Жорж Нива

IX. Россия локальная или вселенская?
Вячеслав Иванов, русский европеец

//Ж.Нива Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе.
М.:  Издательство "Высшая школа". 1999

11 февраля 1944 года. Рим еще оккупирован немецкими войсками. 3 марта его будет бомбить союзная авиация. 78-летнего Вячеслава Иванова вновь посещает поэтическое вдохновение, и он пишет стихотворный "Римский дневник". "Мудрец с Тарпейской скалы" (так назвала Иванова Зинаида Гиппиус в статье 1938 г.) живет в это время на Авентинском холме: в начале 1940 г. ему пришлось покинуть прилепившийся к восточной стороне Колизея живописный домик, выходивший на еще не расчищенную в ту пору Via Sacra. Муссолини, отдавший приказание снести эти древние трущобы, был прав: в том месте, где стоял домик Иванова, Via Sacra некогда делала крутой поворот, след которого отыскался после уничтожения обреченных кварталов. Открывающие "Римский дневник" строки напоминают об этом обиталище "мудреца с Тарпейской скалы".

Журчливый садик, и за ним

Твои нагие мощи, Рим!

Мудрец безропотно покинул свой временный рай. Кем он был, этот мудрец в венчике убеленных сединой кудрявых волос?

Легче сказать, кем он не был. Он не был русским эмигрантом, хотя 28 августа 1924 г. навсегда покинул территорию бывшей Российской империи. Он с осуждением взирал на неистовые революционные игры: об этом свидетельствует небольшое неизданное стихотворение "Рулетка Революции", сохранившееся в римском архиве наследников поэта, - но не принимал участия в политической жизни эмиграции. Он не мечтал о том, чтобы вернуться и умереть на родине,-ему хотелось умереть в Риме, где он и скончался 16 июня 1949 г.

Иванов - совсем не русский интеллигент, каким был его отец, запечатленный в поэме "Младенчество": он отрицает атеизм, веру в прогресс, утопические мечтания русской интеллигенции. Раз так, значит, его влечет в лоно православия, как Бориса Зайцева или Мережковского? Нет: в 1926 г., в день памяти св. Венцеслава, он переходит в католичество в римском соборе Святого Петра. Подобно В.С. Печерину, ставшему в 1840 г. монахом-редемптористом, и Владимиру Соловьеву, в 1886 г. признавшему главенство Римской церкви, Иванову неуютно в чистой, изолированной "русскости". Рим сделает его счастливым.

Его мудрость завоевана, приобретена тяжелым трудом; это мудрость человека, которому не по себе там, где все задано и определено наперед.

Русский писатель, особенно со времен Гоголя, всегда чувствует, что он не только писатель, а еще пророк, мученик, монах. Русской иконоборческой культуре вольготно только в слове. Она обожает слова. Но, по мысли Иванова, это не приносит ей счастья: ведь она исполняет другую миссию, которая обескровливает ее. Иванов хотел бы вернуться к "веселому ремеслу", к "умному веселию" Ницше.

Он считал, что Россия стала наследницей Греции и Византии, но разминулась с Римом - а греческая радость и живость между тем достались латинянам. Суровая византийская Россия не находит себе места между аполлонической латинской веселостью и варварской дионисийской страстью. Скифянка Россия, словно юный Анахарсис, неустанно обращается к Элладе в поисках мудрости, формы и меры.