она стимулирует его развитие. Пользу он при этом, разумеется, имел
в виду совершенно конкретную.
Не секрет, что с определенной точки зрения любая изоляция, как
вообще любой вид ограничений, имеет свою полезную – положитель-
ную – сторону, даже если в положении «поэта в тюрьме» оказывается
культура целой большой советской страны, лишенная на долгий срок
возможности открытого взаимодействия с окружающим миром. На-
ряду с очевидными и всем известными минусами принудительной
изоляции нельзя отказать таковой и в наличии определенных пре-
имуществ.
Для специфики советской культурной изоляции характерно
устойчивое чувство неразрешимости существующей общей ситуации,
нерушимости строя вместе со всеми его условиями, бесперспектив-
ности ожиданий его смены. О смене строя, собственно, мало кто и
помышлял, людей гораздо больше занимали конкретные вопросы
удовлетворения своих потребностей и реализации способностей, в
том числе связанных с культурой, прежде всего в рамках действующих
государственных предписаний. Однако спрос, как известно, рождает
предложение даже в жестких условиях, а рамки предписаний порой об-
наруживают свою податливость продуманным маневрам, находящим
и расширяющим в них щели и трещины. Что еще важней, серьезность
намерений позволяет обнаружить неожиданные и неучтенные формы
не столько преодоления барьеров, сколько их игнорирования в пользу
прямо не связанных с ними направлений выхода в неподконтрольные
сферы сообщения и единения с мировым эталоном. Поиск средств до-
стижения невозможного дает в результате неплохой урожай ценных
приобретений.
Но как можно определить этот самый мировой эталон, соответ-
ствовать которому стремится всякий мало-мальски разумный человек,
если сведения о нем скудны, случайны, условны и часто искажены?
Недоступность, неполнота попадающихся крох информации способ-
ствует тому, что наибольшая нагрузка по их интерпретации ложится
на воспитанную привитыми средой нормами восприятия фантазию.
Оттенок недосягаемости, засекреченности обычно заставляет
предполагать повышенную ценность объекта, его значительность,
масштабность и обязательное благородство его достоинств. Поэто-
му крупные и мелкие явления современной субъекту зарубежной
культуры, о которых ему посчастливилось узнать, выстраиваются в

исторических и географических полярностей, раскрыв таким образом
широкие горизонты обогащенного спектра интересов: восток и запад,
древность и современность внезапно ожили, материализовались прямо
в людях, в темах их повседневного проживания, сравнялись в актуаль-
ности на единой почве. В моду вклинились давно вышедшие из совет-
ского обихода речевые архаизмы («матушка», «батюшка», «извольте»,
«лепота» и пр.), нарочитая галантность манер, пикантно сочетаемая с
остротой нового (и не без прежнего) сленга и демонстративным прене-
брежением к атрибутике формальных правил внешнего приличия. Те
свободы, видимыми символами которых являлись потертые джинсы,
босые ноги, длинные волосы и страсть располагаться на полу вместо
стульев, должны были служить возвышенному. И действительно, в
семидесятые престиж утонченного образования, интеллекта и искусств
поднялся здесь в народе заметно. Редкие, неординарные направления
умственных и душевных интересов пошли в активный рост. Многие
старались перещеголять друг друга в осведомленности, посвященно-
сти в неизбитых областях знаний. Горячие интеллектуальные споры
в полуночных городских подъездах стали нормой повседневности.
Огромную роль в этом процессе культурного самораскрытия и
саморазвития сыграла, безусловно, рок-музыка – главный вырази-
тель ценностей своего времени. Вдохновляющее влияние ее беспре-
цедентной энергетики сопровождалось и усиливалось необычной,
неожиданной образностью вербального и визуального содержания, в
которой пытливый ум соотечественника-«сокамерника» искал и не-
пременно находил скрытые, потаенные глубины мистических и иных
откровений (не предполагаемых авторами чаще всего), стараясь преоб-
разовать в соответствии с ними собственную жизнь и представления.
Нескончаемые попытки перевода текстов песен при несовершенном,
как правило, знании языка оригинала рождали головокружительные
междустрочные гипотезы значений самых непритязательных слов и
приучали к ориентации на предельный слой проникновения в сокро-
венное (о котором автор вряд ли подозревал, опять же).
Так же и художники, раздобывшие по случаю мелкие, мутные, едва
различимые черно-белые репродукции передовой (для них) западной
живописи, буквально до умопомрачения ломали головы над тем, чтоб
угадать – или выдумать – недостающее. Их поиски тоже привычно
шли в сторону завышения оценки гениальности зарубежных мастеров
– факт таковой присутствовал в восприятии априори.