В пене информационной борьбы
На Россию тогда действительно накатывались волны информационной войны. Начиная с XVIII века во французском сознании боролись два взгляда на Россию. Одни мыслители смотрели на нее как на молодую динамичную нацию с просвещенным монархом (монархиней) на троне. Французский исследователь А.Лортолари назвал это обольстительное действие екатерининской России на французских просветителей «русским миражом». Другие видели в Петербурге средоточие «разрушительного деспотизма, представляющего опасность для соседей, и страшились «крестового похода» против европейской цивилизации, который он вот-вот может предпринять. «Царство порядка» или «империя кнута», идеал или кошмар - именно такой рисовали Россию участники политических дискуссий 18З0-х годов. Положение усугублялись еще и тем, что эти дискуссии накладывались на носившиеся в воздухе идеи передела границ Европы.
Вспомним, что относительно недавно, в 1795 году состоялся третий раздел Речи Посполитой, положивший конец ее существованию. Последний король Речи Посполитой отрекся от престола и до смерти в 1798 года жил в России. Исходя из этого, России, по словам Меттерниха, создавали репутацию «державы, захватнической по самой своей природе . Особую популярность тогда приобрела книга Алексиса де Токвиллья. «О демократии в Америке» (1835), в которой содержался некая прогностическая характеристика Соединенных Штатов и России: «Долгое время их никто не замечал, а затем они сразу вышли на первое место среди народов, и мир почти одновременно узнал и об их существовании, и об их силе. Все остальные народы, по-видимому, уже достигли пределов своего количественного роста. Американцы одерживают победу с помощью плуга земледельца, а русские - солдатским штыком».
«Силу» и последствия действий «русского штыка» европейские интеллектуалы объясняли по-разному. Например, К.Рюльера в своей «Истории анархии в Польше» объясняла » русскую агрессию» климатической обусловленностью страны. Другие, учитывая возрастающую роль при Николае I восточного направления во внешней политике, приписывали ему решение задач, стоявших когда-то перед Чингисханом». В целях доказательства наличия в Петербурге «меча Чингисхана», в Европе решили реанимировали даже польские идеи XVI века, которые культивировали так называемые сарматисты. Вспомнили в этой связи и работу польского историка Матвея Миховского «Трактат о двух сармациях». В нем сообщалось о существовании двух «сармаций» - европейской и азиатской. Европейская «сармация» - это современная Польша и прилегающие к ней земли, а азиатская «сармация» - это Московия.
В ход шло все. И то, что Наполеон Бонапарт, культ которого стал возвеличиваться при династии Орлеанских, планировал завершить русскую кампанию за три года: в 1812 году овладеть западными губерниями от Риги до Луцка, в 1813 году - Москвой, в 1814 году - Санкт-Петербургом. Такая постепенность якобы была связана с его планами расчленить Россию, обеспечив тылы и коммуникации армии, действующей на огромных пространствах. Мол, на блицкриг завоеватель Европы не рассчитывал, хотя и собирался поодиночке быстро разгромить главные силы русской армии еще в приграничных районах.
Затем была запущена версия о «тайных связях» Наполеона с русскими тайными обществами в период правления императора Александра I. При этом ссылки делались на существование якобы сохранившейся «духовной грамоты» императора, в которой предусматривалось разделение России на две части. Одна, под названием «империя», должна отойти к его императорскому величеству. Другая - составленная из королевства Польского, русско-польских провинций и Курляндии, должна была достаться его императорскому высочеству Константину Павловичу с титулом короля Польского. Говоря иначе, выстраивалась уникальная геополитическая схема, согласно которой между Европой и Российской империей должно было быть создано буферное государство – королевство Польское. Что же касается так называемой «империи», то и для нее выстраивалась любопытная геополитическая перспектива, идеи которой позже более тщательно разрабатывали русские евразийцы.
Вот как выглядели ее главные контуры. Утверждалось, что Российская империя зарождалась в борьбе с Джучиевым улусом (кипчакско-русский улус) за верховенство среди других улусов в Золотой орде, которая была только частью того целого, в котором господствовал Чингисхан. Поэтому Москва, как сильнейший «улус», «империя», должна тяготеть не к Европе, а на Восток, потенциально достигая размеров Великой Монгольской державы, включая Корею, Китай, нынешний Индокитай, часть передней Индии, весь Иран и значительную часть так называемой «передней Азии». Поэтому, исходя из того, что на протяжении веков эти регионы находились в поле притяжения единого геополитического пространства, утверждалось, что сила золотоордынской государственной традиции не была исчерпана в «великое столетие» Золотой Орды (от середины XIII по середину XIV в.), когда окрепшее Московское княжество стало расширять свое пространство на Восток.
Добавим к этому и размышления Александра Тургенева о наличии на территории Российской империи трех «духовных центров» - Москвы, Санкт-Петербурга и Киева, которые содержат в себе качественно разные «цивилизационные основы». Одним словом, правительство Николая I столкнулось с невиданной ранее, изощренной информационной войной. Стали предприниматься контрмеры. В Петербурге решили даже перекупить «услуги» французского журналиста Шарля Дюрана, ввиду этого ставшего писать об исключительном миролюбии императора Николая I. Однако Дюран в одиночку не мог изменить ход событий. Европейская пресса, преимущественно французская, неустанно приписывала России завоевательные планы, причем по-прежнему на восточном и южном направлениях. Так, газета Commerce 8 октября 1837 года утверждала, что «ныне Россия уже не считает Константинополь достойным слишком больших жертв. Истинно русские честолюбцы помышляют о Персии и Индии».
Так что француз Кюстин, оказавшись в 1839 году в России, был достаточно подготовлен к восприятию в «нужном свете» русских впечатлений. Специализируясь на малоизвестном и неразвитом тогда в России жанре политической публицистики, тяготеющей по своей семантике к мифу, с последующим превращением этого мифа в политический факт огромного значения для обоснования конкретных политических действий против императора Николая I, он подготовил против него серьезный удар.
