ЭПОХА НИКОЛАЯ I: АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ ИМПЕРАТОРА.

Страница: 1

Сообщений 1 страница 4 из 4

Поделиться1Вс, 22 Ноя 2015 17:19:35

Автор: Konstantinys2
Профессор
Откуда: Россия
Сообщений: 6645
Пол: Мужской
Уважение: +624
Последний визит:
Сб, 6 Июл 2024 20:43:43

Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича,
записанные им собственноручно

Всем известно, кто был мой отец и кто моя мать; я могу только добавить, что родился 25 июня стар. ст. 1796 г. в Царском Селе.

Говорят, мое рождение доставило большое удовольствие, так как оно явилось после рождения шести сестер подряд и в то время, когда родители мои перенесли чувствительный удар вследствие несостоявшегося бракосочетания старшей из моих сестер - Александры с королем Шведским Густавом-Адольфом, тем самым, которого впоследствии так жестоко преследовала судьба, лишив его даже престола и наследия его предков; она обрекла его на прозябание без пристанища, скитание из города в город, нигде не позволяя остановиться надолго, и разлучила с женой и детьми.

Причиной этого несостоявшегося брака было, говорят, упрямство короля, который ни за что не хотел согласиться на то, чтобы сестра моя имела при себе православную часовню, а также неумелость графа Моркова, которому было поручено составление брачного договора и который, желая устранить это затруднение, откладывал существенный пункт договора до последнего момента - пункт, который, как это ему было известно, положительно отвергался королем и без соблюдения которого Императрица Екатерина не желала согласиться на брак, как почти основной закон Нашего Дома. Это было очень жестоким ударом для самолюбия Императрицы. Сестра моя была уже причесана, все подруги ее в сборе - ожидали лишь жениха, когда пришлось все это остановить и распоряжения отменить. Все, которые были этому свидетелями, говорят, что это событие чуть не стоило жизни Императрице, с которой приключилось потрясение, или апоплексический удар, от которого она уже более не могла оправиться.

Я родился и думаю, что рождение мое было последним счастливым событием, ею испытанным; она желала иметь внука, - я был, говорят, большой и здоровый ребенок, она меня благословила, сказав при этом: "Экий богатырь". Слабое состояние ее здоровья не позволяло ей лично участвовать в обряде крещения; она присутствовала при крестинах, помещаясь на хорах Придворной церкви Царского Села. Государь, тогда еще Великий Князь Александр, и сестра моя Александра были моими восприемниками.

С давних пор существовал обычай определять к каждому из нас по англичанке, в качестве няньки, и нескольких дам, долженствовавших по очереди находиться при наших кроватях в течение всего первого года. При мне была назначена состоять мисс Лайон, шотландка, взятая от генеральши Чичериной; г-жи Синицына и Панаева состояли при ночных дежурствах, и не более и не менее, как четыре горничных для услуг, кроме кормилицы - крестьянки, московской славянки.

Императрица Екатерина скончалась 6-го ноября того же года; при ее жизни все мои братья и сестры всюду неотлучно за нею следовали; таким образом, мы, разлученные с отцом и матерью, мои сестры и я, оставались на попечении графини Ливен, уважаемой и прекрасной женщины, которая была всегда образцом неподкупной правдивости, справедливости и привязанности к своим обязанностям и которую мы страшно любили. Мой отец по вступлении на престол утвердил ее в этой должности, которую она и исполняла с примерным усердием. Обязанности ее, при жизни Императрицы, были тем более тяжелыми, что отношения между сыном и матерью были часто натянутыми и она, постоянно находясь между обеими сторонами, только благодаря своей незыблемой прямоте и доверию, которое она этим внушала, умела всегда выходить с честью из этого трудного положения.

6-го ноября отец удостоил зачислить меня в Конную гвардию, зачислив моих братьев во 2-й и 3-й гвардейские полки. По возвращении в 1799 г. из итальянского похода, брат мой Константин был переведен в Конную гвардию, а я получил вместо него 3-й гвардейский полк, который с тех пор навсегда и сохранил. Впечатление, которое на меня произвело это известие, было столь сильно, что оставило в памяти моей жизни след о том, каким образом я об этом узнал и сколь мало я в то время был польщен этим назначением. Это было в Павловске, я ожидал моего отца в нижней комнате, он возвращался, я пошел к нему к калитке малого сада у балкона; он отворил калитку и, сняв шляпу, сказал: "Поздравляю, Николаша, с новым полком, я тебя перевел из Конной гвардии в Измайловский полк, в обмен с братом".

Я об этом упоминаю лишь для того, чтобы показать, насколько то, что льстит или оскорбляет, оставляет в раннем возрасте глубокое впечатление - мне в ту пору было едва три года!

Вскоре после кончины Императрицы Екатерины ко мне приставили в виде старшей госпожу Адлерберг, вдову полковника, урожденную Багговут. Во время коронования Государя и путешествий, как предшествующего, так и последующего, сестра моя Анна и я, так как были слишком малы, чтобы сопутствовать Государю, были оставлены в Петербурге, под присмотром обершенка Загряжского. Одновременно с сестрою Анною же нам была привита оспа, что по тогдашним временам представлялось событием необычайной важности, как совсем в обиходе не знакомое. Оспа у меня была слабая, у сестры же она была сильнее, но мало оставила следов.

Одновременно с нами также привили оспу сыну и единственной дочери госпожи Адлерберг, сыну Панаева и еще нескольким детям. Это происходило в Зимнем дворце; некоторое время спустя, ввиду того, что в то время переезжали в Павловск, мы были отделены от прочих и помещены с сестрою в доме Плещеева. Михаил, родившийся 28 января 1798 года, находился в то время сперва в Мраморном дворце с Дурновым, а впоследствии в Царском Селе.

Когда мы поправились, нас взяли в Зимний дворец, и я был помещен в верхнем этаже, над комнатами Государя, близ малого садика. События того времени сохранились весьма смутно в моей памяти, и я могу перечислить их лишь без соблюдения последовательности. Так, помню, что видел Шведского короля, вышеназванного Густава-Адольфа, в Зимнем дворце, в прежней голубой комнате моей матушки; он мне подарил фарфоровую тарелку с фруктами из бисквита. В другой раз помню, что был в Зимнем дворце, в комнате моего отца, где видел католических священников в белых одеяниях или куртках и страшно их испугался. Припоминаю свадьбу моей сестры Александры в Гатчине с эрц-герцогом Австрийским, ожидавшим начала церемонии в спальне моей матушки. Императрица, в то время еще Великая Княгиня, Елисавета возила меня на шлейфе своего платья.

Во время венчания по православному обряду меня посадили в кресло на хорах; раздавшийся пушечный выстрел меня сильно испугал, и меня унесли; во время католического венчания, происходившего в большом верхнем зале, престол был устроен на камине. Мне помнится, что я видел желтые сапоги гусар венгерской дворянской гвардии. У меня еще сохранилось в памяти смутное представление о лагере Финляндской дивизии, пришедшей на осенние маневры в Гатчину; стрелки были поставлены на передовые линии, в лесу; я был этим поражен так же, как и всем порядком тогдашнего лагеря. Помню также, как несли первые штандарты кавалеров Мальтийской гвардии. То были серебряные орлы, держащие с помощью цепочек малиновую полосу материи с серебряным на ней крестом ордена Св. Иоанна. Во время происходившего на гатчинском дворе парада отец, бывший на коне, поставил меня к себе на ногу. Однажды, когда я был испуган шумом пикета Конной гвардии, стоявшего в прихожей моей матери в Зимней дворце, отец мой, проходивший в это время, взял меня на руки и заставил перецеловать весь караул.

Пока я числился в Конной гвардии, я носил курточку и панталоны сперва вишневого цвета, потом оранжевого и наконец красного, согласно различным переменам в цветах парадной формы полка. Звезда Св. Андрея и крестик Св. Иоанна были пришиты к платью; при парадной форме - лента под курточкой. А иногда - супервест Св. Иоанна из золотой парчи с серебряным крестом под обыкновенной детской курточкой.

Отец мой нас нежно любил; однажды, когда мы приехали к нему в Павловск, к малому саду, я увидел его, идущего ко мне навстречу со знаменем у пояса, как тогда его носили, он мне его подарил; другой раз обер-шталмейстер граф Ростопчин, от имени отца, подарил мне маленькую золоченую коляску с парою шотландских вороных лошадок и жокеем.

В это время я познакомился с детьми госпожи Адлерберг: дочь ее, Юлия, была 8-ю годами старше меня, а сыну ее, Эдуарду, было тогда пять лет. Я шел по Зимнему дворцу к моей матушке и там увидел маленького мальчика, поднимавшегося по лестнице на антресоли, которые вели из библиотеки. Мне хотелось с ним поиграть, но меня заставили продолжать путь; в слезах пришел я пришел к матушке, которая пожелала узнать причину моего плача; приводят маленького Эдуарда, и наша 25-тилетняя дружба зародилась в это время. Сестра моя в то же время нашла в лице Юлии подругу, которая, 25 лет спустя, должна была сделаться гувернанткой моей старшей дочери.

Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемонии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга, в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия. Тем не менее это находили необходимым. Лишь только отец мой, при рождении Михаила, освободил этих несчастных от этой смешной пытки. Только в течение первого года дежурные дамы находились ночью при детской кровати, чередуясь между собой, - позднее они оставались лишь в течение дня - ночью же присутствовали лишь няньки с одной горничной.

Когда нас возили на прогулку в экипаже, что при жизни Императрицы никогда не случалось без предварительного разрешения самой Императрицы, после же ее смерти, с дозволения графини Ливен, то мы обыкновенно выезжали в полдень, моя сестра со мною вместе; впоследствии сестра выезжала одна, а Михаил и я катались вдвоем.

То были позолоченные шестиместные кареты, которым предшествовали два гвардейских гусара, позднее впереди ехали два вестовых в сопровождении конюшенного офицера с вестовым; два лакея - сзади за каретой. В праздничные дни карета была в семь стекол, т.е. вся прозрачная, кроме спинки. Две англичанки с детьми на коленях занимали заднее сидение, две дежурные дамы помещались против них. Когда госпожа Адлерберг была приставлена ко мне, то преимущественно она со мною выезжала, и с нею дежурная дама.

Ничто не делалось без разрешения графини Ливен, которая часто нас навещала. Обедали мы, будучи совсем маленькими, каждый отдельно, с нянькой, позднее же я обедал вместе с сестрою. Обыкновенно это давало повод к частым спорам между детьми и даже между англичанками из-за лучшего куска.

Спали мы на железных кроватях, которые были окружены обычной занавеской; занавески эти, так же как и покрышки кроватей, были из белого канифаса и держались на железных треугольниках таким образом, что ребенку, стоя в кровати, едва представлялось возможным из нее выглядывать; два громадных валика из белой тафты лежали по обоим концам кроватей. Два волосяных матраса, обтянутые холстом, и третий матрас, обтянутый кожей, составляли саму постель; две подушки, набитые перьями; одеяло летом было из канифаса, а зимой ватное, из белой тафты. Полагался также белый бумажный ночной колпак, которого мы, однако, никогда не надевали, ненавидя его уже в те времена. Ночной костюм, кроме длинной рубашки, наподобие женской, состоял из платья с полудлинными рукавами, застегивавшегося на спине и доходившего до шеи.

Скажу еще несколько слов о занимаемых нами помещениях в Царском Селе. Я помещался с самого дня моего рождения во флигеле, который в настоящее время занят Лицеем, в комнате, находившейся против помещения покойной Александры, устроенной немного лет тому назад для Императрицы. Брат мой помещался за мною с противоположной стороны. В Зимнем дворце я занимал все то же помещение, которое занимал Император Александр до своей женитьбы. Оно состояло, если идти от Салтыковского подъезда, из большой прихожей, зала с балконом, посередине над подъездом, и антресолей в глубине, полукруглое окно которых выходило в самое зало. Зало это было оштукатурено, и в нем находились только античные позолоченные стулья да занавеси из малиновой камки. Зало это, или гостиная, предназначалось в сущности для игр; комната эта, пока я не научился ходить, была обтянута в нижней части стены, так же, как и самый пол, стеганными шерстяными подушками зеленого цвета; позднее эти подушки были сняты. Стены были покрыты белой камкой с большими заводами и изображениями зверей, стулья - с позолотой, обитые такой же материей, в глубине стоял такой же диван с маленьким полукруглым столом - маркетри; две громадных круглых печи в глубине занимали два угла, между окнами помещался стол белого мрамора с позолоченными ножками.

Затем следовала спальня, в глубине которой находился альков; эта часть помещения, украшенная колоннами из искусственного мрамора, была приурочена к помещению в ней кровати, но там я не спал, так как находили, что слишком жарко от двух печей, которые занимали оба угла; напротив двух других, у алькова, крайне узкого, находились два дивана, упиравшиеся в печи; два шкафа в стене алькова помещались в двух углах напротив печей, а рядом со шкафом, стоящим с правой стороны, находилась узкая одностворчатая дверь, которая вела к известному месту.

Комната была оштукатурена с богатой живописью фресками в античном вкусе по золоченому фону; такой же был и карниз; паркет великолепного рисунка был сделан из пальмового, розового, красного, черного и другого дерева, в некоторых местах сильно попорченный ружейными прикладами и эспантонами моих старших братьев, - изъян, который Михаил и я с тех пор старались усугубить, свалив, конечно, все это на наших братьев. Два больших трюмо стояли одно против другого, одно из них помещалось между двумя окнами этой комнаты, другое же находилось между двумя арками алькова. В комнате стоял лишь античный позолоченный диван, крытый зеленой камкой с ярко-зелеными разводами, и огромные стулья со съемными пуховыми подушками. Диваном, крытым подобной же материей и помещавшимся у левой стены, пользовалась англичанка; перед диваном находился маленький полукруглый столик, украшенный деревянной мозаикой. Два наброска, писанные масляными красками "Александр у Апеллеса" и тот же "Александр, отвергающий подаваемый ему воином шлем с водой", висели на боковых стенах, один против другого.

Налево под ним находился рисунок карандашом моей матери: белая ваза, а под ним миниатюрный портрет моего отца. Между окнами помещались белый мраморный стол на ножке из красного дерева, а треугольный, красного дерева, стол в левой углу комнаты предназначался для образов; существовал обычай, и я его сохранил для моих детей, что Императрица дарила каждому новорожденному икону его святого, сделанную по росту ребенка в день его рождения. За этой комнатой следовала другая, узенькая, в одно окно, по стенам которой стояли большие, красного дерева, шкафы; в них в прежнее время помещались книги Императора Александра, а самая комната служила ему кабинетом; в глубине этой комнаты находилась лестница, о которой я упоминал выше.

Маленькая одностворчатая дверь вблизи этой лестницы вела в другую, сходную с ней по размерам, комнату, оканчивающуюся большой стеклянной дверью; эти две комнаты предназначались: первая - для дежурной горничной, позднее для хранения халатов, а вторая была отведена для остальных служащих; для хранения вещей прислуга имела маленькую каморку под этими деревянными лестницами, которые вели к тем же антресолям, как и другая лестница; эти антресоли были расположены над обеими комнатами и находились под помещением госпожи Адлерберг; в них моя англичанка занимала одну часть, а госпожа Адлерберг - другую.

Нас часто посещали доктора: господин Роджерсон, англичанин, доктор Императрицы, господин Рюль, доктор моего отца, господин Блок, другой его доктор, господин Росберг, хирург, господин Эйнброт и доктор Голлидей, который нам привил оспу.

Говоря о свадьбе моей сестры Александры, я забыл сказать, что смутно вспоминаю мое прощание с ней в ее комнатах в Гатчине, но не могу припомнить ни ее вида, ни ее лица; с трудом представляю себе лицо моей сестры Елены. То же самое могу сказать и относительно Великой Княгини Анны, первой супруги брата моего Константина, которую припоминаю тоже лишь в редких случаях; так, помню ее во время спуска кораблей "Благодать" и "Св. Анна", из коих спуск первого не удался - событие, наделавшее в то время много шума, в особенности же в моих ушах. Нас поместили у Императрицы Елисаветы. Бастион Адмиралтейской крепости находился тогда как раз под ее окнами, и, когда раздался пушечный выстрел, я с криком бросился на диван; Великая Княгиня Анна старалась, насколько возможно, меня успокоить. Видел я ее на вечере у моей матушки в голубой комнате; я стоял тогда за ее карточным столом. Это было в один из вечеров, когда мой отец, проходивший всегда через спальню, дверь которой Кутайсов ему открывал изнутри, дал мне пачку гравюр, которую он держал под мышкою; гравюры эти представляли нашу армию в прежней форме; фигуры были такие же, как изображены в коллекции прусской армии времен Фридриха II.

Одно из последних событий этой эпохи, воспоминание о котором будет для меня всегда драгоценным, это удивительное обстоятельство, при котором я познакомился со знаменитым Суворовым. Я находился в Зимнем дворце, в библиотеке моей матери, где увидел оригинальную фигуру, покрытую орденами, которых я не знал; эта личность меня поразила. Я его осыпал множеством вопросов по этому поводу; он стал передо мной на колени и имел терпение мне все показать и объяснить. Я видел его потом несколько раз во дворе дворца на парадах, следующим за моим отцом, который шел во главе Конной гвардии. Это повторялось моим отцом каждый день. По окончании парада мой отец свертывал знамя собственноручно. Я помню также несколько неудавшихся парадов. Мой отец несколько раз заставлял проходить неудачно парадировавшую гвардию.

Одно лето мы провели некоторое время в Царском Селе. Помню парад там и учение на дворе. Под колоннадой близ аркад находился артиллерийский пикет, который шел в караул под начальством офицера; я помню, что присутствовал при его смене; одна батарея была расположена близ спуска к озеру. Как мне кажется, именно в это время скончалась маленькая Великая Княжна Мария Александровна в Новом дворце; я был у нее перед ее смертью один или два раза. Я припоминаю парад Семеновскому полку во время моего пребывания в Петергофе и происшедший от удара молнии взрыв порохового погреба в Кронштадте. Я находился в портретной комнате близ балкона, когда произошел взрыв.

Надо думать, что чувство страха или схожее с ним чувство почитания, внушаемое моим отцом женщинам, нас окружавшим, было очень сильно, если память об этом сохранилась во мне до настоящего времени; хотя, как я уже говорил, мы очень любили отца и обращение его с нами было крайне доброе и ласковое, так что впечатление об этом могло быть мне внушено только тем, что я слышал и видел от нас окружавших.

Я не помню времени переезда моего отца в Михайловский дворец, отъезд же нас, детей, последовал несколькими неделями позже, так как наши помещения не были еще окончены. Когда нас туда перевезли, то поместили временно всех вместе, в четвертом этаже, в анфиладе комнат, находившихся не на одинаковом уровне; довольно крутые лестницы вели из одной комнаты в другую. Отец часто приходил нас проведывать, и я очень хорошо помню, что он был чрезвычайно весел. Сестры мои жили рядом с нами, и мы то и дело играли и катались по всем комнатам и лестницам в санях, т. е. на опрокинутых креслах; даже моя матушка принимала участие в этих играх.

Наше помещение находилось над апартаментами отца, рядом с церковью; смежная комната была занята англичанкою Михаила; затем следовала спальня, потом - комната брата, столовая была общая, моя спальня соответствовала спальне отца и находилась непосредственно над нею; потом шла угловая круглая комната, занятая сестрою Анною, за нами помещались сестры; за моей спальней находилась темная витая лестница, спускавшаяся в помещение отца. Помню, что всюду было очень сыро и что на подоконники клали свежеиспеченный хлеб, чтобы уменьшить сырость. Всем было очень скверно, и каждый сожалел о своем прежнем помещении, всюду слышались сожаления о старом Зимнем дворце.

Само собою разумеется, что все это говорилось шепотом и между собою, но детские уши часто умеют слышать то, чего им знать не следует, и слышат лучше, чем это предполагают. Я помню, что тогда говорили об отводе Зимнего дворца под казарму; это возмущало нас, детей, более всего на свете.

Мы спускались регулярно к отцу в то время, когда он причесывался; это происходило в собственной его опочивальне; он тогда бывал в белом шлафроке и сидел в простенке между окнами. Мой старый Китаев, в форме камер-гусара, был его парикмахером, - он ему завивал букли. Нас, т. е. меня, Михаила и Анну, впускали в комнату с нашими англичанками, и отец с удовольствием нами любовался, когда мы играли на ковре, покрывавшем пол этой комнаты. Как только прическа была окончена, Китаев с шумом закрывал жестяную крышку от пудреницы, помещавшейся близ стула, на котором сидел мой отец, и стул этот отодвигался к камину; это служило сигналом камердинерам, чтобы войти в комнату и его одевать, а нам, - чтобы отправляться к матушке; там мы оставались некоторое время, играя перед большим трюмо, стоявшим между окнами, или же нас посылали играть в парадные комнаты; серебряная балюстрада, украшающая придворную церковь и в прежнее время окружавшая кровати большой опочивальни, была местом наших встреч, и ее-то мы по преимуществу и избирали для лазания по ней.

Однажды вечером был концерт в большой столовой; мы находились у матушки; мой отец уже ушел, и мы смотрели в замочную скважину, потом поднялись к себе и принялись за обычные игры. Михаил, которому было тогда три года, играл в углу один в стороне от нас; англичанки, удивленные тем, что он не принимает участие в наших играх, обратили на это внимание и задали ему вопрос: что он делает? Он, не колеблясь, отвечал: "Я хороню своего отца"! Как ни малозначащи должны были казаться такие слова в устах ребенка, они тем не менее испугали нянек. Ему, само собою разумеется, запретили эту игру, но он тем не менее продолжал ее, заменяя слово отец - Семеновским гренадером. На следующее утро моего отца не стало. То, что я здесь говорю, есть действительный факт.

События этого печального дня сохранились так же в моей памяти, как смутный сон; я был разбужен и увидел перед собою графиню Ливен.

Когда меня одели, мы заметили в окно, на подъемном мосту под церковью, караулы, которых не было накануне; тут был весь Семеновский полк в крайне небрежном виде. Никто из нас не подозревал, что мы лишились отца; нас повели вниз к моей матушке, и вскоре оттуда мы отправились с нею, сестрами, Михаилом и графиней Ливен в Зимний дворец. Караул вышел во двор Михайловского дворца и отдал честь. Моя мать тотчас же заставила его молчать. Матушка моя лежала в глубине комнаты, когда вошел Император Александр в сопровождении Константина и князя Николая Ивановича Салтыкова; он бросился перед матушкой на колени, и я до сих пор еще слышу его рыдания. Ему принесли воды, а нас увели. Для нас было счастьем опять увидеть наши комнаты и, должен сказать по правде, наших деревянных лошадок, которых мы там забыли.

...........................................................
Воспоминания о младенческих годах императора Николая Павловича, записанные им собственноручно. Пер. с франц. В.В. Щеглов. СПб., 1906.

Николай I (Павлович) (1796 - 1855) - император Всероссийский с 14 декабря 1825, царь Польский и великий князь Финляндский. Из династии Романовых.
..........................................................

http://dugward.ru/library/nikolay1/niko … _mlad.html

Отредактировано Konstantinys2 (Чт, 11 Фев 2016 16:17:58)

Поделиться2Вс, 26 Фев 2017 18:46:18

Автор: Konstantinys2
Профессор
Откуда: Россия
Сообщений: 6645
Пол: Мужской
Уважение: +624
Последний визит:
Сб, 6 Июл 2024 20:43:43

ИСТОРИК.РФ Выпуск № 19-20 Июль-Август 2016

Последний рыцарь самодержавия

Будущий император Николай I родился ранним утром 25 июня (6 июля) 1796 года. В тот же день младенца показали его бабке Екатерине Великой. Это был уже девятый ребенок и третий сын в семье цесаревича и великого князя Павла Петровича. А значит, потенциальный наследник.

«Голос у него бас»

Рыцарем, а также богатырем его впервые назвала Екатерина. «Экий богатырь!» – якобы воскликнула она при виде внука. «Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков [61 см. – П. А.-Д.], а руки немного менее моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом», – писала императрица одному из своих постоянных корреспондентов барону Фридриху Мельхиору Гримму.

На крещение младенца Гавриил Державин откликнулся одой, в которой, как оказалось, прозвучали пророческие слова.

Се ныне дух Господень
На отрока сошел;
Прекрасен, благороден
И, как заря, расцвел
Он в пеленах лучами:
Дитя равняется с царями.

«Дитя равняется с царями»… Впрочем, тогда, за несколько месяцев до смерти Екатерины II, вряд ли кто-то мог предположить, что Николай воплотит державинское предначертание. Он был четвертым в очереди на русский трон: впереди него значились отец Павел Петрович (которого, правда, Екатерина не жаловала и поэтому, по слухам, хотела лишить прав престолонаследия) и двое старших братьев – Александр и Константин. При этом шанс на царствование у Николая появлялся лишь в случае, если каждый из венценосных братьев умрет бездетным. Кто бы мог тогда подумать, что примерно так оно и произойдет?!

Павел I был убит в ночь с 11 (23) на 12 (24) марта 1801 года. Николай Шильдер, один из лучших биографов императора Николая I, так передает последний разговор пятилетнего великого князя с отцом, состоявшийся накануне гибели Павла. В тот вечер Николай Павлович заинтересовался: «Отчего императора называют Павлом Первым?» – «Потому что не было другого государя, который носил бы это имя до меня», – объяснил отец. «Тогда меня будут называть Николаем Первым!» – воскликнул мальчик. «Если ты еще вступишь на престол», – услышал в ответ. Больше они не виделись: на следующий день императором стал Александр I…

Первый Николай

Вдовствующая императрица Мария Федоровна позаботилась о том, чтобы великого князя Николая обучали лучшие европейские и отечественные профессора. «Николаю Павловичу постарались дать хорошее образование; его, во всяком случае, учили и дольше, и лучше его старших братьев», – отмечал историк Юрий Готье. Между тем больше всего великого князя интересовали военно-инженерные дисциплины. Позже он сам признавался: «Одни военные науки занимали меня страстно, в них одних находил я утешение и приятное занятие, сходное с расположением моего духа». «Мы, инженеры…» – до конца дней любил повторять Николай.

Он из тех, кто «опоздал» на Отечественную войну: в сражениях 1812 года, как и в последовавших затем Заграничных походах русской армии, молодому великому князю участвовать не довелось. Но Берлин и Париж по разрешению Александра I прибыть к армии он все-таки посетил и произвел на окружающих благоприятное впечатление.

Тогда же, в 1814-м, Николай встретил свою будущую супругу. Много лет спустя он вспоминал: «Тут, в Берлине, провидением назначено было решиться счастию всей моей будущности: здесь увидел я в первый раз ту, которая по собственному моему выбору с первого раза возбудила во мне желание принадлежать ей на всю жизнь». «Он мне нравится, и я уверена, что буду счастлива с ним. Наша духовная жизнь схожа; пусть мир движется, как ему хочется, мы создадим наш собственный мир в наших сердцах», – писала прусская принцесса, которая вскоре после встречи с великим князем Николаем стала его невестой.

Ключевыми для Николая Павловича были понятия «ответственность» и «долг». А долг требовал от него беспрекословного подчинения Ангелу (так в семье звали императора Александра) и службы на благо Отечества.

Молодой великий князь был назначен генерал-инспектором по инженерной части. Он взялся за дело, по его собственным словам, «в высшей степени ответственно»: был требовательным до жесткости, строгим до безжалостности. Декабрист Андрей Розен отмечал впоследствии в воспоминаниях: «Служба была строгая. <…> Его высочество был взыскателен по правилам дисциплины и потому, что сам не щадил себя…»

Крутой нрав, помноженный на крайнюю безапелляционность, – кому такое понравится? «Он был необщителен и холоден, весь преданный чувству долга своего. В исполнении его он был слишком строг к себе и другим. В правильных чертах его белого, бледного лица видна была какая-то неподвижность, какая-то безотчетливая суровость. <…> Скажем правду: он не был любим» – так описывал «инженера» Николая Павловича известный мемуарист Филипп Вигель.

Однако помимо страсти к инженерии и к службе в целом окружающие замечали в Николае абсолютно непоказное, искреннее благородство. Екатерининское определение «рыцарь» закрепилось за ним именно в эту пору…

«Конец моему счастливому существованию»

Жизнь складывалась счастливо и предсказуемо. Первые признаки того, что так не будет продолжаться вечно, появились летом 1819 года. Тогда с Николаем, уже ставшим отцом маленького Александра (будущего императора Александра II) и вновь ожидавшим прибавления в семействе, о возможном наследовании престола заговорил старший брат.

Как вспоминал Николай, в приватной беседе с ним и его женой Александрой Федоровной император сообщил, что сам «он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, как почувствует сему время», а наследник Константин, «имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле». Поэтому, давал понять Александр, рано или поздно Николаю Павловичу придется взойти на трон.

«Мы сидели словно окаменелые, широко раскрыв глаза, и не были в состоянии произнести ни слова. <…> Нас точно громом поразило; будущее показалось нам мрачным и недоступным для счастья» – таким запомнился этот день Александре Федоровне. «Кончился сей разговор; государь уехал, но мы с женой остались в положении, которое уподобить могу только тому ощущению, которое, полагаю, поразит человека, идущего спокойно по приятной дороге, усеянной цветами и с которой всюду открываются приятнейшие виды, когда вдруг разверзается под ногами пропасть, в которую непреодолимая сила ввергает его, не давая отступить или воротиться. Вот совершенное изображение нашего ужасного положения», – писал позже Николай I о том впечатлении, которое произвело сообщение брата.

Правда, ни о конкретных сроках ухода императора на покой, ни об официальном подписании Константином отречения от престола речь не шла… Все закончилось неожиданно. 27 ноября 1825 года в Петербург пришла весть из Таганрога о кончине Александра I. «Конец моему счастливому существованию…» – такими словами встретил Николай печальное известие.

14 декабря 1825 года

Уже в два часа пополудни того же 27 ноября был вскрыт конверт с секретным завещанием Александра I и отречением от престола Константина Павловича. Бумаги передали для прочтения Николаю. Устно добровольное решение цесаревича Константина подтвердила мать-императрица Мария Федоровна. Однако страна об этом не знала и уже присягала Константину. В этой ситуации Николай Павлович не посчитал возможным занять трон в обход старшего брата. «Дорогой Константин, я только что принес моему императору присягу, которую должен был принести, так же как и все, кто окружал меня в церкви в тот момент, когда нас сразило худшее из несчастий. <…> Богом заклинаю, не покидайте нас, не оставляйте нас одних! Ваш брат, преданный Вам до гробовой доски», – писал Николай Константину, находившемуся тогда в Варшаве. Но тот править отказывался и в Петербург не спешил.

Николай просил брата, которому присягнула уже вся Россия, прибыть в столицу и отречься публично. Великий князь Михаил, четвертый, самый младший сын Павла I, курьером метался между Санкт-Петербургом и Варшавой. Наконец в столицу доставили подписанный Константином текст отречения. Николай понимал, что судьба самодержавия теперь в его руках: «Послезавтра поутру я – или государь, или без дыхания». Историограф Николай Карамзин и Михаил Сперанский, который в будущем возглавит работы по составлению Свода законов Российской империи, подготовили текст манифеста. Была назначена новая присяга – новому императору. «Что до меня касается, если я хоть час буду императором, то покажу, что этого достоин», – сказал тогда Николай.

Доказать это ему пришлось тотчас: выступление декабристов, пытавшихся использовать возникшее при переходе власти замешательство, стало начальной точкой николаевского правления. После долгих раздумий (трижды он просил: «Подождите!») Николай Павлович приказал открыть огонь по мятежникам. Заговор был подавлен, заговорщики схвачены. Вечером Николай писал старшему брату: «Дорогой, дорогой Константин! Ваша воля исполнена, я – император, но какой ценой, Боже мой! Ценой крови моих подданных».

Узнав о планах заговорщиков уничтожить всю царскую семью, окружение нового императора призвало его к максимально суровому наказанию виновных. Но Николай I миловал многих из приговоренных: на виселице оказалось всего пятеро мятежников – самых яростных, он был в этом уверен, врагов. Сто лет спустя в России будут только мечтать о подобной «жестокости».

Не забыл Николай I и о семьях осужденных: «Да не дерзнет никто вменить их родство кому-либо в укоризну. Сие запрещает закон гражданский, а более того, закон христианский». Сразу после казни император писал доверительно князю Александру Голицыну: «Все кончено, остаются вдовы. <…> Дайте мне знать о бедной Рылеевой и скажите ей, что я прошу ее располагать мною при любом случае и надеюсь, что она не откажется всегда сообщать мне о том, что ей необходимо. Равно узнайте, прошу Вас, что делают Муравьева и Трубецкая. Да будет благословен Господь, что все это закончилось». А в 1828 году после кончины матери Николай смягчит долю тех, кто был отправлен на каторгу: «Пусть с них снимут кандалы…»

Поэт и жрец

«Революция стоит у ворот империи, но клянусь, что она не проникнет сюда, пока я дышу». Во многом эти слова Николая – ключ к его политической философии.

Он не позволил европейским странам вмешиваться во внутренние дела России. Еще во время декабрьского мятежа Николай осек представителей иностранного дипкорпуса: «Эта сцена – дело семейное, и в ней Европе делать нечего!»

Он не дал Европе впасть в безумие революций. Император чтил заветы брата Александра. Но делал все на свой лад – жестко и недвусмысленно. «Мы, инженеры…»

Внутри страны он, что называется, закручивал гайки: революция и правда «стоит у ворот империи». При этом Николай до поры сохранял за Польшей все привилегии, в том числе дарованную ей Александром Конституцию. Но когда поляки подняли восстание и изгнали из Варшавы Константина, он без колебаний решился порвать Конституцию в клочья. Впрочем, не забыв указать: «Однако не испытывайте злых чувств по отношению к полякам. Помните, что они наши братья по крови».

Разумеется, он знал себе цену. Когда король Франции Карл уступил трон «королю французов» Луи Филиппу и тот пытался в письмах называть российского императора «государь, кузен мой», Николай такого «кузенства» не потерпел: только – «ваше величество». А после свержения, в свою очередь, Луи Филиппа резюмировал: «Луи Филипп вышел через ту же дверь, что и вошел».

Когда Австрийская империя захлебывалась в крови Венгерского восстания и молодой император Франц Иосиф взывал о помощи, Николай отправил к австрийцам 150-тысячную армию генерала Ивана Паскевича. Восстание было подавлено, угроза революции устранена, Николай – на вершине славы.

К 25-летию правления – в 1850-м – ему вручили адрес со словами: «Везде, где пошатнулся трон или общество ослабло, подточенное революционными идеями, смогли почувствовать, сколь могущественна рука вашего величества».

Все кончилось в тяжелые для императора дни Крымской войны. Союзники, на которых рассчитывал Николай, подвели. В первую очередь австрийцы, Франц Иосиф – тот, кто был обязан ему троном. Война показала уязвимые места Российской империи, которую Николай до последнего тащил на себе, полагая своим долгом во что бы то ни стало отладить ее несовершенный механизм. «Николай I – фанатический жрец и вместе с тем своеобразный поэт неограниченной власти государя», – писал о нем в начале ХХ века Юрий Готье. Империя надорвалась. Жрец и поэт в одном лице надорвался вслед за ней. У Дон Кихота самодержавия пошатнулось здоровье: он оказался вовсе не тем «железным жандармом», каким изображали его на европейских карикатурах. 18 февраля (2 марта) 1855 года император Николай I умер. Его последние слова были обращены к наследнику: «Держи все! Держи все!»

Петр Александров-Деркаченко,
председатель Московского общества истории и древностей русских

Поделиться3Вт, 26 Дек 2017 17:02:16

Автор: Konstantinys2
Профессор
Откуда: Россия
Сообщений: 6645
Пол: Мужской
Уважение: +624
Последний визит:
Сб, 6 Июл 2024 20:43:43

Поделиться4Вт, 26 Дек 2017 17:37:25

Автор: Konstantinys2
Профессор
Откуда: Россия
Сообщений: 6645
Пол: Мужской
Уважение: +624
Последний визит:
Сб, 6 Июл 2024 20:43:43

ИСТОРИК.РФ № 9 (21) 2016

Начало пути

Первая российская железная дорога, протяженность которой составила всего 23 км, связывала Санкт-Петербург с Царским Селом и служила больше для развлечения, чем для дела. Однако именно с нее все и началось…

Справедливости ради следует отметить, что очень многое предшествовало тому, чтобы 30 октября (11 ноября) 1837 года – в первый день функционирования Царскосельской железной дороги – можно было сесть в поезд и поехать. Поэтому рассказ об этой железной дороге стоит начать издалека.

ДОРОГА ФРОЛОВА

Строго говоря, самая первая железная дорога в России появилась еще в 1809 году благодаря выдающемуся инженеру-изобретателю Петру Козьмичу Фролову – сыну знаменитого гидротехника Козьмы Дмитриевича Фролова, впервые в мире применившего металлические рельсы для движения вагонеток, груженных рудой, на конной тяге.

Дорога Петра Фролова соединила Змеиногорский рудник с Корболихинским сереброплавильным заводом на Колывано-Вознесенских заводах на Алтае, ее длина составила 1,87 км.

Чугунные рельсы имели профиль головки (верхней части), в которой располагался желоб колеса вагонетки, в виде эллипса. Рельсы лежали на деревянных поперечинах – предках современных шпал. Правда, вместо паровоза Фролов использовал конную тягу (паровоза тогда еще просто не было), но в этом состояло единственное принципиальное отличие его дороги от будущих железных дорог на паровой тяге.

По такой «чугунке» одна лошадь могла везти груз в 25 раз больший, чем по обычной грунтовой дороге. Две лошади и два человека заменяли собой труд 1078 рабочих. Эта очевидная экономическая выгода и заставила петербургскую бюрократию утвердить проект без проволочек.

Рассчитав уже тогда, что чем круче уклон пути, тем меньше возможный вес перевозимых грузов и скорость перевозки, инженер установил предельно допустимый уклон в 14% (14 м на 1 км пути). Вагонетки, которые назывались таратайками (кстати, именно отсюда пошло это слово), ходили по расписанию, причем Фролов сам разработал и утвердил график их оборота.

На его дороге были искусственные сооружения: насыпи, выемки, а также виадук длиной 350 м и мост через реку Корболиху протяженностью 292 м – на 20 каменных столбах высотой до 11 м. Ширина колеи составила 3,5 фута (1067 мм), как на многих железных дорогах мира куда более позднего времени.

Конечно, эту дорогу от обычных перевозочных железных дорог, распространившихся впоследствии, отличало то, что на ней отсутствовало пассажирское движение, но она изначально не была на это рассчитана. Проработала «чугунка» Фролова около 30 лет – до конца 30-х годов XIX века.

НУЖНЫ ЛИ РОССИИ ЖЕЛЕЗНЫЕ ДОРОГИ?

Между тем в 1830-х годах, когда вся просвещенная Россия уже знала о локомотивах и первых железных дорогах общего пользования, созданных великим Джорджем Стефенсоном в Англии, в русских придворных кругах и в печати развернулась бурная полемика на тему, нужны ли империи железные дороги. В основе споров лежали сомнения, связанные даже не столько с целесообразностью использования данного вида транспорта, сколько с гигантской стоимостью таких дорог и возможностью их эффективной эксплуатации именно в условиях России с ее огромными пространствами и суровым климатом.

Сопротивление сооружению первой железной дороги было очень велико, причем на самом высоком уровне. Главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями граф К.Ф. Толь утверждал, что железные дороги могут «поколебать сами вековые устои России». А министр финансов граф Е.Ф. Канкрин конкретизировал, что их появление повлечет за собой уничтожение «столь необходимой общественной иерархии», ведь железная дорога «поведет к равенству сословий, так как и сановник и простак, и барин и мужик поедут, сидя рядом в вагоне, в одном посаде». Представители полиции опасались также, что подобный технический прогресс создаст благоприятные условия для бегства преступников.

Жесткая полемика развернулась и на страницах популярных журналов того времени. Спор начался с напечатанной в Петербурге в начале 1830 года статьи физика Николая Щеглова «О железных дорогах и преимуществах их над обыкновенными дорогами и каналами». Автор доказывал необходимость скорейшего строительства в России «металлических дорог» и утверждал, что только это может избавить государство от серьезных и все возраставших транспортных затруднений.

Вскоре появились резкие отклики на нее, среди которых наиболее известной стала статья литератора Наркиза Тарасенко-Отрешкова «Об устроении железных дорог в России», опубликованная в 1835 году. Главный вывод автора, мнившего себя знатоком экономических и технологических вопросов, заключался в том, что строительство железной дороги «очевидно бесполезно и крайне невыгодно». На этот опус дал свою знаменитую отповедь профессор Института Корпуса путей сообщения Матвей Волков, который в ответной статье аргументированно привел совершенно противоположные и, как показала практика, правильные суждения.

«По моему мнению, в истории будут отныне две величайшие эпохи преобразования общества: это – введение христианства и – введение железных дорог», – писал Волков.

Интересно, что со статьей профессора в 1836 году ознакомился Александр Сергеевич Пушкин. Правда, поэт не разделял оптимизма автора и потому отказался опубликовать ее в издававшемся им «Современнике»:

«Статья г. Волкова в самом деле очень замечательна, дельно и умно написана и занимательна для всякого. Однако ж я ее не помещу, потому что, по моему мнению, правительству вовсе не нужно вмешиваться в этот проект. Россия не может бросить 3 000 000 на попытку. Дело о новой дороге касается частных людей: пускай они и хлопочут. Все, что можно им обещать, так это привилегию на 12 или 15 лет. Дорога (железная) из Москвы в Нижний Новгород еще была бы нужнее дороги из Москвы в Петербург – и мое мнение – было бы: с нее и начать…Я, конечно, не против железных дорог; но я против того, чтоб этим занялось правительство. Некоторые возражения противу проекта неоспоримы. Например: о заносе снега. Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non [лат. – «во что бы то ни стало»]. О высылке народа или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость».

Пушкину вторил «Журнал общеполезных сведений», напечатавший любопытную заметку «Мысль русского крестьянина-извозчика о чугунных дорогах и пароходных экипажах между С.-Петербургом и Москвою», в которой, в частности, отмечалось, что «русские вьюги не потерпят иноземных хитростей». «Да и где взять такую тьму топлива, чтобы вечно не угасал огонь под ходунами-самоварами?» – не без резона задавался вопросом автор заметки. И правда, в дальнейшем вырубка лесов на дрова для паровозов ознаменовалась тяжелыми экологическими последствиями, что, собственно, и потребовало перехода на многих дорогах на отопление нефтью, а потом углем.

Кстати, нелишним будет заметить гениальную прозорливость Пушкина: он не только первым заговорил о необходимости сооружения железной дороги на Нижний Новгород (что было выполнено лишь после проведения Петербурго-Московской магистрали), но и явился автором идеи по созданию железнодорожной снегоуборочной машины…

ПОЛЗУНОВ ИЛИ УАТТ?

Обычно в числе праотцов железнодорожного сообщения называют создателя стационарной паровой машины Ивана Ползунова. С этим трудно согласиться.

Машина Ползунова, проект которой он разработал в 1763 году, хотя и являлась выдающимся для своего времени изобретением (впервые нашла воплощение идея использования двух цилиндров вместо одного, который был на машине англичанина Томаса Ньюкомена, созданной в 1712 году), однако в отличие от будущей машины шотландского инженера Джеймса Уатта была двигателем сугубо стационарным, неприменимым к установке на транспортное средство. (Отметим также, что Ползунов не был изобретателем, как говорят, по озарению: сын простого солдата, он окончил словесную и арифметическую школы, а с трудами Ньюкомена ознакомился самостоятельно по книге И.А. Шлаттера «Обстоятельное наставление рудному делу», изданной в 1760 году.)

Машина Уатта 1782 года оказалась куда более подходящей для паровозов, и именно ее применил Джордж Стефенсон на своем первом локомотиве.

ПЕРВЫЙ РУССКИЙ ПАРОВОЗ

Первый в мире паровоз появился за пределами России – в Англии. В 1814 году был построен первый из локомотивов Джорджа Стефенсона, получивший название «Блюхер» – в честь прусского фельдмаршала Гебхарда фон Блюхера, одного из героев битвы при Ватерлоо. Паровоз весил 6 тонн и мог разгоняться до 6,4 км/ч. Для современников создание таких «чудо-машин» означало примерно то же, что для их потомков в середине XX века запуск первых космических ракет. Паровозы Стефенсона заставили говорить о себе весь мир, не исключая и Россию.

ПЕРВЫЕ ЖЕЛЕЗНЫЕ ДОРОГИ

В 1837 году, накануне открытия первой железной дороги в России, в Европе и Северной Америке уже работали регулярные железнодорожные линии с перевозкой грузов и пассажиров на паровой тяге.

Первая в мире такая линия – Стоктон-Дарлингтонская железная дорога в Англии (протяженностью 41 км) – была открыта 27 сентября 1825 года. Этот день отмечают как всемирный день начала регулярного движения по железным дорогам. В 1830 году там же была сооружена коммерческая Ливерпуль-Манчестерская железная дорога.

Железнодорожные линии регулярного сообщения появились также в Северной Америке (1830, Балтимор – Элликот-Милз, 24 км), в Бельгии (1835, Мехелен – Брюссель, 20 км), в Германии (1835, Нюрнберг – Фюрт, 6 км), в Австрии (1837, Флорисдорф – Ваграм, 13 км) и во Франции (1837, Париж – Сен-Жермен-ан-Ле, 19 км).

Впрочем, пока в просвещенных кругах шла полемика по поводу целесообразности железных дорог, на уральских Демидовских заводах крепостной Ефим Алексеевич Черепанов с сыном Мироном Ефимовичем в 1834 году создали первый русский паровоз. Нередко его ошибочно называют первым в мире – это не только большое заблуждение (как и досадная привычка величать Е.А. Черепанова и М.Е. Черепанова братьями), но и просто историческая несправедливость, поскольку Мирон Черепанов познакомился с паровозным делом на знаменитых уже тогда заводах Стефенсона в Англии во время командировки в Европу в 1833 году.

Заслугой Мирона Черепанова является то, что он значительно усовершенствовал стефенсоновскую конструкцию за счет использования более производительного котла: он увеличил число так называемых жаровых труб, которые во время работы нагреваются и заставляют воду кипеть, с 25 до 80 штук.

Дорога, по которой ходил паровоз Черепановых, была грузовозной: паровоз таскал за собой вагонетки с рудой, а случавшимся людям предлагалось ехать за тендером, «за которым далее прикреплена приличная повозка для всякой поклажи или для пассажиров числом 40 человек». Регулярного пассажирского движения на дороге не существовало. «Горный журнал» в 1835 году о первом паровозе Черепановых писал так:
«Сухопутный пароход, ими устроенный, ходит ныне в обе стороны по нарочно приготовленным на длине 400 сажен[ей] [853,5 м] чугунным колесопроводам. Пароход их неоднократно был в действии и показал на деле, что может возить более 200 пуд[ов] [3,3 тонны] тяжести со скоростью от 12 до 15 верст в час [13–16 км/ч]».

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – ЦАРСКОЕ СЕЛО

Вопреки расхожим домыслам, Россия не имела столь уж большого отставания от всего остального мира в деле внедрения железных дорог на паровой тяге. Первая российская железная дорога общего пользования, связавшая Петербург с Царским Селом, была открыта в 1837 году, причем по протяженности – 23 км – она превосходила первые аналогичные линии в целом ряде развитых стран.

Несомненная заслуга Николая I состоит в том, что он практически не промедлил с решением этого вопроса, ставшего судьбоносным для всего хода истории России. А ведь многие, как, напомним, даже Александр Пушкин, выступали против миллионных государственных затрат на железные дороги, считая, что это удел беспокойства «частных людей».

Кстати, строительство первой дороги обошлось дороже, чем предполагал поэт, – не в 3 млн, а в 5 млн рублей ассигнациями. И это притом, что Царскосельская линия имела скорее туристическое, нежели экономическое назначение. Правда, ее сооружение стало первым опытом привлечения частного, а именно акционерного, капитала на создание сети железных дорог в России. Впоследствии этот способ обеспечения железнодорожного строительства будет одним из основных.

В данном случае было учреждено акционерное общество с капиталом в 3 млн рублей. Помимо инициатора сооружения дороги, чешского и австрийского инженера Франца Антона (Франтишека Антонина) Риттера фон Герстнера, учредителями общества стали знаменитый предприниматель граф А.А. Бобринский и немецкие «купцы» Б.Б. Крамер и И.К. Плитт.

Историческая заслуга Герстнера перед Россией поистине велика. Прежде всего ему удалось отыскать способы преодоления бюрократического сопротивления властей, а это в нашей стране порой важнее всего, включая даже решение тех или иных технических проблем.

Герстнер сумел привлечь к своей идее внимание Николая I, и в конечном счете она получила высочайшую поддержку. Произошло это так. С помощью австрийского посланника в Петербурге инженер добился встречи с шефом жандармов Александром Бенкендорфом, который и устроил ему аудиенцию у Николая. В разговоре с царем одним из доводов Герстнера стало то, что железные дороги могут иметь в России огромное военно-стратегическое значение, в том числе при подавлении бунтов.
В частности, он сообщил императору (который с детства уделял особое внимание военным вопросам), что во время беспорядков в Ирландии правительство Великобритании сумело за два часа доставить войска по железной дороге из Манчестера в Ливерпуль. Похоже, именно этот мощнейший аргумент и решил судьбу переговоров.

Впрочем, зерно упало в подготовленную почву. Еще во время поездки в Англию в 1816 году будущий царь, а тогда 19-летний великий князь, впервые увидев паровой локомотив, проникся большим расположением и к этому транспортному средству, и к самой чугунной дороге, для которой оно было предназначено. Есть даже легенда, что Николай Павлович попросил у Стефенсона разрешения залезть на площадку паровоза (будок тогда не было), чтобы подбросить в топку пару лопат угля.

ЛОШАДЬ ИЛИ ПАР?

ДИЛИЖАНС САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА

1 сентября 1820 года от петербургского Обуховского моста в Москву отправился первый дилижанс, учрежденный, если воспользоваться выражением А.С. Пушкина, обществом «частных людей». Это явилось первым опытом регулярного дальнего пассажирского сообщения в России. В пути дилижанс находился 4–5 суток и вез до восьми пассажиров за очень высокую по тем временам плату. Безусловно, нововведение было бы невозможно без модернизации Московского шоссе, о котором поэт отозвался как о «великолепном». А уж он понимал толк в дорогах!

Впрочем, роль шоссейных дорог в транспортном сообщении Российской империи продолжала оставаться ничтожной. По данным, которые приводят современные исследователи Ю.К. Сорокин и В.С. Рубан, даже в конце XIX века (в 1897 году) в России на душу населения приходилось всего 18 саженей шоссе, тогда как в Испании – 56, Бельгии – 227, Австрии – 553, Швеции – 553, Франции – 609. При этом проезд по столь немногочисленным российским шоссе оказывался далеко не всякому по карману. Бедная крестьянская Россия путешествовала в основном пешком.

Сегодня всем понятно, что лошадь паровозу не конкурент. Правда, обычно упускается из виду то обстоятельство, что строительство конно-железной дороги, которое сводилось к одному только сооружению легкого пути и постоялых дворов вдоль него, позволяло прокладывать дорогу по очень тяжелому профилю с практически неограниченными по крутизне радиусами кривых, при условии которых вписывались рельсы с шириной колеи всего лишь около метра. Это было к тому же гораздо быстрее и дешевле, чем сооружение полноценной железной дороги с паровой тягой. Недаром первая конно-железная дорога Линц – Будвайс (Ческе-Будеёвицы) имела протяженность 129 км – не в пример весьма коротким паровозным дорогам. Между прочим, на конной тяге она проработала до 1870 года.

Так что пока не выяснилось вполне, насколько мощнее, мобильнее и в целом выгоднее паровоз, предпочтение, отдаваемое гужевой тяге, не выглядело таким уж неоправданным. Первое время тяга лошадьми активно применялась и на Царскосельской дороге. Однако заслуга Герстнера заключается и в том, что он твердо взял курс на строительство в России именно паровозной железной дороги, хотя требования момента склоняли его к более простому и дешевому варианту…

Появление Царскосельской дороги положило начало формированию своеобразной и сразу завоевавшей популярность сферы обслуживания железнодорожного транспорта, в которую входили буфеты, трактиры, рестораны и места отдыха (залы ожидания, комнаты отдыха, гостиницы). С тех пор возможность круглосуточного питания и отдыха пассажиров и служащих – несомненная привилегия железных дорог.

Герстнер, говоря современным языком, был выдающимся продюсером. Он не только «спродюсировал» сооружение железной дороги, но и сформировал систему спроса на ее услуги у пассажиров. Помимо буфетов и ресторанов он инициировал создание вокзального концертного зала в Павловске (чуть позже было открыто движение и на участке Царское Село – Павловск), а затем даже ипподрома. Рост перевозок по Царскосельской дороге в период с 1838 по 1840 год подтверждает правильность идеи австрийского инженера о дополнительном стимулировании клиентов и, как сказали бы сегодня, организации вспомогательной инфраструктуры развлекательного и туристического бизнеса. В результате дорога Герстнера открыла новую страницу не только в транспортном сообщении, но и в истории культуры в России (например, концерты в Павловске представляли собой нечто гораздо большее, чем просто развлекательная музыкальная программа для отдыхающей «чистой публики»). Да и главные железнодорожные названия – заимствованные из английского «воксхолл» и «ваггон» – именно тогда вошли в классический обиход как «вокзал» и «вагон».

«ОТЕЧЕСТВО НАМ ЦАРСКОЕ СЕЛО»

Что же касается самой Царскосельской дороги, то она определила очень многое в отношении перспективы развития и становления традиций железнодорожного дела в России.
Это была железная дорога общего пользования, одинаково доступная всем сословиям, полноценное общенародное регулярное средство сообщения. В этом ее глобальный исторический смысл.

Это была железная дорога на паровой тяге. Опыт эксплуатации первых паровозов имел исключительную важность.
Это было прямое доказательство того, что климат северной России не может помешать регулярной работе железных дорог.
Кроме того, благодаря Царскосельской линии было найдено решение многих инженерных вопросов по прокладке дорог в различных местных условиях: речь идет и об осушении болот, и о подготовке полотна. Очень важно, что дорога сооружена была на щебеночном, а не на песчаном балласте. Также при ее строительстве впервые в истории России проводилось отчуждение земель под прокладку железнодорожных путей.

Задача проведения Царскосельской дороги побудила и к выработке механизмов финансирования этого процесса. Как уже говорилось, создание общества акционеров, субсидировавших строительство, а затем предоставление правительственного займа – эти решения, равно как и их комбинирование, стали впоследствии основным способом обеспечения строительства и эксплуатации железных дорог в дореволюционной России.

Открытие движения по Царскосельской линии показало, что железная дорога может быть доходной. Число перевезенных пассажиров за два первых года эксплуатации увеличилось почти в 2,5 раза (с 300 тыс. до 726 тыс. человек в год).
Важнейшим моментом в обустройстве Царскосельской дороги стало создание инфраструктуры обслуживания пассажиров. Уже тогда появились три класса вагонов и билеты на проезд (проездные документы). Между прочим, фамилии пассажиров записывались, предъявлялись паспорта («освидетельствовались виды») – все как сейчас.

Именно на Царскосельской дороге возникло понятие «расписание движения поездов» (правда, в те времена писали «росписание» и «поезды»). Там же были внедрены стрелочные переводы для перехода с одного пути на другой и сигнализация оптическими сигналами (подвесными шарами – предками светофоров), ставшая основным способом подачи сигналов на железных дорогах и побудившая впоследствии к созданию правил сигнализации. В 1845 году, через несколько лет после открытия дороги, вдоль нее (при участии английской фирмы «Морзе») были проведены линии телеграфа.

Нельзя не отметить огромную роль Царскосельской дороги в получении опыта проектирования особого рода зданий и сооружений в России: служебную железнодорожную архитектуру, родившуюся одновременно с первой железной дорогой, отличает неповторимый, в высшей степени самобытный характер.

Наконец, введение в эксплуатацию Царскосельской дороги связано с кардинальным изменением ритма человеческой жизни, самого понятия о времени и пространстве. «Шестьдесят верст в час – страшно подумать!» – писали газеты того времени.
Безусловно, строительство дороги из Петербурга в Царское Село явилось одним из значимых рубежей в истории России. Тем не менее шагом в глобальном развитии экономики и социальной жизни оно так и не стало. Сама дорога имела скорее развлекательное, чем перевозочное назначение; и к тому же, как экспериментальная, она была слишком короткой.

Несмотря на то что и на Западе первые паровозные дороги не отличались особой протяженностью, там железнодорожное строительство стало развиваться очень быстро и обернулось настоящим бумом. Это привело к резкому росту протяженности сооружаемых линий и, соответственно, к охвату железными дорогами больших территорий. Кроме того, в Западной Европе и США уже в 1830-х годах на железных дорогах немалое значение приобрели не только пассажирские, но и грузовые перевозки (тогда как на Царскосельской дороге доля грузоперевозок составляла не более 4–5%).

Россия после открытия движения между Санкт-Петербургом и Царским Селом еще целых 14 лет оставалась без магистральных железнодорожных линий, и это с ее-то бездорожьем и огромными расстояниями…

ПЕРВЫЕ КРУШЕНИЯ

Первое в истории России крушение поезда произошло на Царскосельской дороге 21 мая 1839 года. В результате поломки буфера или, по другой версии, вагонной оси порожний вагон (экипаж) выдавило с пути набежавшими вагонами и сбросило с рельсов. Между прочим, число пассажиров было таково, что длинный состав шел с двойной тягой паровозов – его вели локомотивы «Проворный» и «Стрела». Погибли управляющий дорогой Фасман и обер-кондуктор Буш – первые жертвы крушений на железнодорожном транспорте в России.

В ночь с 11 на 12 августа 1841 года на той же дороге, тогда еще единственной в стране, произошло еще более страшное происшествие: столкнулись поезда, ведомые паровозами «Богатырь» и «Лев». Шесть пассажиров погибли, 21 получил ранения. Машинист, англичанин Роберт Максвелл, высланный затем из России, в момент крушения, по достоверным сведениям, был пьян и потому, как он объяснил впоследствии, «забыл» о распоряжении управляющего дорогой совершить остановку поезда на станции Московское шоссе, чтобы пропустить встречный.

Причем сам Максвелл, осознав неизбежность столкновения, спрыгнул с паровоза, предоставив дело спасения поезда своему помощнику. Вскоре машинистов-англичан на Царскосельской дороге сменили немцы, которые к тому же потребовали вдвое меньшую плату (тогда же отопление коксом было заменено отоплением дровами). Это крушение ярко продемонстрировало потрясенной общественности, что пьянство и работа на транспорте несовместимы. Показательна была и реакция на катастрофу Николая I: он запретил отправление поездов из Павловска и Петербурга до прибытия встречного…
Алексей Вульфов

Страница: 1

Россия - Запад

Меню навигации