Потребность создания позитивного образа России во Франции этого времени диктовалась не только официальной внешней политикой. После франко–прусской войны французское общество искренне обратило внимание к России. Но Франция оказалась в парадоксальной ситуации – она совершенно не знала своего союзника – «Обросшие анекдотами и легендами воспоминания о крушении наполеоновской армии в русских снегах, невероятные слухи и фантастические сведения часто были источником очень странных «знаний» о России, которые Флобер в своем ироническом «Лексиконе прописных истин» выразил так: «Казаки едят свечи»(2) .

Воодушевление, вызванное французско-русским сближением, сменилось истинной «русоманией» конца XIX в. Однако, требующий равновесия французский характер, не мог не породить и ее высмеивания. Например, бесконечными были карикатуры, рисующие союз Марианны с медведем. Одну из них сопровождала подпись: «Послушай-ка, толстячок, я тебе отдам свое сердце, а ты мне взамен отдай на зиму свою шкуру»(3) .

Свидетельства путешественников, побывавших в России в конце XIX века не однозначно склонялись к ее похвалам. В 1870 г. в Россию приезжала Олимпия Одуар. Феминистка, поддержанная еще Александром Дюма, борец за права женщин, она была известна и как великая путешественница. Плодом ее пребывания в России стала книга «Путешествие в страну бояр», изданная в 1881 г. Это был враждебный деспотизму исторический труд, содержание его включило и описание государственного управления, полиции, коммерции, религии, но и живописные описания белых ночей Петербурга, охоты на волков(4) .

Летом 1872 г. в России был известный в будущем историк, славист Луи Леже. В Москву он приезжает после посещения Нюрнберга, Праги, Кракова, Варшавы, Смоленска. Здесь он попадает на политехническую выставку, устроенную в честь двухсотлетия со дня рождения Петра Великого. «Все, что я увидел в Москве, совершенно не согласуется с представлением о тех московитских варварах, о которых писала парижская пресса моей юности»(5) , – запишет Леже. Историк хорошо знаком с книгой Кюстина. В своих письмах домой он откликается, например, на гнев Кюстина, вызванный плохим отношением русских к животным: «Лошади здесь восхитительные звери, которых никто не истязает». Упоминает он и собак, и кошек, «которые почти такие же красивые как во Франции». Повторяя вслед за Кюстином ошибку о том, что русские чтят в голубях Святого Духа, Леже замечает, что наверно, потому их так и много в России, потому–то их тут и не едят(6) .

(продолжение)

В конце XIX – начале ХХ вв. довольно часто посещает нашу страну Поль Буайе. Известный французский ученый, славист, в 1911 г. он становится одним из основателей французского института в Санкт–Петербурге. В своей книге «К Толстому. Беседы в Ясной Поляне», он подробно описывает свои посещения русского писателя в июле 1901 и сентябре 1902 г. Мемуары французского ученого схожи с русскими хрониками посещения Толстого, последовательно фиксирующими любые события(10) . Интересно, что выступая на конференции в Университете Анналов 5 февраля 1909 г. Поль Буайе, считавший Толстого «высшим интеллигентом», закончил свой доклад словами: «Толстой – человек, совершенно простой, смертный, не более, чем смертный, но, совершенно точно, один из самых прекрасных, самых совершенных представителей смертных, когда–либо существовавших… И вот почему он нам так дорог. Мы любим его за правдивость, за искренность, за простоту, за его слабости, тем более восхищающие нас, что они принадлежат восхитительному и редкому гению»(11) .

Мемуаров о посещении России рассматриваемый период представил множество. Подавляющее большинство авторов либо описывало свои переживания и впечатления, не сообразуясь с реальностью, либо просто фиксировало свое присоединение к хору восхищения Россией.

Из более интересных мемуаров можно отметить записки Луи Латура «Путешествие в Россию гг. А. Фонтена, инженера по строительству мостов и дорог, Л. Сюге, помощника инженера и Л. Латура (1 июня по 15 июля 1899)»(12) .

Частично были переведены на русский язык записки Пьера Леруа–Болье о его посещении Сибири. Автор, известный французский ученый, вслед за своими предшественниками XV–XVI вв., заботился о поисках торгового пути в Китай(13) .

(продолжение)

Леруа–Болье поражен, что реформы в России появляются по взмаху дирижерской палочки императора, его беспокоит – не может ли быть так, что воля императора остановила ход событий или повернула их вспять.

Отдельно останавливается автор на рассмотрении позиции славянофилов. Неприятие ими Запада, буржуазной науки, политической экономии он считает утопией, на их примере он показывает мифологичность общественных споров в России.

Обращаясь к системе правления, Леруа–Болье утверждает, что общественный строй соединяет в себе архаические черты со способностью объединения людей старой и новой формаций в земских собраниях. Он подробно описывает переход от дворянской службы по выборам к земствам, объединяющим разные сословия, представленные, конечно, не равными количествами депутатов, но способными работать вместе, мирно сосуществуя и выгодно отличаясь от западноевропейских парламентов, которые страдают от нежелания слушать друг друга, разрываются партийными интересами.
Обращаясь к российской журналистике, Леруа–Болье тщательно рассматривает работу цензуры, пытаясь отделить ее сферу деятельности от русского стремления к решению этических вопросов, традиции русской литературы уделять внимание даже незначительным вопросам морали и общества. Автор пытается выяснить, к каким иносказаниям прибегают русские, чтобы обойти царскую цензуру. Рассматривается им и эмигрантская бесцензурная печать. Заключая, Леруа–Болье делает вывод, что следствием работы царской цензуры становится расцвет интеллигенции, то есть духа оппозиции. Но интеллигенция склоняется к политическому фанатизму, становится своеобразным тайным орденом «прогресса». Интеллигенция представлена нищими, лишенными корней людьми, раздраженными фанатиками. Среди них особенную роль играют женщины и «пролетарии умственного труда», усугубляя раздражительность и доводя ее до крайности. Леруа–Болье – современник и свидетель действий террористов, и он специально останавливается на их взаимном непонимании с народом.

(продолжение)

Самое большое внимание Леруа–Болье привлекает русский раскол. Он подробно рассматривает юридические основы их существования, их экономическое значение в жизни страны, терпимость по отношению к ним. Религиозность староверов необычайно страстна и автор связывает это явление с присущей русским эсхатологичностью мышления. Он сравнивает положение сектантов, уехавших в Америку и оставшихся в России. Подробно описываются внутренние разногласия раскольников.
Наконец, Леруа–Болье подробно описывает протестантов–штундистов, хлыстов, скобцов, самосожженцев. Решением всех проблем, связанных с церковью, автор видит в единственно верном – с его точки зрения – подходе: полная религиозная свобода на всем пространстве Российской империи, полный отказ от византийского согласия между светской и духовной властью, отставка Победоносцева.

Рассматривая своеобразие русского характера, Леруа–Болье собирает воедино все его черты и останавливается на характеристике фигуры Петра Великого: «Полу-варвар, стремящийся к крайностям, полный противоречий, Петр Алексеевич со всеми своими слабостями и увлечениями, со смелостью нововведений, с практическим здравым смыслом, с презрением к препятствиям и с положительными инстинктами, с широким полетом ума, с удивительной физической ловкостью и способностью ко всем искусствам и ремеслам, являет собой, прежде всего, чистый национальный тип. Немногие из недостатков, свойственных русским, не отразились в великом реформаторе, а многие из них были доведены в нем до своей крайности, с другой же стороны, в нем широко проявились многие хорошие свойства русского человека, некоторые же из них поднялись до уровня гениальности. Хотя саардамский плотник и кажется более твердым, чем его соотечественники, но сразу видно, что сделаны они из одного материала. В великом преобразователе отразились и переплелись две крайности, словно для того, чтобы выправить одна другую, эти две крайности столь различны, что кажется будто бы одна не произошла от другой, а именно – мужик со своим тяжелым и неподвижным упрямством и представитель цивилизованного дворянства с живой и подвижной гибкостью. Петр доказал, что русская гибкость может сочетаться с энергией и что славянская ловкость может сочетаться с солидностью»(18) .

(продолжение)

В ХХ веке оценка Леруа–Болье во Франции не только не понизилась, но и повысилась. Ш. Корбе, особенно восхищаясь третьим томом книги, посвященном религии, в частности – расколу, утверждает, что автор «возвысил в России самый широкий, самый правдивый и самый прекрасный из монументов, которым служило французское перо. Больше никто не мог утверждать, что французы способны говорить о России лишь поверхностно»(23) .

Современный французский историк Ж. Нива утверждает основополагающую роль труда Леруа–Болье в формировании образа России: «Французские слависты делятся на два резко отличных типа: настольная книга одних – «Россия в 1839 году» Кюстина… другие предпочитают держать под рукой Леруа–Болье»(24) .

В России конца XIX – начала XX века популярность имени Леруа–Болье была довольно значительна, сам он приветливо принимался почти повсюду. В 1909 г. он был избран почетным членом российского Литературного общества. Были известны и его труды о России, но какого–то широкого отклика они не получили. Не было и переводов этих трудов, хотя переводы других его книг на русский язык существовали. Отдельные отзывы встречались в периодической печати. Адептом Леруа–Болье был некоторое время известный тогда социолог и политический деятель М. Ковалевский, для которого Леруа–Болье был «спасительным тормозом» в эпоху опьянения революцией и «паровым двигателем» в часы уныния, отмечал, прежде всего, значение «Царской империи» для Франции(25) . Сегодня его книга в России практически забыта, известна лишь специалистам.

Итак, к 1914 г. во Франции сложился позитивный образ России, союзника, с которым ей пришлось взаимодействовать. Книга Леруа–Болье «Царская империя и русские» стала противопоставлением образу Кюстина. Можно сказать, что Анатоль Леруа–Болье окончательно завершил начатую Вольтером линию позитивного восприятия России как страны молодой, нуждающейся в совершенствованиях и научениях со стороны Франции.

(продолжение)