Тяжело раненный на фронте в сентябре 1914, Паскаль сражался затем при Дарданеллах, прежде чем получить в 1916 году назначение в Россию благодаря своему знанию русского языка. Там его застанет революция и заставит задержаться надолго. Ежедневная хроника, которую он вёл на протяжении десяти лет, не имеет себе равных; она не только является ценнейшим документальным источником, но одновременно помогает понять увлечение автора революцией и его последующее разочарование.
     Он стал сторонником большевиков ещё до октября, в феврале 1917 года. Его большевизм был очень своеобразным - не марксистским, но русским и христианским; в России он видел избранницу истории, страну, христианскую в высшем смысле. Однако официальная роль Паскаля, как и других членов французской военной миссии, состояла в том, чтобы бороться против ленинского пораженчества и удерживать молодую республику в рядах союзников. Он даже должен был посвятить часть своей активности тому, чтобы вести в этом направлении разъяснительную работу среди русских солдат. Однако главное для него - не эти профессиональные обязанности, а вера во всеобщее братство; в 1918 году он откажется от возвращения на родину, чтобы стать свидетелем невероятных событий истории. В большевиках, между Февралём и Октябрём, его привлекало их желание закончить войну и тем вернуть истории утраченный смысл. "Русский народ обладает острым чувством трагизма этой войны, которую он не желает вести и считает нелепой, - как должно было бы считать и всё человечество, не способное из неё вылезти"…. Русский крестьянин сражается против войны от лица всего человечества, - такое толстовское представление толкает лейтенанта Паскаля к Ленину и его соратникам, во имя эсхатологии, заимствованной у Эдгара Кинэ; "Война всё больше ускользает из рук правительств. Мы идём к мировой социальной революции. Возникнет европейская конфедерация".

Итак, осенью 1918 года Пьер Паскаль делает решительный шаг: вопреки полученному приказу он остаётся в России. Вместе с несколькими французами, из которых самым известным является Жак Садуль, он образует коммунистическую ячейку, которая будет играть роль посредника во время переговоров между левой группировкой французского рабочего движения и большевиками о вступлении в III Интернационал. Наступают ужасные годы - гражданская война, иностранная интервенция, террор в городе и деревне, советская Россия отрезана от внешнего мира "санитарным кордоном" союзников. Подвергаясь нападкам французской прессы как дезертир, охваченный тревогой о том, что о нём думают близкие, Паскаль работает в наркомате иностранных дел над составлением информационных бюллетеней, одновременно собирая всевозможную документацию о старой и новой России. Второй том его российского дневника, с 1919 по 1921 год, озаглавлен "В коммунизме", подобно тому, поясняет автор, как говорят - "в религии". Этот период заканчивается в марте 1921, когда введение нэпа совпадает с началом разочарования у Паскаля: революция закончилась, оставив после себя шлейф неудач и воспоминаний.

Большевизм Паскаля ближе к Бюше, чем к Марксу. Достаточно перенести с Франции на Россию идею исторического избранничества, чтобы узнать в писаниях неофита ленинского учения знакомые интонации неоякобинского и неокатолического проповедника времён Июльской монархии. Сошлёмся на нижеследующий текст, в котором делается попытка описать революционную Россию в мрачном свете уравнительного Апокалипсиса: "Неповторимое и опьяняющее зрелище - разрушение определённого общества. Ныне исполняется речённое в четвёртом псалме вечерней воскресной службы и в Magnificat: властители будут низвергнуты с трона, а бедняки поднимутся из грязи. Домовладельцы вынуждены довольствоваться одной комнатой, а в тех, что они занимали прежде, поселено по семье. Нет больше богатых - только бедные и беднейшие. Знания не добавляют ни привилегий, ни уважения. Бывший рабочий, ставший директором, командует инженерами. Размер заработной платы почти не различается. Частная собственность ограничивается одеждой. Судья больше не обязан руководствоваться законом, если он противоречит его пролетарскому чутью. Брак - всего лишь один из видов гражданского состояния, а о разводе можно просто уведомить открыткой. Детей учат доносить на родителей. Чувство щедрости уничтожено тяжёлыми временами; в семьях считают каждый кусочек хлеба и каждый грамм сахара. Нежность считается пороком. Жалость убита вездесущей смертью. Дружба сохранилась лишь в форме товарищества".

Как ускользнул он из-под гипноза? Почему перестали действовать чары? Паскаль первым проторил дорогу выхода из коммунизма, по которой впоследствии пришлось пройти многим. В его случае мы наблюдаем типичную картину крушения веры: энтузиазм неофита в один прекрасный день уступает место трезвости критического взгляда. Те же факты, которые раньше ослепляли его своим сиянием, теперь теряют привлекательность. Правда, в его случае следует говорить о кризисе новой веры и о сохранении старой: перестав быть коммунистом, он более чем когда-либо остаётся католиком, и это даёт поддержку его экзальтированной душе, помогает пережить одиночество и изгнание. Жаль, что он перестал вести дневник в 1921 году, когда разбилась его коммунистическая вера: он замолк именно в тот момент, когда другие начинали говорить. Но то немногое, что он написал в первые месяцы 1921 года, позволяет угадать, какие события вызвали его душевный перелом: это осуждение "рабочей оппозиции" на Х съезде, запрещение фракций внутри партии, подавление Кронштадского мятежа. Русская революция потеряла для него свою чистоту, перестала быть осуществлением религиозных обетований. Её власть направлена не на защиту, а на господство. Третий том "Дневника", посвящённый 1922-1926 годам, озаглавлен сдержанно: "Моё состояние души".

Разрыв Паскаля с советской Россией был одновременно и радикальным, и поневоле незавершённым. С одной стороны, он изучил политику большевизма и даже его историю. В одном из писем Альфреду Росмеру от 24 сентября 1925 года он выводит из знаменитого II съезда (1903) характерные черты большевистской партии, такие, как свирепые интриги, византийские споры и культ грубой силы. Он ясно видит лживость спекуляций на пролетарском государстве, политическое ничтожество Советов, завесу фальши, уже тогда окутавшую весь режим. Поэтому он не принимает участия в борьбе группировок, которая началась тут же, как только Ленина разбил паралич. Он уже настолько отошёл от коммунистической политики, что стал понимать, что Троцкого, бывшего руководителя Красной Армии и сторонника милитаризации профсоюзов, разделяют с Зиновьевым или Сталиным не идеи, а амбиции.