Не прошло и часа как пришли за нами. Взяли меня (62 года), деда (66 лет), дочь (25 лет) с мальчиком, которому было немногим больше года. Пришли в полицию. Захаров - помощник нач-ка полиции, встретил нас отборнейшей матерщиной. 62 года прожила на свете - много видела и слышала, но и то стало не по себе.
- А у тебе сын партизан, сволочь! А ты стоишь как молодая роза. Ишь какие глаза. Где твое добро?
- Хлеб вы забрали, а все остальное дома на месте.
- Врешь, сука.
И на каждом слове мат, сплошной мат. Суликовский лежал на диване. Все молчал. Потом поднялся, процедил сквозь зубы:
- Имущество конфисковать, а этих б... пустить на ветер, вначале все выпытать.
Посадили нас в холодную камеру. Деда отдельно от меня. Дочь с ребенком вскоре через несколько часов выпустили. Но такие негодяи были, что и ребенка даже не пожалели, щипали его, хлестали по щекам. Долго ещё были на нём синяки.
Со мной сидела Люба Шевцова, Рая Лавренова с матерью, мать и отец Сафонова.
На второй день, т.е. 28-го января, привели Нюсю Сопову.
Привели её утром. Тут же стали допрашивать. Камера наша отделена от канцелярии ихней деревянной перегородкой - всё слышно и даже в щелочки кое-что видно.
Стали ее спрашивать, кого она знает, с кем имела связь, что она делала. Молчала она. Приказали ей раздеться наголо. Побледнела она - и ни с места. А она красивая была, косы большущие, пышные, до талии. Сорвали с нее одежду, платье на голову завернули, уложили на пол и начали хлестать проволочной плеткой. Кричала она страшно. А потом, как начали бить по рукам, голове, не выдержала, бедняжка, запросила пощады. Потом снова замолчала. Тогда Плохих - один их главных палачей полиции - чем-то ударил ее в голову, она упала, снова её начали бить...
Наконец, избитую, окровавленную впихнули её к нам в камеру. Бледная всё долго лежала. Потом встала, походила и так глухо-глухо сказала:
- Как не руки, терпела бы я. А то перед такой мразью унижаться.
Потом вдруг запела песню, не помню я слов то, но весёлую, боевую. Люба Шевцова подошла к ней, она замолкла, и они долго о чём-то разговаривали шёпотом.
В тот же день вызывали меня на допрос. Спросили - что я знаю о действиях сына.
- Ничего не знаю, - ответила я.
Тогда Севастьянов и Плохих по знаку Захарова сорвали с меня платок, полушубок, сняли платье, бросили на пол. Били страшно - по голове, спине, ногам. Как только плёткой ударят - так кожа сразу рассекается в кровь.
А Захаров стоял надо мной и приговаривал:
- Рассказывай, сука, куда одежду спрятала, к кому сын ходил, кто к нему приходил.
Не помню как меня бить перестали, как я в камере очутилась.
В этот же день, после меня допрашивали Сергея. Это уже мне соседи по камере рассказывали: "вызвали его, он так насмешливо смотрел на них. Бить его начали, он только зубами скрипел".
И вот таким допросам подвергали всех нас ежедневно. А Ковалёва Анатолия однажды три раза подряд били. Замучаются они - Севастьянов, Плохих, Захаров. Отдохнут, а потом бить начинают. А чтобы крики не так слышны были, заводили патефон. И вот под музыку истязали наших дорогих детей.
Ковалёв на всех допросах на вопросы отвечал:
- Я нигде не был, меня только заочно записали.
А когда его третий раз бить начали, он сказал:
- Паразиты, что же вы меня 3 раза подряд бьёте.
29-го или 30-го января Сергею сделали очную ставку с Лукьянченко. Ввели Сергея, а потом Лукьянченко. Они не признались друг к другу. На вопрос:
- Знакомы ли вы?
Оба отвечали:
- Слышал, что живет где-то близко, а встречаться не встречались.
Потом их начали бить, вначале били Сергея, потом Лукьянченко. Били в две плети. Распластали на полу, держали за руки и ноги, а Плохих и Севастьянов стояли по бокам, и, как кузнецы куют железо, так и они методически, поочередно с тупыми мордами стегали Сергея. Когда это не помогло, стали засовывать пальцы Сергея между дверью и притолокой, закрывая ее. Тут Сергей страшно, страшно закричал, я не выдержала и потеряла сознание
31-го Сергея допрашивал немец из жандармерии, и что тут уж с ним не делали: три раза били в две плети, в рану загоняли шомпол, затем подняли его окровавленного, немец подошел к нему и начал бить рукой, затянутой в перчатку, по щекам. Голова Сереженьки моталась из стороны в сторону. Он посмотрел вокруг помутневшими глазами и сказал: "Ну, это все!" Что он этим хотел сказать, так я и не поняла.
В этот же день во второй половине наши самолёты бомбили город. Полицаи бегали, как затравленные волки - чувствовали гады, что скоро настанет их гибель.
А в 7 часов вечера всех ребят увезли. Построили их в коридоре, скрутили руки проволокой, против каждого человека стоял полицейский. Когда делали им перекличку, то запомнила я фамилии Лукьянченко, Ковалёва, Лукашёва Геннадия, Орлова Анатолия, Левашова Сергея, Артемова, Виценовского. Из нашей камеры взяли Нюсю Сопову.
Вывели их на двор, посадили в санки и повезли к шахте N5.
При шахте есть баня, в этой бане их раздели. Всех их погубили злодеи, удалось убежать только Ковалёву. Потом уже он рассказывал мне, как это удалось ему сделать:
"Когда нас везли, я оказался на одних с ним санях. Предложил Сергею бежать. "Нечего нам тереть, Серёжа, всё равно везут на расстрел". Но Сергей настолько был избит, что только смог помочь мне развязать руки. И то он работал одной рукой. Другая у него была сломана. Не знаю каких трудов ему стоило расслабить путы на моих руках, только когда он сделал это, и я повернулся к нему - он лежал бледный, бледный с испаринами пота на лице, несмотря на то, что на улице был сильный мороз. Когда подвезли меня к шурфу, Суликовский сказал мне: "Ну, ты идёшь сюда 153-им". Не знаю, откуда у меня силы взялись, злоба страшная, наверное, прибавила мне их.
Только рванул я руки, оттолкнул полицейского, стоявшего на моём пути, и рванулся бежать. Помню: стреляли по мне, мне было жарко. Я скинул пиджак, затем брюки, остался в белье, на снегу уже не так легко было меня заметить. Ранили меня в плечо. Но догнать не догнали".
Так и погиб мой дорогой сыночек Серёжа.
Записал инструктор ЦК ВЛКСМ Соколов
Подпись: (Тюленина Александра Васильевна)
