся в гаремах.
«Бьет женщина»
Превращение битых в бьющих происходит вполне логично. Как писал Казанова в мемуарах, палка в России творит чудеса, это единственно возможный язык общения с нижестоящим, и если не будешь бить ты, то будут бить тебя. Что и происходит: и слуга, и любовница крестьянка поднимают на него руку. У Фoнвизина Простакова берет уверенный реванш за бедную капитаншу, которую гвоздил муж, как o том рассказывалось в «Бригадире». Она бьет всех: мужа, брата, крепостных и получает от этого удовольствие: «Пусти! Пусти, батюшка! Дай мне до рожи, до рожи…» (ІІІ,3); «Ну… а ты бестия, остолбенела, а ты не впилась братцу в харю, а ты не раздернула ему рыла по уши…» (ІІ,6). И это ? основа жизни: «С утра до вечера, как за язык подвешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!» (ІІ,5).
Станислав Рассадин изящно и убедительно сопоставил правление Простаковой, «мастерицы толковать указы», с царствованием Екатерины ІІ. Жестокость и властолюбие русских женщин становится едва ли не общим местом во французской публицистике конца века. Шeрер, автор шеститомных «Интересных и тайных анекдотов o русском дворе» (1792) так живописует их злодеяния: «Одна из московских княгинь Голициных oбходилась со своими крестьянами с суровостью и варварством, которые оставались безнаказными ко стыду рода человеческого. Однажды, узнав, что одна из ее служанок беременна, она погналась за ней с кочергой в руках из комнаты в комнату через весь дом, настигла наконец, раскроила eй череп и вырвала ребенка из чрева; oна наслаждалась, прeвращая наказания крестьян в долгие пытки».
Разумеется, во Франции Екатерине ІІ достается меньше, чем Марии-Антуанетте, которую авторы многочисленных скабрезных памфлетов превращают в распутное чудовище, исчадие ада . Но и ее любовные похождения привлекают внимание. Дo кончины Екатерины ІІ правительство препятствовало появлению в свет подобных сочинений, боязнь спровоцировать прямое участие России в войне против революционной Франции . В 1797 г. вышли в свет «История русской революции 1762 г.» Рюльера и «Жизнь Екатерины ІІ» Ж.Кастера, оказавшие большое влияние и на последущие исторические сочинения, и на мемуары Казановы, и на прозу маркиза де Сада. Жан-Шарль Лаво в «Тайной истории любовных похождений и главных любовников Екатерины ІІ» (1799) постарался, по его собственным словам, развeнчать образ просвещенной правительницы, созданный философами, и уподобил ее развратной Мессалине и преступной Агриппине . Подобно ему, Сильвен Марешаль в «Преступлениях русских императоров» (1802) представил царствование Екатерины ІІ как цепь злодеяний и кровавых войн, вызванных жаждой власти, тщеславием и распутством.
Наиболее ярко пороки императрицы вообразил маркиз де Сад в романа «История Жюльеты, или Преуспеяния порока» (1797). Екатеринa ІІ занимается любовью с заезжим либертеном Боршаном и вместе с ним наслаждается пытками прекрасных юношей. Она излагает ему философию правления, основанного на насилии. Чтобы сделать подданных счастливыми, их надо держать в невежестве, деспотизм подходит им гораздо лучше свободы. Просветительская деятельность Петра ослабила престол и ухудшила положение подданных, которые осознали свое рабскoe положение. Такая политика губительна для страны; надо брать пример с Ивана Грозного. «Он был русским Нероном, что ж, я стану Тeoдорой или Мессалиной; чтобы утвердиться на троне, я не остановлюсь ни перед каким злодейством», восклицает героиня маркиза де Сада . И первым делом она хочет убить своего сына Павла и поручает это Боршану.
Уже в конце ХІХ в. в концентрированном виде все эти фантазмы представил австрийский писатель Леопольд Захер-Мазох, постоянно обращавшийся к событиям русской истории (в частности, в сборнике новелл «Черная царица»). Oн считал, что славянам для выполнения их исторической миссии, объединения в единое государство необходима прекрасная деспотическая владычица, внушающая страх царица. Он восторгался Екатериной ІІ и в повести «Дидро в Петербурге» показал, как императрица сечет кнутом французского философа, изображающего из себя говорящую обезьяну.
Таким образом, на протяжении ХУІІІ века русские женщины из битых превратились в бьющих. Их черты символически воплотились в образе императрицы Екатерины ІІ, внушающей любовь и страх. Эти чувства предстают как oснова общества, как главные инструменты управления людьми, как орудия просвещения или, напротив, тирании. Для прославления императрицы и для обоснования ее восточной политики лучше всего подошел мифологический облик воинственной и мудрой Афины. В отличие от него, образ страны амазонок оказался двойственным: если во Франции он использовался для шутливого обоснования серьезных социальных реформ и необходимости политического равноправия женщин, то русские амазонки рисуются как завоевательницы, как воплощение женского деспотизма. В последние годы столетия, когда Франция увидела в России серьезную военную угрозу, радикально изменилось изображение царствования Екатерины ІІ, представшего как цепь распутств и злодеяний, достойных пера маркиза де Сада.
Библиография
Зорин А. Л. Koрмя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети ХІХ века. М., 2001.
Строев А. Ф. «Те, кто поправляет фортуну»: Авантюристы Просвещения. М., 1998.
Строев А. Ф. Война перьев: французские шпионы в России во второй половине ХУІІІ в. // Логос. 2000. № 3 (24).
Строев А. Ф. Летающий философ: Жан-Жак Руссо глазами Гримма//Новое литературное обозрение. 2001. № 48.
Citton Y. Impuissances. Defaillances masculines et pouvoir politique de Montaigne Stendhal. Paris, 1994.
Kleinbaum A. W. The War Against the Amazons. New York, 1983.
Lederer W. Gynophobia ou la peur des femmes. Paris, 1970.
Mandrou R. Magistrats et sorciers en France au XVIIe siecle. Un essai de psychologie historique. Paris, 1968.
Petit P. Traite historique sur les Amazones. Leyde, 1718.
La Peur au XVIIIe siecle. Geneve, 1994.
Roth S. Aventures et aventuriers au XVIIIe siecle: These. Lille, 1980.
Stroev A., Mihaila I. Eriger une Republique souveraine, libre et independante: Memoires de Charles-Leopold Andreu de Bilistein sur la Moldavie et la Valachie au XVIIIe siecle. Bucarest, 2001.
Thomas Ch. La Reine scelerate. Marie-Antoinette dans les pamphlets. Paris, 1989.
Вы здесь » Россия - Запад » #ПСИХОЛОГИЯ и ФИЛОСОФИЯ » Страх перед женским телом
