Сталин в жизни Коллонтай
Первая женщина-дипломат Советского союза трижды оказывалась на грани краха
Текст: Олег Мозохин ( доктор исторических наук)
11.02.2015, 14:56
Об Александре Михайловне Коллонтай (1872-1952) в последние десятилетия написано немало, а в конце 2013 года в известной серии ЖЗЛ вышла книга о ней, написанная Леонидом Млечиным. Но ряд важных сюжетов биографии этой энергичной женщины, оставившей своеобразный след в отечественной истории ХХ века, по-прежнему остаются не до конца прояснёнными. Среди таких проблем и отношения Коллонтай со Сталиным, на мой взгляд, заслуживающие даже больше внимания, чем бурная личная жизнь Александры Михайловны.
На протяжении всей своей жизни Коллонтай вела дневники. Часть из них после обработки, которой она занялась в послевоенный период, была сформирована под общим названием "Двадцать три года дипломатической работы", отдельная их часть была посвящена встречам и беседам со Сталиным в 1922-1934 годах. Сегодня эти тексты частично опубликованы. Вне всякого сомнения, после редакторской правки они видоизменились, но, как показывает сохранившаяся переписка со Сталиным, несущественно.
Тесное знакомство Коллонтай со Сталиным относится к концу 1917 года, когда оба вошли в первое советское правительство: она - в качестве наркома государственного призрения, он - как нарком по делам национальностей. По версии Млечина, их общение в 1917-м очень серьёзно повлияло на последующую участь первой женщины-наркома: "Двадцать пятого ноября 1917 года два наркома - Коллонтай и Сталин - приехали на съезд социал-демократов Финляндии... Сталина командировали как наркома по делам национальностей, Коллонтай - как знатока финских дел. У Иосифа Виссарионовича остались самые приятные впечатления от общения с Александрой Михайловной. Это был счастливый для неё случай, спасший ей жизнь". Мне представляется, что эту краткую совместную поездку переоценивать не стоит - хорошо известна судьба многих из тех, у кого в те или иные периоды времени отношения со Сталиным были куда лучше, нежели у "мадам Коллонтайки".
Сталин почувствовал, что дал промах
Заметим также, что ещё до помещённого выше рассказа о путешествии в Финляндию Млечин приводит известную цитату из работы Троцкого о Сталине:
"После переворота первое заседание большевистского правительства происходило в Смольном, в кабинете Ленина, где некрашеная деревянная перегородка отделяла помещение телефонистки и машинистки. Мы со Сталиным явились первыми. Из-за перегородки раздался сочный бас Дыбенко: он разговаривал по телефону с Финляндией, и разговор имел скорее нежный характер. Двадцатидевятилетний чернобородый матрос, весёлый и самоуверенный гигант, сблизился незадолго перед тем с Александрой Коллонтай, женщиной аристократического происхождения, владеющей полудюжиной иностранных языков и приближавшейся к 46-й годовщине. В некоторых кругах партии на эту тему, несомненно, сплетничали. Сталин, с которым я до того времени ни разу не вёл личных разговоров, подошел ко мне с какой-то неожиданной развязностью и, показывая плечом за перегородку, сказал, хихикая:
- Это он с Коллонтай, с Коллонтай…
Его жест и его смешок показались мне неуместными и невыносимо вульгарными, особенно в этот час и в этом месте. Не помню, просто ли я промолчал, отведя глаза, или сказал сухо:
- Это их дело.
Но Сталин почувствовал, что дал промах. Его лицо сразу изменилось, и в желтоватых глазах появились те же искры враждебности, которые я уловил в Вене. С этого времени он никогда больше не пытался вступать со мной в разговоры на личные темы".
При всей пристрастности Льва Давидовича и переполняющей его ненависти к Сталину Троцкий вряд ли стал бы существенно искажать реальность в столь незначительном эпизоде. Более того, и в 1917 году, и позже Иосиф Виссарионович относился к Александре Михайловне с такой вот сталинской иронией - и в этом плане поездка к финским социал-демократам вряд ли что-то принципиально изменила. Главное заключалось в том, что Коллонтай никогда не казалась Сталину сколько-нибудь опасной, но при этом имела ряд достоинств, позволявших определить её на дипломатическую работу, где большевики испытывали серьёзный дефицит кадров.
Важно отметить, что Александра Михайловна сама попросилась в "когорту сталинцев", потерпев поражение во внутрипартийной борьбе 1911 - 1922 годов, когда она стала одним из лидеров "рабочей оппозиции". После последнего предупреждения, вынесенного XI съездом РКП(б) весной 1922 года, и окончательного разгрома фракции Коллонтай вынуждена была отказаться от своей платформы. В своём дневнике, описывая заседание комиссии съезда по вопросу об исключении "рабочей оппозиции" из партии, она вспоминала достаточно зловещую, но опять-таки ироничную реплику Сталина: "А Вы получили гонорар от белогвардейских газет за перепечатку Вашей брошюры "Рабочая оппозиция" в их газетах?" Коллонтай возмущалась такой постановкой вопроса.
Коллонтай никогда не казалась Сталину сколько-нибудь опасной
Однако уже 11 октября 1922 года она пишет, что её "сердце полно безграничной благодарности Сталину", поскольку в одну из самых тяжелых, катастрофических дней её жизни он протянул ей дружескую руку помощи, и своим твёрдым решением открыл перед ней дорогу в новую жизнь. По ее словам, это произошло только благодаря необыкновенной чуткости новоизбранного генерального секретаря ЦК РКП(б), его отзывчивости к беде товарища.
Перед этим она написала Сталину личное письмо, в котором рассказала, о разрыве отношений с мужем, известным военачальником Красной армии Павлом Ефимовичем Дыбенко. Сообщила, что после весенней конференции Коминтерна и после XI съезда РКП(б) не может больше работать в Международном женском секретариате. Работа в близком сотрудничестве с главой Коминтерна Г. Е. Зиновьевым для неё была особенно невозможна, и Коллонтай просила партию в лице Сталина назначить её на новую работу. Предложила отправить себя на Дальний Восток или назначить на рядовую должность в одно из полпредств за границей. Коллонтай надеялась, что Сталин сможет решить проблему.
Её ожидания оправдались. Неожиданно быстро она получила по телеграфу ответ: "Мы вас назначаем на ответственный пост за границу. Немедленно возвращайтесь в Москву. Сталин".
После приезда в Москву Коллонтай зашла в ЦК партии. Сталин был очень занят, но всё же принял её и сказал, что её назначают советником полпреда в Канаду. Член коллегии НКИД Я. С. Ганецкий подтвердил, что агреман на неё запрошен, но выразил сомнение в том, что правительство Британской империи даст благоприятный ответ: "Небывалый случай - женщину назначают в дипломатию. И притом и в Британской империи, и в Америке хорошо известка ваша подрывная агитационная работа во время войны". Через некоторое время Ганецкий сообщил, что ей отказано в агремане.
Коллонтай вновь пошла к Сталину и по его просьбе выбрала себе страну для загранработы - Норвегию. "Попытаемся и там", - сказал генсек. От норвежцев неожиданно быстро пришел положительный ответ.
15 октября 1922 года, перед отъездом из Москвы, Сталин проинструктировал нового советника полпреда в Осло. В задачи Коллонтай входило в скорейший срок добиться признания СССР и установления с ним нормальных дипломатических отношений. Сталин просил убедить норвежцев в советских хозяйственных успехах, показать выгоду признания СССР; советовал учиться торговать, при сделках соблюдать чёткость и безупречность; платить без проволочек, товары проверять. Сталин предупредил Коллонтай, чтобы в дела по линии партии она не вмешивалась. Этот участок её, как представителя государства, не должен был касаться.
Коллонтай вновь пошла к Сталину и по его просьбе выбрала себе страну для загранработы - Норвегию
Итак, направление Александры Михайловны на дипломатическую работу в Норвегию, явилось инициативой самой Коллонтай, которую поддержал Сталин. А не решением политбюро ЦК РКП(б), которое якобы руководствовалось её прочными связями с европейским социалистическим движением и опытом работы в Коминтерне, как пишут некоторые исследователи.
Интересно, что в дневниках своё направление в Норвегию в конце 1922 года Коллонтай расценивала как "ссылку": "Где правда, где ложь, сразу не разберёшь". Однако ссылка оказалась более чем почётной…
После вступления в должность, 27 октября 1922 года, Коллонтай писала: "Дорогой тов. Сталин, извещаю Вас, что прибыла в Норвегию и приступила к работе в полпредстве". 16 декабря она предупредила: "В связи с решением комиссии Ярославского об упразднении советника в Норвегии, очевидно, встанет вопрос обо мне. Просила бы пока не перебрасывать меня из Скандинавии, где мне только что удалось завязать связи, войти в курс работы…" Решение было положительным, с помощью генсека её должность не сократили, более того, 3 мая 1923 года она была назначена полпредом в Норвегии в статусе торгпреда.
Главный пункт сталинской инструкции в итоге был выполнен: 15 февраля 1924 года Норвегия официально признала СССР, а Александра Михайловна стала первой в мире женщиной-послом. Но при этом поездка в Осло действительно стала для бывшего наркома Коллонтай ссылкой, только весьма хитрого свойства: с глаз долой, но из сердца не вон. При наличии такого мощного средства воздействия на заграницу, как Коминтерн, традиционная дипломатия, по крайней мере, до 1933 года не была для советского руководства первостепенной политической задачей. А роль небольших и не стремившихся воевать с СССР стран вроде Норвегии была несущественной при любых раскладах.
При этом в партийные дела Коллонтай вдали от Москвы особо не совалась, от проблем своих товарищей по "рабочей оппозиции" отошла (хотя связи с ними не потеряла). В конце 1923 года по решению политбюро ЦК РКП(б) от 24 ноября она была вызвана в Центральную контрольную комиссию партии. К тому времени в ОГПУ были получены компрометирующие её показания её бывших соратников по "рабочей оппозиции". Следствие провёл лично председатель ЦКК Валериан Куйбышев, заподозривший дипломата в неискренности и даже "недоверии к партии". В итоге он предложил отозвать Коллонтай из-за границы. Но, как и в случае с комиссией Емельяна Ярославского, всё решило заступничество Сталина.
24 декабря 1923 года Коллонтай позвонила Сталину и договорилась о встрече. Генсек принял её в своём кабинете в ЦК. Из длительной беседы Александра Михайловна поняла, что он прекрасно обо всём осведомлен. На прощанье Сталин спросил её, довольна ли она работой в Норвегии?
"И я с полной искренностью подтвердила, что работа эта меня увлекает. Кажется, это ему понравилось.
- Так что сюда на работу возвращаться не хотите?
- Пока не добьюсь урегулирования наших отношений с Норвегией, нет!
- Значит, остаётся пожелать вам успехов.
Я ушла подъёмная, с ясной линией работы, благодаря кратким, но ясным указаниям Сталина..."
В ноябре 1924 года Коллонтай вновь понадобилась помощь Сталина. 6-го она позвонила ему и попросила о встрече до заседания Совнаркома. Он принял её в 10 часов следующего дня в Кремле. Как писала Коллонтай, тогда она в первый и единственный раз побывала на частной квартире генсека.
"Принимает меня товарищ Сталин в небольшой, просто обставленной комнате, он у письменного стола.
- Кто вас обидел, Литвинов или Чичерин? - первый шутливый его вопрос,
- Оба, товарищ Сталин, - мой ответ.
- Это уже хуже, расскажите, в чём дело, - уже серьёзно добавляет товарищ Сталин".
Александра Михайловна кратко рассказала о подготовленном торговом договоре между СССР и Норвегией. О том, как сотрудники представительства добивались от норвежцев экстерриториальности; о том, что норвежцы без "большого каботажа" договор не подпишут. Объяснила, что из-за предстоящих переговоров с Англией НКИД не хочет дать норвежцам права большого каботажа. Коллонтай попросила Сталина воздействовать на НКИД или, что ещё лучше, прийти на заседание Совнаркома. Тот ничего не пообещал, но пожелал успехов. И, когда Коллонтай была уже в дверях, бросил: "В Совнаркоме всё равно должен быть сегодня".
На заседании Совнаркома общую, вводную часть текста советско-норвежского договора не читали, решили обсудить только спорные пункты. В частности, Олесундскую концессию по убою тюленей, в которой не было указано, с какого срока разрешается убой. Коллонтай попросила слова до голосования.
В этот момент из задней двери зала вошел Сталин. В его присутствии Александра Михайловна стала горячо доказывать, что нельзя давать разрешение на убой тюленей до 15 марта, иначе с гибелью маток погибнет и приплод, а это приведёт к полному истреблению стада. За спиной она услышала шутливое замечание: "Коллонтай перешла теперь на охрану материнства и младенчества тюленей, - и голос этот Сталина. Все смеются. Моё предложение принимается единодушно". Вновь мы встречаем уже знакомую нам сталинскую иронию...
Накануне голосования Сталин попросил дать ему слово и свои возражения Чичерину и Литвинову построил на соображениях Коллонтай: "Включение в торговый договор вопроса навигации, включая большой каботаж, практического значения не имеет. Норвежцы должны будут всегда обращаться за разрешением, если пожелают открыть новую линию между своими и нашими портами. Разрешение большого каботажа имеет чисто формально-декларативный характер. Не захотим - не дадим им разрешения ни на какой каботаж, и особенно в тихоокеанские воды. А что касается преимуществ Англии, то я не вижу основания, почему Наркоминдел так заботится о соблюдении их престижа. Что получит Англия - покажет время и как они себя поведут. А если мы приравняем их морские привилегии с норвежскими, это дело советских интересов, и нечего приплетать здесь англичан". В заключение генсек заключил, что если торговый договор с норвежцами выгоден и даёт нам то, чего мы ещё не имеем от других государств, то пусть они получат каботаж как компенсацию. Предложение Сталина было принято.
"Когда я подхожу к выходу, Сталин стоит у двери.
- Ну, что довольны вы постановлением? - бросает он вполголоса, не переставая курить и чуть улыбаясь.
Отвечаю:
- Ещё бы, это благодаря вам, горячее спасибо.
И я, не дождавшись лифта, бегу по лестнице с чувством величайшего счастья и благодарности".
В 1925 году Коллонтай, по её словам, почувствовала, что её работа в Осло становится менее нужной, и попросила об освобождении её от обязанностей полпреда. 24 августа она пишет Сталину о том, что узнала об удовлетворении её просьбы: "Горячо Вам благодарна за содействие в этом деле. Приеду в Москву, когда позволят дела в НКИД, и тогда договоримся о тех планах, какие мне кажутся особенно целесообразными для полного использования моих сил". 28 января 1926-го политбюро ЦК ВКП(б) постановило освободить тов. Коллонтай от должности полпреда в Норвегии с предоставлением ей трёхмесячного отпуска для лечения.
И эти проблемы Коллонтай решила с помощью Сталина. К этому времени она уже твёрдая сторонница его политического курса. В дневнике за 1925 год Александра Михайловна, касаясь борьбы с оппозицией на XIV съезде партии, записала, что у оппозиции в этой борьбе много личного:
"Это чувствуют все. Личное против Сталина. Он сильнее и мужественнее их. У него есть то, чего им именно не хватает, он занят не собой, а партией, он её олицетворение, как был и Ленин. Для него дело, цель - важнее всех мелких "честолюбий", как у Троцкого и Зиновьева. И в этом его сила…
И всё же сталинцы (это новое слово в Москве) мне лично ближе всего... И потом, я никогда не могла бы солидаризоваться с Зиновьевым, я слишком ненавижу эту мелкую душонку, за его ошибочную и вредную политику в Коминтерне".
В записи от 16 декабря 1925 года та же интонация - "в хозяйственной политике, в общей линии - вся правда за Ст., и тут я целиком с большинством. К тому же мне претит эта "троица". Ни за что бы я не смогла пойти с ними. Никогда, ни при каких условиях".
В тяжёлый для Сталина момент внутрипартийной борьбы Коллонтай искренне поддержала его, и он это чувствовал. Помог генсек и в очередной неприятной истории, когда Коллонтай не смогла работать полпредом в Мексике, пробыв в этой должности меньше года. В письме от 1 марта 1927-го она сообщила Сталину, что, как показали три месяца пребывания в Мексике, она совершенно не переносит тамошнего климата. На днях у неё был сердечный припадок, и врач предупредил, что оставаться там более, чем неблагоразумно. Полагая, что погибнуть из-за климата нецелесообразно, Коллонтай решила обратиться непосредственно к Сталину - чтобы избежать волокиты.
"Что со мной делать? Я не настолько больна, чтобы не могла продолжать работу по той же линии, но, разумеется, в обычных, европейских, а не тропических условиях, на высоте, полётов аэропланов. Если бы возможно было вернуться в Норвегию, было бы самое подходящее. По письмам, меня там примут охотно, условия работы спокойные, знакомые, а лица, которые вынудили мою просьбу об уходе - убраны Москвою".
Оказывается, в Осло были лица, которые вынудили Александру Михайловну уехать, а Сталин в тот раз вмешаться не смог. И после мексиканской истории назначение на новый дипломатический пост состоялось не сразу - потребовав от Коллонтай значительных усилий.
24 марта 1927 года политбюро, ввиду ухудшения здоровья Коллонтай вследствие климатических условий Мексики, политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отозвать её в Москву. 3 июля в письме Сталину Александра Михайловна благодарила его и политбюро за это решение и сообщала, что для восстановления здоровья взяла отпуск до сентября (то есть решение об отпуске "посол Советского Союза" принимала сама и в режиме уведомления!). Попутно она просила устроить её на работу в одну из скандинавских стран, включая и Норвегию.
В Осло были лица, которые вынудили Александру Михайловну уехать
Выйдя из отпуска, 4 сентября Коллонтай писала Сталину из Берлина, что 10-го возвращается в Москву, и просила разрешить ей лично доложить ему о делах в Мексике. На этот раз генсек решил сделать паузу. 20 сентября Александра Михайловна вновь напомнила о себе: "Глубокоуважаемый и дорогой Иосиф Виссарионович, на основании всех переговоров о моей работе у меня создалось впечатление, что НКИД в настоящий момент или, вернее, период не стремится меня использовать. Передвижения всегда возможны, если в человеке есть надобность. Поэтому раз НКИД затрудняется, что со мною делать, я решаюсь просить Вас, а через Вас ЦК:
Отпустите меня временно на литературно-научную работу, дав закончить начатую мною книгу в библиотеках Германии и Скандинавии. Так будет лучше во всех смыслах. Здесь оставаться мне слишком тяжело. Тяжелее, чем я думала. За рубежом частности не засоряют картину, и судить объективнее". Заметим, что в тот же день с аналогичной просьбой Коллонтай обратилась в политбюро ЦК ВКП(б). В итоге весьма оперативно, уже в октябре 1927-го, она отправилась полпредом в хорошо знакомую Норвегию. Назначение в 1930 году на последний в её жизни заграничный дипломатический пост в Швецию Александра Михайловна получила тоже с помощью Сталина.
Примечательно, что предварительно эта идея была согласована в личной беседе Коллонтай и Сталина ещё 15 ноября 1929 года, когда, после звонка Александры Михайловны генсеку, она была принята им незамедлительно:
"- Иосиф Виссарионович?
- Да, кто говорит?
- Коллонтай. Когда можете принять меня? Секунда молчания.
- Можете сейчас?
- Конечно, могу".
По ходу беседы Коллонтай завела речь о Чичерине, "Верно ли, что он безнадёжно болен и лечится в Германии, но нуждается в средствах. Это же для престижа Союза нехорошо.
Сталин ответил сухо, чуть раздражённо:
"- Всё это сплетни. Ни в чем он не нуждается. Не столько лечится, сколько по концертам таскается, и пить стал. Вот это для нашего престижа не годится. А средствами мы его не ущемляем. Но пора ему назад на родину. Не время сейчас просиживать на заграничных курортах, дома обставим его как следует, полечим, где и как надо. Пускай отдохнёт. Литвинов и один справится, промаха в дипломатии не даст.
Я: - Кстати, о дипломатии. Вячеслав Михайлович (Молотов. - О. М.) говорил, будто есть мысль перебросить меня в Швецию. Не откажусь.
Сталин молчит, опускает глаза, и тогда лицо его делается непроницаемым.
Сталин: - Не решено ещё, не о чем говорить. Добейтесь гарантийного пакта в Норвегии".
Прямой личный контакт между вождём и полпредом продолжался и в 1930-е. В начале 1931 года, находясь в Москве, Коллонтай пыталась по просьбе министра иностранных дел Швеции Фредрика Рамеля выяснить обстоятельства ареста обвинённого во вредительстве шведского инженера Росселя, прожившего в России более 20 лет. Дело это вносило определённое напряжение в межгосударственные отношения, и она пыталась добиться его скорейшего рассмотрения. Однако у председателя ОГПУ В. Р. Менжинского не было времени им заняться, а в Ленинграде, где жил инженер, обещали разобраться, но ничего не делали.
Коллонтай по прямому проводу попросила свидания со Сталиным. Принял он её в Кремле: "Как обычно, в конце беседы спросил, какие у меня к нему особые дела или вопросы? Я тут же сжато рассказала ему о просьбе шведского правительства по поводу Росселя и поделилась своими соображениями, что нам выгодно это дело быстро и безболезненно ликвидировать.
Иосиф Виссарионович внимательно выслушал меня, и, когда я кончила говорить, молча взял трубку, видимо, прямого провода на Ленинград.
- У вас там, - сказал Иосиф Виссарионович спокойно-повелительным тоном, - содержится уже два месяца шведский инженер Россель. Коллонтай уже напоминала вам. Вот именно. Так вот, чтобы этого шведского инженера не позже чем через 24 часа не было в пределах Союза. Выслать в Швецию через Финляндию.
Трубка повешена на место. И всё. Какой большой вопрос решён так просто и скоро. Теперь и я могу с облегчённым сердцем ехать в Стокгольм".
Отзывы Коллонтай о Сталине по итогам её не столь уж и редких приездов в Москву становятся всё более восторженными, в том числе и в дневнике (как мы помним, позднее отредактированном). Летом 1934 года Александра Михайловна присутствовала на пленуме ЦК ВКП(б). Её поразило, как аудитория слушала Сталина, как реагировала на каждый его жест. В дневнике появилась такая вот запись: "От него исходит какое то "магнетическое" излучение. Обаяние его личности, чувство бесконечного доверия к его моральной силе, неисчерпаемой воле и чёткости мысли. Когда. Сталин близко - легче жить, увереннее смотришь в будущее, и радостнее на душе.
Во время пленума Сталин медленно прохаживался позади стола президиума. На лице его немного грустная улыбка. Не в губах, и даже не в глазах, а как-то во всём лице.
Все сидят. Он один ходит взад и вперёд. Слушает. Внимательно слушает. А на лице улыбка. За такой улыбкой прячутся большие мысли, большие решения. В ней чувствуется снисходительность к человеческому недомыслию..."
Среди этих панегириков вождю, достойных тогдашних классиков советской литературы, затесалась весьма проницательная мысль о снисходительности к человеческому недомыслию. Она оказалась верной по отношению к самой Коллонтай - только вот очень многим другим знакомым товарища Сталина ни снисходительности, ни иронии не хватило...
"Глядя из Стокгольма", вопреки официальной версии о том, что "Сталин - это Ленин сегодня", Александра Михайловна ставит своего знакомого вождя выше покойного Ильича, который был к ней суров. Описывая Сталина на том же пленуме 1934 года, она замечает: "Что-то в нём "магическое". Это сила великих натур. В нём сильно то излучение воли, которое подчиняет человека. Попадешь в орбиту излучения, и уже нет сопротивления, своя воля "растворяется"… Ленин, например, этим свойством не обладал. Он подчинял себе людей силой логики, превосходством своего интеллекта. В присутствии Ленина человек оставался самим собою, с ним можно было спорить, доказывать. Обычно он побеждал в споре и этим обезоруживал. Со Сталиным сдаёшься сразу, ещё до спора. В этом его сила. Его воля такова, что её надо принять или отойти от него совсем. Тех немногих, на кого его "излучение" не влияет, он сам не приемлет. Они становятся его врагами".
Такая вот женская логика... С такими взглядами очень легко оправдать появление любого человека среди "врагов народа". Всё просто и ясно.
В отдельной рукописи, написанной в Швеции в 1936 году, Коллонтай описала свои встречи с Ильичём и отметила: "В отношении к Ленину у меня даже в период тесного сотрудничества (1917 г. - начало 1918 г.) никогда не могло сложиться такого тёплого, мягкого чувства, какое у меня сложилось и окрепло к Сталину". Совершенно очевидно, что это писалось не для глаз вождя.
С подобной позицией пережить "1937-й и другие годы" было несколько проще, несмотря на обилие в биографии Коллонтай скользких по меркам того сурового времени эпизодов. Правда, в том самом 1937 году в отношениях вождя и "посла Советского Союза" обозначается дистанция: звонков по "ночному телефону" и хождений в Кремль вне всякого графика больше не будет.
3 мая 1937 года Коллонтай ещё просила Сталина о встрече в связи с приездом в Москву министра иностранных дел Швеции Рикарда Сандлера: "Скандинавия, и особенно Швеция, становится серьёзным и важным фактором под аспектом неизбежных военных событии. Вот отчего я прошу свидания с Вами, помимо того, что повидать Вас будет для меня огромной радостью". 9 июля 1937-го, когда шведский министр уже находился в Москве, в письме вождю она выражала просьбу принять на пять минут уже самого Сандлера, в связи с открытием воздушного сообщения между СССР и Швецией: "...Если Вы не повидаете его, это будет расценено шведской прессой и общественностью как акт "недружелюбия подчёркнутого".
Сталин отнёсся к прошению Коллонтай иронически и Сандлера не принял - будучи "лишь" секретарём ЦК ВКП(б), он и не обязан был этого делать; переговоры со шведским министром вели председатель Совнаркома В. М. Молотов и глава НКИД М. М. Литвинов. 4 сентября 1937 года Коллонтай уже не пытается просить свидания, решив ограничиться льстивым письмом:
"Но не могу не сказать Вам, как отрадно видеть, как наша родина процветает, как растет её мощь и благосостояние и, главное, как укрепляется социализм. Это всё особенно ярко бросается в глаза, когда приезжаешь сюда после многих месяцев отсутствия. Впрочем, я не приезжаю, а теперь всегда прилетаю по воздушной линии Москва - Стокгольм.
Особенно горячо хочется пожать Вашу руку за Вашу неуклонную и великолепную политику по международным вопросам. Какое это производит огромное, благоприятное импонирующее впечатление на широкие рабочие массы и как натягивает носы фашистам-агрессорам!"
"Широкие рабочие массы" Швеции помянуты здесь не для красного словца. С 1932 года правящей партией в стране были социал-демократы, и визит одного из их лидеров, Сандлера, в разгар советских репрессий, о которых в Стокгольме были наслышаны, был безусловным успехом Коллонтай. И одновременно сигналом: руководителя дипмиссии в Швеции лучше не трогать. В условиях надвигающейся войны в Европе наличие нормальных советско-шведских отношений было обстоятельством весьма важным, а отзыв женщины-посла в Москву с зачислением её во "враги народа" мог эти отношения быстро и необратимо ухудшить. Именно здесь, на мой взгляд, скрывается главная причина того, что Коллонтай уцелела в мясорубке "большого террора" конца 1930-х .
Тем временем личные встречи Сталина и Коллонтай закончились ещё до начала Великой Отечественной. Уже после окончания войны с Финляндией, 7 июня 1940 года, находясь в гостинице "Москва", Коллонтай ещё надеялась на прежнее:
"...Та напряжённая и нелёгкая работа, какую пришлось проделать за зиму, и какая, по-видимому, ещё предстоит, даёт мне право, в виде награды и поощрения, просить свидания с Вами, дорогой Иосиф Виссарионович".
С этого момента личные встречи Коллонтай со Сталиным не фиксировались, но вождь об Александре Михайловне не забывал и относился к ней со всё той же сталинской иронией…
В 1940-е тёмные тучи над "послом Советского Союза" сгущались как минимум трижды. В августе 1942-го у 70-летней Александры Михайловны случился инсульт. 26 октября того же года НКВД СССР сообщил в Государственный комитет обороны, Молотову, что у посланника в Швеции Коллонтай имеется личный архив, состоящий из дневников, писем и различных записей, содержащих описания её дипломатической деятельности и личной жизни, тенденциозные характеристики руководителей партии и правительства и необъективное изложение отдельных политических событий в СССР. По сведениям НКВД, архив был передан на хранение бывшему секретарю немке Дабберт, для передачи его в случае смерти Коллонтай адвокату Брантингу. Но находился он в помещении советского посольства, под наблюдением. НКВД считал целесообразным вывезти архив в Москву, и нарком Л. П. Берия просил указаний. Документ был доложен Молотову и Сталину. Молотов согласился с предложением; Сталин тоже наложил резолюцию: "Правильно".
27 октября 1942 года Берия приказал своим подчинённым В. Н. Меркулову и П. М. Фитину сообщить резиденту Борису Аркадьевичу Рыбкину (псевдоним Ярцев) о необходимости отправить весь архив диппочтой в Москву, в НКВД. Таким образом, предположение Млечина о том, что изъятие архива Коллонтай было "ведомственной инициативой", не подтверждается.
26 мая 1943 года Меркулов сообщил Сталину, что, согласно полученным указаниям, НКГБ СССР через своего резидента в Стокгольме изъял материалы личного архива Коллонтай. Была представлена краткая справка о содержании этих материалов. Они состояли из дневников Коллонтай с 1911 до 1935 год, личных писем, рукописей по отдельным вопросам, копий деловой переписки за время работы за границей с 1925 по 1938 годы и фотографий. Дневники за 1935 - 1942 годы отсутствовали. По сведениям Меркулова, дневники содержали сведения о личной жизни, дипломатической деятельности, внутрипартийных вопросах, положении в Советском Союзе, характеристики и воспоминания о встречах с советскими и иностранными политическими, общественными и литературными деятелями.
В Москве бумаги Коллонтай читали очень внимательно. Как вспоминал бывший тогда заместителем начальника 4-го (скандинавского) отдела 1-го управления НКВД СССР Елисей Тихонович Синицын (1909 - 1995), два чемодана - один большой, другой поменьше - поступили к ним в отделение "с поручением наркома Берии: прочитать содержимое от первой до последней строчки и письменно доложить ему о прочитанном". Ничего пугающего советское руководство в чемоданах посланника в Стокгольме обнаружено не было, и 16 сентября 1943-го Александре Михайловне был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла. Документы же остались в Москве: Синицын "получил указание сложить материалы назад в чемоданы, как они лежали при вскрытии их, опечатать чемоданы сургучными печатями НКВД и отвезти их в Институт Маркса - Энгельса - Ленина, где сдать в архив на хранение".
Итак, первая из чёрных туч не причинила Коллонтай никакого ущерба, кроме моральных страданий. Знала ли она о второй туче, большой вопрос; в любом случае, опасность прошла стороной. 18 октября 1944 года начальник Главного управления военной контрразведки "Смерш" Виктор Семёнович Абакумов направил Сталину спецсообщение об агенте английской разведки Петре Михайловиче Гусеве, служившем в Стокгольме секретарём советского военного атташе, с приложением протокола его допроса. Особого внимания заслуживали показания майора Гусева о наличии среди сотрудников советского посольства в Швеции иностранцев, которые в своём большинстве составляли близкое окружение посла. Гусев показал, что из этих лиц ему известен агент шведской полиции, личный шофёр Коллонтай, Эрнст Выстрем (Вистрём). А ряд других иностранцев, работавших в посольстве, были, по показаниям Гусева, подставлены шведской полицией или германской разведкой в целях шпионажа. Впрочем, саму Александру Михайловну арестованный в шпионстве не подозревал.
Коллонтай со всеми сотрудниками держала себя любезно, но в то же время была склонна к сплетням
Качество сведений арестованного майора было весьма низким. Такого компромата на женщину-посла было явно не достаточно для "немедленного отзыва Коллонтай в Москву, ареста и расстрела". В конце 1930-х в показаниях на неё содержались куда более внушительнее "факты". Гусев же всего лишь пришёл к выводу, что Коллонтай больше доверяла иностранным специалистам, нежели русским. Живя 14 лет в Швеции, она оторвалась от советской действительности. Она не случайно пользовалась у шведов авторитетом, однако этот авторитет снискала скорее как частное лицо. В этом отношении, по мнению майора, показателен тот факт, что министр иностранных дел Швеции Кристиан Гюнтер, известный своей враждебностью к Советскому Союзу, неоднократно частным порядком посещал Коллонтай во время её болезни. Гусев сообщил также, что в 1940 году, когда он прибыл на работу в Швецию, военный атташе полковник Никитушев предупреждал его об особенностях характера Коллонтай, которая со всеми сотрудниками держала себя любезно, но в то же время была склонна к сплетням. Хорошо относилась она только к некоторым сотрудникам, считавшимся её любимцами.
Так, в 1940 году на должность курьера охраны прибыл некто Вольфен, направленный за границу по просьбе его жены, работавшей в посольстве референтом. Он снискал симпатию посланника тем, что когда стало известно о награждении Коллонтай (в связи с её 70-летием) орденом Трудового Красного Знамени, рано утром собрал в посольстве из ваз все цветы и, когда посланник находилась ещё в постели, преподнёс их ей, поцеловав руку. С этих пор Коллонтай считала курьера самым культурным и образованным человеком во всём посольстве. Доверенным лицом Коллонтай была также жительница Стокгольма Анна Ивановна Петрова, которая обслуживала приёмы, устраиваемые в посольстве. Полковник Никитушев предупреждал, что Петрова очень подозрительна и не исключено, что она завербована шведской полицией.
Однако Сталин дать информации Абакумова ход отказался. Шведская командировка Коллонтай подходила к концу. Хвори пожилой женщины обострились - отказывают левая рука и нога. Естественно в таком состоянии она не могла исполнять свои обязанности. В марте 1945-го её перевезли в Москву, в сентябре наградили вторым орденом Трудового Красного Знамени и дали квартиру на Большой Калужской улице. 16 июля 1945 года политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение удовлетворить просьбу Коллонтай об освобождении её от обязанностей посланника СССР в Швеции ввиду болезни и об обеспечении ей необходимых условий для лечения в СССР. На пенсию Александра Михайловна не ушла, оставшись советником НКИД.
17 августа 1946 года Коллонтай попросила Сталина помочь ей разыскать свой архив, который во время её болезни был направлен в Москву. В письме она высказала сердечную благодарность лично вождю, а также партии и правительству за внимательное отношение к ней, которое она почувствовала с первого дня возвращения на Родину: "Я очень счастлива быть дома".
Архив в итоге нашёлся и был возвращён владелице. 21 ноября 1946 года через А. Н. Поскрёбышева Коллонтай передала Сталину самый душевный привет и горячую благодарность:
"Скажите Иосифу Виссарионовичу, какую огромную радость он доставил мне возвращением мне материалов, которые я уже считала потерянными".
Обратим внимание на реакцию Коллонтай на известие о судьбе её чемоданов, сообщённое ей Елисеем Синицыным, с августа 1943-го работавшим в Стокгольме заместителем резидента советской разведки:
"Спасибо за рассказ об архиве и за то, как вы доложили о нём Берии. Теперь, наконец, буду спокойна! А то чего только я не думала".
Пока Коллонтай усердно трудилась над своими мемуарами, над ней собралась третья тёмная туча
Синицын и после войны занимал высокие должности, позволявшие ему получать важную секретную информацию. Возможно, обмолвка о том, что Коллонтай было о чём думать и тревожиться, в его воспоминаниях не случайна. Пока Александра Михайловна усердно трудилась над своими мемуарами, над ней собралась третья тёмная туча.
В январе 1947 года министр внутренних дел СССР С. Н. Круглов направил Сталину докладную записку без номера и точной даты. По-видимому, документ не регистрировался и был передан вождю неофициально. Глава МВД сообщал, что в мае 1945-го около города Ческа-Липа (Судетская область Чехословакии) в одном из замков был обнаружен вывезенный немцами архив французского МВД. При его разборе в Москве были найдены материалы Второго бюро (разведка и контрразведка) Генштаба Франции за 1914 - 1942 годы, а в них - дело № 46800 за 1941 - 1942 годы, содержащее переписку об агентах и осведомителях, завербованных в Румынии, Венгрии, Швеции, странах Ближнего Востока и других местах. И в разделе об агентуре, завербованной в Швеции, нашлось шесть документов, в которых в качестве осведомителя Второго бюро значилась бывший посланник СССР в Швеции.
По словам Круглова, было установлено, что Коллонтай была завербована в 1941 году в качестве осведомителя французским разведчиком графом де Флёрьё, сотрудником французской миссии в Стокгольме, значившимся во Втором бюро под номером 331. Самой Коллонтай присвоили номер 338. Осведомитель Коллонтай состояла на связи у резидента Второго бюро в Стокгольме Дефера. В составленной им анкете на осведомителя № 338 указывалось, что осведомитель "сообщает информацию политического и военного характера, которую получает от своего правительства…"
В прилагаемых документах, сообщал далее Круглов, подтверждалось, что осведомитель № 338 - это госпожа Коллонтай, посланник России в Стокгольме. В материалах французской разведки режима Виши она упоминается и как бывшая любовница (гражданская жена) Ленина. По-видимому, французы перепутали Александру Михайловну с Инессой Арманд, но ценили её как особо важного осведомителя. Так, 28 июля 1942 года Дефер писал, что из конспиративных соображений анкеты на № 336, 338, 339, 340 и 341 никогда не посылались. При этом Деферу направлялись анкеты в двух экземплярах, умышленно заполненные не полностью: часть сведений сообщалась в первом экземпляре, часть во втором.
Неизвестно, допрашивалась ли престарелая и больная Коллонтай после обнаружения этих документов. Скорее всего, нет, так как она продолжала числиться советником МИД СССР и всё так же почти ежедневно работала над своими воспоминаниями. Но Сталин при этом уже никак не контактировал с ней.
10 апреля 1948 года Коллонтай сделала попытку возобновить общение с вождём. Она поделилась с ним впечатлением, произведённым на неё настроением финской делегации, отъезжавшей из Москвы после подписания договора с СССР. Реакции на письмо не последовало.
16 февраля 1950-го Александра Михайловна повторила попытку и поздравила Сталина "с великим и радостным событием - советско-китайским договором". Реакции вновь не было…
18 февраля 1951 года, через Поскрёбышева, Коллонтай направила Иосифу Виссарионовичу приветствие с выражением восхищения его интервью в "Правде" от 16 февраля. "Чёткость, логика мысли и неопровержимость фактов - это сильнейший удар по политике империалистов и новый стимул для сторонников борьбы за мир усилить своё наступление на поджигателей войны. Ваше высказывание не только актуальнейший документ именно в данной мировой обстановке, но и драгоценный исторический документ, характеризующий политику нашего государства, Вами направляемую в великую эпоху перехода от социализма к коммунизму". И это письмо осталось без ответа…
1 января 1952 года Коллонтай пишет Сталину последнее письмо: "Глубокоуважаемый и дорогой Иосиф Виссарионович, прежде чем передать мои записки за годы дипломатии в секретный партархив ИМЭЛа, считаю своим долгом послать Вам выписки всех моих встреч и бесед с Вами за этот период для Вашего ознакомления". 25 февраля она сообщила Поскрёбышеву о завершении своих воспоминаний "Двадцать три года на дипломатической работе", переданных ею в архив ИМЭЛа, и упомянула, что в них есть и тетрадь под заглавием "Встречи и беседы с товарищем И. В. Сталиным за годы моей дипломатической работы". Автор просила сообщить о получении письма. На письме стоит резолюция: "Сообщить, что получено. Затребовать от ИМЭЛа "Встречи и беседы с т. Сталиным. - П.".
29 февраля 1952 года замдиректора ИМЭЛа Г. Обичкин направил Поскрёбышеву рукопись воспоминаний Коллонтай "Встречи и беседы со Сталиным. 1922 - 1934 годы".. Естественно, что эти материалы не мог запросить никто другой, кроме самого Иосифа Виссарионовича…
По-видимому, уже после того, как воспоминания Коллонтай были прочитаны Сталиным, 11 марта 1952 года "Известия" оповестили, что 9 марта "после продолжительной болезни на 80-м году жизни скончался старый член большевистской партии и советский дипломат Александра Михайловна Коллонтай". Под некрологом, вместо конкретных подписей - "Группа товарищей"…
Тень третьей тёмной тучи однажды зависла над Коллонтай уже после смерти и её, и Сталина. 12 декабря 1958 года министр внутренних дел СССР Николай Павлович Дудоров сообщил в ЦК КПСС, что среди трофейных документальных материалов, хранящихся в Центральном государственном Особом архиве СССР, в фонде "2-е бюро генерального штаба Франции" выявлено пять карточек, заведённых французской разведкой на Коллонтай в связи с её якобы принадлежностью в 1941 - 1942 годах к французским разведывательным органам, а также материалы наблюдения за ней в более ранний период.
Аналогичные материалы, указывал Дудоров, 25 января 1947 года были направлены (за № 415/к) на имя Сталина. Странно, однако, что в докладной записке Дудорова дата и номер документа: на подлиннике документа таких реквизитов нет. В порядке информации в ЦК направлялись пять карточек, дело по наблюдению за Коллонтай (на 42 листах), семь фотокопий с ранее посланных документов и частичные переводы.
Среди прочего в документах имелись сведения на осведомителя № 338: 60 лет, очень обеспечена, посещает некоторые дипломатические круги и передовые политические круги. Контакт с французами был зафиксирован как добровольный. Датой первого свидания был обозначен 1941 год. Давалась и характеристика осведомителю: очень умная, тонко разбирающаяся, связана с № 331; ярая противница Германии; сообщает политические и военные сведения, которые получает от своего правительства и которые в большинстве своём всегда являются точными, хотя и напоминают несколько пропаганду. Приметы опущены....
Дудоров отметил также, что Коллонтай была завербована информатором № 331. Согласно документу от 1 июля 1941 года, таковым был граф Медерик де Флёрьё, 48 лет, добровольно работавший во французской миссии в Стокгольме в качестве ведомственного атташе и принятый в высшем свете Швеции, в МИД, в дипломатической среде. Отмечались деловые качества графа: отставной офицер, помощник военного атташе в Стокгольме в годы Советско-финляндской войны 1939 - 1940 годов; может оказать и оказывает большие услуги благодаря широким связям, которые имеет в шведских и иностранных кругах. Отмечалось, что де Флёрьё был тесно связан с Рудольфом фон Груношицем, работавшим во французской секции разведывательной службе германских ВВС в Берлине.
"Спецслужбы часто дурили своё начальство, записывая в свою агентуру людей, с которыми общались"
Однако Хрущёв и его соратники вслед за Сталиным давать этому делу ход не стали. В 2007 году, когда сотрудница ГАРФ Ольга Эдельман в передаче "Радио Свобода" рассказала о содержании записки Круглова 1947 года Сталину (в ГАРФ хранится её третий экземпляр), было высказано предположение о том, что "спецслужбы часто дурили своё начальство, записывая в свою агентуру людей, с которыми общались", а вся история с Коллонтай была названа фальшивкой либо французской разведки периода Виши, либо разведки немецкой.
На мой взгляд, делать из "посла Советского Союза" осведомителя разведки режима Виши не стоит - это могла быть и художественная самодеятельность графа де Флёрьё, оказавшегося не у дел после оккупации Франции Гитлером и нуждавшегося в доказательствах своей бурной и полезной деятельности в Стокгольме. Другое дело, что для сталинского правосудия и таких документов (да ещё на французском языке) часто было вполне достаточно. Но от нависшей после войны чёрной тучи Коллонтай спасли её особые отношения со Сталиным, основанные, как мы выяснили, во многом на сталинской же иронии...
"Родина" №9 (9)
http://www.rg.ru/2015/02/11/rodina-kollontay.html
