А сам Гумилев появился на Ордынке ясным майским днем того же года. Он
был в сапогах, косоворотке, с бородою, которая делала его старше и
значительнее. Бороду, впрочем, он немедленно сбрил, отчего сразу
помолодел лет на двадцать.
Анна Андреевна попросила меня помочь приобрести для Льва Николаевича
приличное платье. Мы с ним отправились на Пятницкую улицу и там в
комиссионном магазине купили башмаки, темный костюм в полоску,
плащ...
С этого эпизода началась моя многолетняя дружба с Гумилевым. Нам вовсе
не мешало то обстоятельство, что он был старше меня на четверть века. Я
всегда относился к нему как почтительный ученик к учителю. Да к тому же
Л. Н. чувствовал себя много моложе своих лет.
- Лагерные годы не в счет, - утверждал он, - они как бы и не были
прожиты.

На первое время Гумилев поселился на Ордынке в нашей с братом
"детской" комнате. В те дни я общался с ним едва ли не пятнадцать часов в
сутки. Я жадно ловил каждое его слово, впитывал всякое его суждение. Мы
с ним ходили в пивную на Пятницкую, пили водку у нас в "детской"...
Выпив рюмку-другую, он сейчас же закуривал и задирал ноги на тахту...
Сталина (а его личности разговор касался частенько) он называл по-
лагерному - Корифей Наукович, свои лагерные сроки - "моя первая
голгофа" и "моя вторая голгофа".

Лев Николаевич с детства обладал сильным сходством со своим родителем.
Это видно на широко известной фотографии, об этом упоминает в своих
воспоминаниях В. Ф. Ходасевич... Но в зрелые годы Гумилев стал похож на
мать. Этому способствовало некое приключение на фронте. Было это, если
я не ошибаюсь, в Польше. Лев Николаевич попал под минометный обстрел.
Одна из мин угодила в какой-то деревянный настил, взрывной волной
оторвало доску, и она угодила Гумилеву в самую переносицу. В результате
этой травмы нос у него стал с горбинкой, точь-в-точь как у Ахматовой.

В Ленинградском университете, - рассказывал Лев Николаевич, - шел
экзамен. Одной студентке достался билет, в котором был вопрос о
воззрениях Руссо. Ей подкинули шпаргалку. Но тот, кто это писал, букву "д"
выводил, как "б", с хвостиком наверх... И вот вместо того чтобы сказать
"человек по природе добр", студентка заявила экзаменатору - "человек по
природе бобр"... Это не только забавно, но и не лишено смысла. Я в этом
убедился на собственном опыте. Как бобер возводит плотины и хатки,
которыми ему, быть может, не придется воспользоваться, так и я писал в
лагере научные труды без малейшей надежды на публикацию.

Однажды Гумилев рассказал мне, что еще в юности решил стихов не писать,
ибо превзойти в поэзии своих родителей он бы не мог, а писать хуже не
имело смысла. Однако же способности к стихосложению были у него
незаурядные. Я вспоминаю такую фразу Ахматовой:
- Мандельштам говорил: "Лева Гумилев может перевести "Илиаду" и
"Одиссею" в один день".
===
Мы со Львом Николаевичем идем по Тверской улице и смотрим на
памятник Юрию Долгорукому. (Мой спутник, вероятно, видит его первый
раз в жизни.)
- Да, - произносит он, - об этом князе истории достоверно известны
лишь три факта: то, что он основал Москву, а также, по словам летописи,
был "зело толст и женолюбив".
===
Лев Николаевич говорит моему брату Борису:
- Я знаю, что такое актерский труд. Я вам так скажу: зимой копать землю
труднее, чем быть актером, а летом - легче...

Гумилев говорит:
- Я в науке, разумеется с вынужденными перерывами, уже почти четверть
века. Я никогда не видел в советской науке борьбы материализма с
идеализмом, борьбы пролетарской идеологии с буржуазной... У нас всегда
была только одна борьба - борьба за понижение требований к высшей
школе. И эта борьба дала свои плоды.

- Мама когда-то жаловалась мне на отца: "Сразу после женитьбы он уехал
в Африку". Я ей говорю: "А как же можно было отказаться от экспедиции?"
А она мне говорит: "Дурак".

Лев Николаевич пересказывал мне свой спор с одним ленинградским
скульптором.
- Он мне говорит: "Вы как интеллигентный человек обязаны..." А я ему
отвечаю: "Я человек не интеллигентный. Интеллигентный человек - это
человек слабо образованный и сострадающий народу. Я образован хорошо и
народу не сострадаю".

В 1964 году я крестился. Это обстоятельство еще более сблизило меня с
Гумилевым. В нем я встретил первого в нашем интеллигентском кругу
сознательного христианина. Я помню, как поразила меня его короткая
фраза о Господе Иисусе. Он вдруг сказал мне просто и весомо:
- Но мы-то с вами з н а е м, что Он воскрес.