Случалось ли вам, приближаясь с суши к какому-либо порту Ламанша или Бискайского залива, увидеть мачты судов, стоящих за прибрежными дюнами? Песчаные валы скрывают город, при­стани, набережные, даже самое море, и перед вами - только лес мачт с ослепительно белыми парусами, реями, пестрыми флагами, развевающимися вымпелами и пышными яркими орифламмами всех цветов радуги. Чудодейственное появление эскадры среди твердой земли вас несказанно поражает. И вот точно такое же впечатле­ние произвела на меня Москва, когда я впервые ее завидел. Огром­ное множество церковных глав, острых, как иглы, шпилей и при­чудливых башенок горело на солнце над облаками дорожной пыли, в то время как самый город и линия горизонта скрывались в дрожа­щем тумане, всегда окутывающем дали в этих широтах. Чтобы ясно представить себе все своеобразие открывающейся передо мной кар­тины, надо напомнить, что православные церкви обязательно закан­чиваются несколькими главами. Их число различно, но никогда не бывает меньше пяти, что имеет символическое значение: они слу­жат наглядным выражением церковной иерархии. Прибавьте к это­му, что главы церквей отличаются поразительным разнообразием форм и отделки и напоминают то епископскую митру, то китай­скую пагоду, то минарет, то усыпанную каменьями тиару, то попрос­ту группу. Они то покрыты чешуей, то усеяны блестками, то позо­лочены, то раскрашены яркими полосами. Каждая глава увенчана крестом самой тонкой филигранной работы, а кресты, то позоло­ченные, то посеребренные, соединены такими же цепями друг с другом. Постарайтесь вообразить себе эту картину, которую даже нельзя передать красками, а не то, что нашим бедным языком! Игра света, отраженного этим воздушным городом,- настоящая фантасмагория среди бела дня, которая делает Москву единствен­ным городом, не имеющим себе подобного в Европе.

Но по мере приближения к городу впечатление от волшебно­го зрелища постепенно тускнеет, и, когда останавливаешься у чрезвычайно земного и реального Петровского дворца, выстроен­ного Екатериной II в псевдоготическом стиле, неуклюжего, квад­ратного в плане и перегруженного украшениями дурного вкуса здания, то совершенно забываешь фантастический город. Чем даль­ше, тем сильнее разочарование, так что, въезжая в ворота Москвы, вы начинаете уже сомневаться в том, что перед тем видели своими глазами. Вы спали, думается вам, и грезили. И вот, проснувшись, очутились в самой прозаической и тоскливой обстановке на свете, в огромном городе без памятников архитектуры, то есть без единого произведения искусства, действительно заслуживающего такого названия. При виде этой грузной и неудачной копии Европы вы с изумлением спрашиваете себя, куда девалась Азия, чье видение только что маячило перед вашими глазами. Издали Москва - создание фей, мир химер и призраков, но вблизи она - большой торговый город, хаотический, пыльный, плохо вымощен­ный, плохо застроенный, слабо населенный. Конечно, это произведе­ние рук сильных и энергичных, но вместе с тем плод разума, лишен­ного воображения и понятия о прекрасном.

Без архитектурного гения, без таланта, без вкуса к скуль­птуре можно громоздить камни, можно сооружать огромные по размерам здания, но нельзя создать ничего гармоничного, ничего великого по пропорциям. Искусство, достигая вершин совершенно, одушевляет камень - в этом его тайна, этому учит Греция. В архи­тектуре, как и в других видах искусства, впечатление прекрасного рождается из совершенства отдельных деталей и их тонкого и уме­лого соподчинения общему плану. Во всей России нет ничего, что производило бы такое впечатление.

И тем не менее в том хаосе штукатурки, кирпича и бревен, который носит название Москвы, две точки неизменно приковывают к себе взоры, это церковь Василия Блаженного (Церковь Василия Блаженного в Москве выстроена в 1555 г. Она претерпела много превратностей: трижды горела, в 1626, 1668 и 1738 гг., дважды была разграб­лена, в Смутное время - поляками и в 1812 г.- французами, наконец, неодно­кратно подвергалась коренным переделкам. В конце концов этот древний памят­ник зодчества вовсе утратил свой первоначальный вид и план. )и Кремль, тот Кремль, который не удалось взорвать самому Наполеону!

Я никогда не забуду дрожи ужаса, охватившего меня при пер­вом взгляде на колыбель современной русской империи. Кремль стоит путешествия в Москву! Это не дворец, каких много, это целый город, имеющий, как говорят, милю в окружности. И город этот, корень, из которого выросла Москва, есть грань между Евро­пой и Азией. При преемниках Чингисхана Азия в последний раз ринулась на Европу; уходя, она ударила о землю пятой - и отсюда возник Кремль.

Иван Грозный - идеал тирана, Кремль - идеал дворца для тирана. Царь - это тот, кто живет в Кремле. Кремль - это дом, где живет царь. Я не люблю новоизобретенных слов, в особенности тех, которыми пользуюсь я один, но «архитектура царского стиля» или «царская архитектура» - выражение необходимое, ибо ни одно другое не вызовет в уме человека, знающего, что такое «царь», соответствующих представлений. В Москве уживаются рядом два города: город палачей и город жертв последних. История России показывает нам, как эти два города возникли один из другого и как они могли существовать друг подле друга.

Покинутая царями и большинством родовитых бояр, превратив­шихся в угодливых царедворцев, Москва за неимением лучшего превратилась в город торговый и промышленный. Она гордится ростом своих фабрик. Ее шелка с честью соперничают на русском рынке с тканями Востока и Запада. (Москва и Московская губерния были издавна промышленным центром России. Наибольшее число фабрик и самые крупные из них были сосредоточены здесь. Особенную славу и известность приобрели московские фабрики хлопчато­бумажных изделий и шелковые мануфактуры, поставлявшие свои товары по всей России. Позднее, с развитием тяжелой индустрии, промышленное значение Моск­вы упало, но как центр обработки волокнистых веществ она долго еще занимала первое место. )Средоточие ее торговли - Китай-город и улица, носящая название Кузнецкого моста, где расположены самые богатые лавки,- относится к числу досто­примечательностей развенчанной столицы. Я упоминаю об этом потому, что усилия русского народа освободиться от дани, упла­чиваемой им чужеземной промышленности, могут иметь важные политические последствия для Европы.

Первое, что меня поразило в Москве, это настроение уличной толпы. Она показалась мне более веселой, более свободной в своих движениях, более жизнерадостной, чем население Петербур­га. Люди, чувствуется, действуют и думают здесь более само­произвольно, меньше повинуются посторонней указке. В Москве дышится вольнее, чем в остальной империи. Этим она сильно отличается от Петербурга, чем, по-моему, и объясняется тайная неприязнь монархов к древнему городу, которому они льстят и которого они боятся и избегают, как ни призрачна, в сущности говоря, московская «свобода». Из причин этой странной особен­ности Москвы я выдвигаю на первый план обширность и характер­ные черты территории.

Москва как бы погребена в беспредельных равнинах страны, столицей которой она являлась. Отсюда печать оригинальности на ее зданиях, отсюда независимость и свободный вид ее жителей, отсюда, наконец, забвение царями бывшей резиденции. Цари, ее деспоты и тираны в прошлом, смягченные модой, которая превратила их в императоров и, больше того, в благовоспитанных джент­льменов,- цари, как я уже говорил, избегают Москвы. Они пред­почитают Петербург, несмотря на все его неудобства, потому что им необходимо поддерживать постоянные сношения с Западной Европой. Россия, какой ее сделал Петр Великий, не доверяет своим собственным силам, чтобы жить и просвещаться. В Москве ведь нельзя в семь дней получать импортированные из Парижа анектоды и быть в курсе всех сплетен большого света и эфемерной литерату­ры Европы. Как ни ничтожны на ваш взгляд эти мелочи, они тем не менее необычайно интересуют русский двор и, следовательно, Россию.

Если бы снежный покров, то мерзлый, то талый, не выводил железные дороги из строя на шесть или восемь месяцев в году, русское правительство, безусловно, превзошло бы все прочие в лихорадочной постройке этих путей сообщения, уменьшающих раз­меры земного шара. Но сколько бы ни умножали линии рельсов, как бы ни увеличивали быстроту передвижения, обширность тер­ритории всегда была, есть и останется величайшим препятствием для обмена идей, ибо сушу нельзя избороздить по всем направ­лениям. (Ко времени приезда Кюстина в России существовала лишь одна железная дорога между Петербургом и Царским Селом (третья в Европе). Николаевская дорога строилась в 1840-х гг. Этим и ограничилось железнодорожное строительство дореформенной России. Причины этого нужно искать, конечно, не в «снежном покрове», а в слабых оборотах внутренней торговли при крепостном праве, не требо­вавших железнодорожных сообщений. Следует отметить, что вокруг этого вопроса шла жестокая борьба, в которой ярыми противниками новых путей сообщения вы­ступали содержатели дилижансов. )Море - другое дело: оно только на первый взгляд разделяет людей, но, в сущности, их сближает.