Старинная система землевладения облегчила переход от рабства к свободе и на какое-то время избавила Россию от потрясений, которые, по мнению Леруа-Больё, были неотвратимы в будущем. В этом пункте французский исследователь испытал несомненное и значительное влияние идей Ю.Ф.Самарина и его единомышленников. Самарин, в свою очередь, был многим обязан Хомякову и его богословским размышлениям о христианстве и свободе. Именно поэтому он горячо приветствовал идеи Ламеннэ и Монталамбера, этих "западных славянофилов", которые отрицали господство холодного разума в политических построениях и считали необходимым придерживаться национальных традиций, даже идя по дороге общественного прогресса и христианского социализма. Леруа-Больё наверняка был поражен этим подчеркнутым Самариным совпадением, во многом определившим всю последующую деятельность самого Самарина - последовательного борца с внезапным введением в России парламентаризма на западный манер, пламенного сторонника местного самоуправления (земств, созданных в 1864г.). Самарин много сделал для осуществления первой из великих реформ - отмены крепостного права. Он горячо поддерживал "национальное решение" социального и политического аспектов освобождения: передать земли издавна существующим сельским общинам. Вместе с Н.А. Милютиным, Я.А. Соловьевым, кн. В.А.Черкасским, П.П.Семеновым он играл значительную роль в деятельности Редакционных комиссий. В 1863-1864 гг. Самарин сопровождал Милютина, посетившего по указанию императора Польшу - с целью подготовить и провести сходные реформы, которые стали совершенно необходимы после польского восстания 1863 г., жестоко подавленного войсками под командованием генерала М.Н.Муравьева ("Вешателя"). Самарин рассматривал это восстание как один из эпизодов "латинского" (католического) крестового похода против России Он признавал существование польской нации, но был убежден, что польское государство погибло под влиянием "полонизма" и агрессивной религиозной политики, подавившей элементы славянского национального самосознания.

По словам Леруа-Больё, в 1880 г. он получил по почте анонимную рукопись, повествовавшую о "судьбе государственных деятелей России", а несколько позже -неопубликованную переписку между Милютиным, князем Черкасским, Самариным и великой княгиней-Еленой Павловной (теткой Александра II, покровительствовавшей реформаторам). Названные лица составляли славянофильский кружок, занимавшийся выработкой программы освобождения и улаживанием польского вопроса после восстания 1863 г. В предисловии к книге, написанной на основе этих документов ("Русский государственный деятель (Николай Милютин) по материалам его неизданной переписки. Россия и Польша в царствование Александра II (1855-1872)" -вышла в 1884 г.), Леруа-Больё пытается отвести от себя неизбежные обвинения в том, что он предает поляков, выступая на стороне сильнейшего. Он упоминает о том, что в 1863 г., будучи молодым человеком, с волнением следил за происходившими в Польше событиями, приводит два написанных им в то время стихотворения в поддержку поляков. "В 1863 и 1864 годах я писал стихи и испытывал чувства; в этой книге я занимаюсь историей и политикой".

Дело в том, что Леруа-Больё, в большей или меньшей степени сочувствовавший делу Милютина, неизбежно должен был столкнуться с известной настороженностью своих будущих читателей. Французское общественное мнение традиционно было ультраполонофильским еще со времен восстания 1831 г. и знаменитой книги Кюстина, на которой сказалось общение автора с его польским приятелем Игнацием Гуровским - а ведь были и многочисленные антирусские эскапады Ж.Мишле. Милютинская политика в Польше, основанная на идеях Самарина (опереться на польское крестьянство и бороться против аристократического "полонизма", сохранившегося со времен дворянской республики), во время его краткого визита схлестнулась с позицией графа Ф.Ф. Берга, наместника Царства Польского. Леруа-Больё показывает, что император прибег к услугам самого "красного" из своих приближенных, чтобы наказать шляхту. Земельные законы 1864 г. должны были удовлетворить требования польских крестьян, оторвать их от аристократов и повстанческого правительства. Леруа-Больё становится на сторону этих законов (хотя и с известными оговорками) и замечает, что куда более бесчеловечные и несправедливые установления вводились в тех странах, откуда раздается критика в адрес России: Англия, например, обобрала ирландских землевладельцев в пользу колонистов, которые к тому же не были местными уроженцами. Немаловажно и то, что сочинение Леруа-Больё внесло значительную лепту в подготовку франко-русского союза. "Поднимая сельское население, одаряя берега Вислы многочисленным классом крестьян-собственников земли, Милютин при помощи низших слоев населения обновил всю польскую нацию". При этом Леруа-Больё справедливо напоминает о том, что жесткая антипольская политика в отношении культуры и образования "работала на подавление польского народа", и поэтому его намеревались "поднять" другими способами... Пафос книги Леруа-Больё-в утверждении: в России есть честные, убежденные, патриотически настроенные и просвещенные государственные деятели; можно не разделять их воззрений, но "наперекор несправедливым предрассудкам Россия не нуждается в чужестранных советах, чтобы идти своей дорогой; она тоже вправе сказать: Fara da se".

Работы Леруа-Больё ценны широтой синтеза и выверенностью информации. Как либерал (скорее скептического склада) он был убежден в силе разума, будучи католиком -не сомневался в том, что христианство должно быть связано со свободой и современностью. Представляется, что мировоззрение, лежащее в основе его творчества, не утратило своего значения и сейчас; некоторые его предчувствия просто поразительны по глубине. "Царская империя и русские", несомненный шедевр Леруа-Больё(прежде всего потому, что автор сумел в объеме всего труда удержаться на высоком уровне), стоит особняком среди массы пристрастных сочинений о России, появлявшихся на Западе и до, и после книги Кюстина. По какому-то особенному стечению обстоятельств российские реформы (важнейший момент!) оказались под наблюдением именно Леруа-Больё.

Главный его талант - умение в нужной пропорции использовать все методологии, известные в его время; беглое владение русским языком - и книжным, и разговорным - заметно отличало его от многих коллег, пытавшихся ставить диагноз" России, не зная при этом ни слова по-русски,-впрочем, и в наши дни не перевелись охотники этим заниматься. Леруа-Больё превосходно разбирался в русской историографии, был знаком с концепциями и работами С.М. Соловьева, Д.И. Иловайского, Н.И.Костомарова, И.Е.Забелина и других ученых; при этом он ставил свои разыскания в связь с трудами А.Шлецера, чьи лекции по русской истории в Геттингене и Петербурге запомнились многим, и Гакстгаузена (в примечаниях Леруа-Больё часто цитирует и поправляет своего предшественника). Он был хорошо осведомлен о новых искусствоведческих исследованиях, о трудах, посвященных происхождению русских былин. В это время и западные (труды Рамбо во Франции и Рэлстона в Англии), и русские ученые питали живейший интерес к этому вопросу (Ф.И.Буслаев, собиратели и, публикаторы фольклора П.Н.Рыбников, А.Ф.Гильфердинг, П.В.Шейн). Леруа-Больё был знаком со многими славянофилами (особенно близко, конечно, с Самариным); он цитирует работы "основоположников" этого течения -А.С.Хомякова, И.В.Киреевского и др. Он регулярно прочитывал статьи И.САксакова в газете "Русь", но при этом тщательно дистанцировался от преувеличенного национализма -как в "аксаковском", так и в "катковском" варианте. Леруа-Больё ознакомился со всеми законодательными актами, имевшими отношение к реформам, со статистическими сводками, отчетами комитетов и комиссий (к примеру, с "Материалами для изучения современного состояния земельной собственности", 1880), исследованиями о состоянии банковского дела -в особенности с теми, что вышли из-под пера кн. А.И. Васильчикова (с ним Леруа-Больё полемизировал на страницах "Revue des Deux Mondes" в 1879 г.). В компендиуме сведений о России не забыта и словесность: Леруа-Больё цитирует "Дневник писателя" Достоевского, стихи Некрасова, повести и романы Тургенева, "Что делать?" Чернышевского (превосходно разбирая псевдорелигиозную экзальтацию этого романа и упоминая о никудышном французском переводе, вышедшем в Милане). Стоит упомянуть и о том, что Леруа-Больё регулярно читал оппозиционную литературу, выходившую за пределами России (прежде всего то, что печаталось в Женеве), в особенности, разумеется, статьи Герцена, но также и многочисленные анонимные брошюры - например любопытное стихотворение "Детоубийство, совершенное русским правительством" (Женева, 1877).

Огромное количество обработанных фактов не подавляет автора: он нигде не щеголяет своей осведомленностью, позволяя ей проявиться лишь в деталях, в примечаниях. Можно сказать, что перед нами образцовое исследовательское изящество: эрудиция автора не подлежит сомнению, но текст не отягощен ею. Так же Леруа-Больё поступал и с многочисленными свидетельствами, собранными в поездках: их можно встретить то в одном, то в другом месте книги, но нигде они не выставлены напоказ. "Царская империя..." -достойный подражания пример взвешенности и выверенности ученого труда.

Опорные вопросы, затрагиваемые в любом посвященном России исследовании общего характера, Леруа-Больё освещает свежо и тонко: влияние природы и климатических условий на русскую историю, соотношение азиатского и европейского в сущности России, призвание варягов, татарское иго... Проблемы русской жизни во второй половине XIX в. (нигилизм, фанатические и максималистские тенденции в обществе) также рассмотрены взвешенно и спокойно. Чтобы составить адекватное представление об этом сложнейшем и обширнейшем вопросе, лучше и сейчас прочитать Леруа-Больё, чем многих современных историков, например Тибора Самуэли. Преимущество Леруа-Больё состоит во владении массой сведений, что позволяет ему сравнивать, как проявляются "радикальные инстинкты" русского народа в политическом нигилизме и в многочисленных "сектах низших сословий". Даже теперь, после выхода в свет многих исследований о реформе земельной собственности в царствование Александра II, мне кажется, что исторические очерки Леруа-Больё о русском дворянстве, о закрепощении крестьян, о разных типах крепостничества в разных географических условиях, о мерах, принятых для того, чтобы освобождение крестьян шло вместе с земельной реформой, о сложном механизме возврата займов, предоставленных крестьянским общинам в переходный период, о функционировании самих этих общин, о характере землевладения, о распределении наделов по-прежнему остаются чрезвычайно содержательными. Об этом интереснейшем комплексе вопросов, которые в немалой степени определяли облик тогдашней России и безусловно оставили след в ее теперешней жизни, Леруа-Больё пишет не только с опорой на русские реалии; он широко использует известные ему факты из истории европейской земельной собственности, в том числе решения, к которым пришли в Пруссии, Бельгии, Франции или Ирландии. Он особенно подчеркивает "магический" характер реформы, явившейся вдруг, из указа, "по манию царя". Не может ли другой взмах волшебной палочки приостановить или дополнить ее -с той же легкостью, с какой вызвал к жизни? Не возникнут ли вместе с ней малообоснованные надежды на другие, столь же мгновенные изменения? Леруа-Больё цитирует ВА.Черкасского, сказавшего Милютину в частной беседе: не произведет ли эта огромная перемена, совершенная волшебной силой самодержавия, переворот в моральных понятиях - о том, "что твое, а что мое"? В этом стоит видеть не размышления консерватора, опечаленного перераспределением земли, а предчувствия политика-наблюдателя, который всегда предпочитал постепенные изменения и ратовал за плавное введение "либерализма". Леруа-Больё - ни в коем случае не защитник самодержавия; он отчетливо понимает "милленаристские" чаяния русских и видит, что неотступная жажда рая на земле отразилась в мужицкой вере в Искупителя, в том, насколько сильно в России революционное мышление, и даже в том, какой грандиозной, почти чудотворной властью еще обладает самодержавие, если ему удалось произвести перемены такого масштаба "сверху". Излагая вопрос о функционировании мира, Леруа-Больё говорит и о славянофильском утопизме, и о согласии ультраправославных славянофилов и новаторов-социалистов в полном неприятии Запада с его буржуазной наукой и политической экономией - короче говоря, он всегда демонстрирует читателю мифологический оборот, который принимают в России общественные споры.

Раскол в наибольшей степени интересует автора. Если истории вопроса в изложении Леруа-Больё и не хватает полноты (он не мог прочитать капитальный труд Пьера Паскаля о протопопе Аввакуме39), то, напротив, современное состояние законодательства, терпимость по отношению к раскольникам, их экономическое значение, демократические взгляды и материальное благосостояние в рамках русского социума показаны замечательно. Религиозное чувство у староверов отличается необычайной страстностью, и Леруа-Больё на многочисленных примерах доказывает его связь с присущей русским эсхатологичностью мышления, упомянутой им выше. Он говорит об экономическом процветании ряда сект в Америке, и это сравнение небезосновательно, потому что между уехавшими за границу и оставшимися в России сектантами начинает устанавливаться связь - благодаря американским миссионерам. Наконец, Леруа-Больё с большой точностью описывает разногласия между самими раскольниками, восстановление иерархии в Белой Кринице (Буковина). Приведены очень полные сведения о протестантах-штундистах, весьма многочисленных в Южной России и Малороссии, о "хлыстах", скопцах, "самосожженцах". Глава об униатах, увы, и до сего дня не утратила актуальности, так как Сталин и официальная православная церковь применяли по отношению к ним опробованную в царское время политику. Леруа-Больё без предвзятости и пристрастия показывает, как и кого церковь подвергает преследованиям. В заключение этой обширной панорамы автор предлагает единственное, с его точки зрения, решение: религиозная свобода на всем пространстве Российской империи, полный отказ от византийского "согласия" между светской и духовной властью, отставка Победоносцева.

Наследие Анатоля Леруа-Больё, как нам кажется, и по сей день не утратило своей добротности. Его труды основаны на подробной и достоверной информации, присущая его стилю энергия вытекает из нескольких существенных убеждений: наступление демократической эпохи, необходимость уважения к традициям в ходе политической и нравственной эволюции, опасность всякого фанатизма, желательное сближение христианства и современной свободы. Ясно, что и сегодня некоторые из этих убеждений встречают упорное сопротивление и остаются прекрасной, но пока недосягаемой целью. Леруа-Больё считал себя отчасти этнографом, то есть пытался размышлять о каждом штрихе цивилизации, который описывал. Бесспорно, в его обширной картине черты компиляции; он прочел массу книг, в том числе такие русские брошюры и статьи, которых в тогдашней Франции наверняка никто больше не читал. На самом деле Леруа-Больё даже не столько исключительный знаток своего предмета (хотя многочисленные предпринятые им поездки оживляют его изложение), сколько великолепный гид: его обобщения соразмерны, он умеет держаться в границах исторического дискурса и не сорваться в чистую социологию, он квалифицированный статистик, когда имеет дело с данными такого рода; если он и не привлекает в качестве источников всю русскую словесность данного периода, то безусловно многое из нее черпает, при этом не завися от переводчиков. Вернее всего будет сказать, что Леруа-Больё удалось запечатлеть на качественном фотоснимке один из моментов русской истории, и поскольку Великие реформы -это эпизод большой важности, он не может не интересовать нас и поныне. Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних-"Россия в 1839 году" Кюстина, о которой Джордж Кеннан заметил, что она была несправедлива, когда вышла в свет, но стала правдивой через сто лет; другие предпочитают держать под рукой Леруа-Больё. Я причисляю себя ко вторым. Верные умозаключения приобретаются не рывком, не при помощи игры парадоксами и растравливания личных обид, не злопамятностью (случай Кюстина), но терпением и трудом, основанными на твердых, но снисходительных убеждениях.

Сегодня большой и честный труд, мало устаревший по прошествии столетия, по-прежнему заслуживает быть прочитанным. Не потому ли, что перед Россией снова стоят похожие проблемы обновления и переделки всех структур, что она сталкивается с такими же грозными и куда более, чем самодержавие, мощными препятствиями, что либерализм, который Леруа-Больё считал необходимым для России, еще и не начинал, откровенно говоря, там приживаться.

Мне приятно завершить статью цитатой из эпилога книги "Израиль у разных народов". Рассуждая о еврейской утопии, насчитывающей около трех тысяч лет (он называет ее "вполне христианской"), Леруа-Больё пишет: "Нации подобны стоящим на поле боя войскам, которые располагаются биваком на ночь, ожидая завтрашних испытаний: когда перед нашими глазами сверкнет заря благословенного дня, и народы станут жить по слову Писания: агнец возляжет рядом со львом и козленок будет пастись подле леопарда? Никогда еще Европа не была дальше от этого идеала. Что ж! Для нас же лучше, чтобы эта прекрасная мечта не покидала наших сердец. Библия и Евангелия защищают нас от отчаяния и полной безнадежности. Мы, христиане, свободные от слепой приверженности своему племени и от мыслей о расовой исключительности, прежде всего должны хранить верность этим высоким надеждам на справедливый мир".

Анатоль Леруа-Больё редко позволял себе подобные излияния, однако здесь справедливо видеть указание на еще один источник его интереса к России: где-то за мудростью фактов и обобщений маячит "русский миф" -тысячелетней давности мечта о царстве справедливости. Во времена Леруа-Больё еще не было того, что Жюль Ромен впоследствии назовет "великим светом на Востоке", "рождением нашего общего завтра", но все это, как в зародыше, уже присутствовало в русском "милленаризме", на который христианский либерал, член Французской Академии, основатель "Комитета защиты и социального прогресса" смотрел внимательно, понимающе, может быть, даже с опаской. Безусловно, он не ошибался.