Россия - Запад

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Россия - Запад » ОБЩИЕ ТЕНДЕНЦИИ И ОСОБЕННОСТИ » Капитализм себя исчерпал: Реанимация социалистической идеи...


Капитализм себя исчерпал: Реанимация социалистической идеи...

Сообщений 1 страница 5 из 5

1

Статья, приведённая ниже, конечно витиевата, что характерно для западного мыслительного процесса. Но основная мысль, как я её понял и вычленил, что делать Западу дальше, когда капитализм окончательно себя изживёт, ... "куды податься"...

Итак, что же делать дальше?..


Константинус

.................................................................

The New York Times, США

Прошлое социализма — его будущее?


02.07.2017
Бхаскар Санкара (Bhaskar Sunkara)


Спустя век после того, как опломбированный вагон Ленина прибыл на Финляндский вокзал и запустил череду событий, приведших к сталинским лагерям ГУЛага, идея возвращения к данному этапу истории ради вдохновения может показаться абсурдной. Однако большевики величали себя «социал-демократами» вполне обоснованно. Они входили во всеобъемлющее движение растущих партий, направленных на защиту большей политической демократии и — с помощью своего богатства и созданного капитализмом нового рабочего класса — расширение демократических прав в социальной и экономической сферах, чего не позволил бы ни один капиталист.

Раннее коммунистическое движение данный тезис никогда не отвергало. Он появился вследствие чувства предательства со стороны более умеренных левых партий Второго интернационала, образовавшегося в 1889 году в Париже альянса социалистических и рабочих партий 20 стран. На всей территории Европы партия за партией совершали немыслимое, отказываясь от своих обещаний солидарности с трудящимися всех стран и поддерживая свои правительства в Первой мировой войне. Те, что остались верны старым идеям, называли себя коммунистами и стремились дистанцироваться от социалистов, содействовавших резне, которая унесла 16 миллионов жизней. (В 1916 году на фоне этого побоища развалился и сам Второй интернационал.)

Конечно, благородный гамбит коммунистов ради прекращения войны и нахождения цивилизованного пути к модернизации в отсталой России закончился подтверждением той точки зрения, что любые попытки улучшения несправедливого порядка лишь породят в конечном итоге новый.

Преподнесенные коммунизмом 20-го века уроки отрезвили большинство социалистов. Сегодня многие из тех, кто поддержал бы Октябрьскую революцию, не так уверены в возможностях кардинального изменения мира всего за одно поколение. В качестве альтернативы они делают акцент на политический плюрализм, инакомыслие и разнообразие.

И все же призрак социализма пробуждает страх перед новым тоталитаризмом. В недавнем докладе Мемориального фонда «Жертвы коммунизма» выражаются опасения относительного благосклонного отношения молодых людей к социализму. В прошлом году президент торговой палаты США Томас Донохью даже счел необходимым напомнить читателям, что «Для Америки социализм опасен».

Правые по-прежнему осуждают социализм как экономическую систему, которая приведет к нищете и лишениям, но делает меньший акцент на политический авторитаризм, который зачастую в вопросах власти идет рука об руку с социализмом. Это может быть обусловлено тем, что современной элитой движут далеко не демократические права — они, вероятно, знают, что на таких условиях подвластные им общества оправдывать нелегко.

Капитализм — система экономическая, а именно способ организации производства на основе частной собственности и погони за прибылью. Демократию он допускал крайней неохотно. Именно поэтому ранние движения трудящихся, такие как британские чартисты начала 19-го века, образовывались, в первую очередь, в поддержку демократических прав. Капиталистические и социалистические лидеры считали, что борьба за всеобщее избирательное право подстегнет рабочих к использованию своих голосов в политической сфере для требования экономического порядка, от которого они зависели.

Но вышло не совсем так. На Западе рабочие приняли своего рода классовый компромисс. Частное предпринимательство «приручали», а не преодолевали, и большая доля шла на обеспечение общеполезности посредством щедрых государств всеобщего благосостояния. Предусматривались и политические права: капитализм развивал и адаптировал их таким образом, что демократическое гражданское общество и авторитарная экономическая система образовывали одно целое, неправдоподобное, но внешне успешное.

На сегодняшний день данный механизм давно устарел. Рабочие движения бездействуют, а капитал буйствует, прокладывая курс на разрушение, без каких-либо обещаний устойчивого роста. Злость, которая привела к избранию Дональда Трампа и выходу Великобритании из ЕС, очевидна и осязаема. Люди чувствуют, что едут в неизвестном направлении и небезосновательно хотят вернуться к привычному порядку вещей.

На фоне этой неразберихи некоторые опасаются возврата на «Финляндский вокзал» благодаря добродушно пожимающим плечами социалистическим лидерам, таким как Берни Сандерс в США и Жан-Люк Меланшон во Франции. Но сегодня угроза демократии идет не слева, а справа. Политика предоставляет два пути дальнейшего развития, и оба они бесспорно являются несталинскими формами авторитарного коллективизма.

«Вокзал Сингапура» — непризнанный пункт назначения поезда неолиберального центра. Это то место, где уважают людей всех вероучений и цветов — при условии, что они знают свое место. Ведь люди глупы, безрассудны и неспособны к управлению. Минуйте «вокзал Сингапур» и оставьте его специалистам.

Это видение подходит тем представителям высших слоев общества, которые испытывают обоснованный страх в отношении роста неустойчивого правого популизма. Многие из них говорят о необходимости жестких мер для поддержания шаткого положения мировой экономики и опасаются, что избиратели не станут прилагать краткосрочные усилия ради собственного избавления от долгосрочного паралича. То же самое касается угрозы изменения климата: среди ученых наука неоспорима, а в глазах общественности остается спорным вопросом.

Сингапурская модель — не самая худшая из всех возможных конечных точек. При ней экспертам разрешено быть экспертами, капиталистам позволено копить, а для рядовых работников предусмотрена видимость стабильности. Но возможности сказать «стоп!» и самим выбрать пункт прибытия у пассажиров поезда нет.

«Вокзал Будапешта», названный в честь доминирующих в Венгрии могущественных правых партий, является конечной остановкой для правых популистов. Благодаря ему мы чувствуем себя как минимум снова в строю. Туда можно попасть, отцепив некоторые из вагонов, что мчат нас вперед, и медленно переменив ход. Здесь мы все заодно, дела плохи лишь у безбилетных белых ворон.

Сюда-то и направляется «поезд Трампа». Президент Трамп не может пройти по головам представителей верхушки общества ради предложения ощутимой выгоды простым людям, но может предложить поверхностную валоризацию термина «рабочий» и не дать угаснуть гневу в отношении предполагаемых причин национального упадка — мигрантов, невыгодных торговых сделок и глобалистов-космополитов. Под ударом находятся представители прессы, научных кругов и других «несоответствующих» слоев гражданского общества. Между тем, за исключением необходимости приспосабливаться к более ярко выраженной политике протекционизма и сдерживания иммиграции, для большинства корпораций это обычное дело.

Но есть и третий вариант: вернуться на «Финляндский вокзал», вооружившись уроками прошлого. На этот раз люди имеют возможность голосовать. То есть сначала обсуждать и обдумывать, а затем голосовать — и верить в то, что вместе они смогут наметить новые направления для человечества.

Разобранный до самой своей сути и вернувшийся к истокам социализм является идеологией радикальной демократии. В эпоху нависших над свободами угроз он стремится расширить возможности гражданского общества с целью обеспечения возможности его участия в принятии решений, влияющих на нашу жизнь. Колоссальная государственная бюрократия вполне может быть столь же отчужденна и недемократична, как корпоративные конференц-залы, так что нам стоит крепко задуматься над новыми формами, которые может принять общественная собственность.

Некоторые общие черты должны быть очевидны уже сейчас: кооперативы, принадлежащие рабочим, все еще конкурентоспособны в условиях регулируемого рынка; государственные ведомства и службы согласованы с поддержкой гражданского планирования; в качестве социальных прав гарантировано обеспечение основных положений, необходимых для ведения добропорядочной жизни (образование, жилье и здравоохранение). Иными словами, такой мир дает людям свободу для реализации своего потенциала независимо от обстоятельств их рождения.

Мы можем добраться до этого «Финляндского вокзала» только при поддержке большинства; и это одна из причин, по которой социалисты так яро защищают демократию и плюрализм. Но нельзя игнорировать произошедшую за последнее столетие утрату социализмом своей безгрешности. Мы можем отвергнуть представление о Ленине и большевиках как обезумевших демонах и предпочесть считать их людьми, действовавшими лучших побуждений в попытке выстроить на основе кризиса лучший мир; нужно лишь выяснить, как избежать их неудач.

Такая программа предполагает возврат к социал-демократии. Не к той социал-демократической политике, что проводил Франсуа Олланд, а той, что существовала в первые дни Второго интернационала. Эта социал-демократия повлечет за собой приверженность идее свободного гражданского общества, особенно оппозиционных голосов; необходимость постоянно действующей системы сдерживания и уравновешивания власти, а также концепцию перехода к социализму, которая не требует разрыва «нулевого года» с современностью.

«Финляндский вокзал» 21-го века вряд ли можно будет назвать раем. Там вы, вероятно, почувствуете себя угнетенными и обездоленными. Но это место также позволит многим сломленным несправедливостью людям участвовать в создании нового мира.


Бхаскар Санкара
является редактором американского левого журнала Jacobin и заместителем председателя партии "Демократические социалисты Америки.

http://inosmi.ru/social/20170702/239697224.html
Оригинал публикации: Socialism’s Future May Be Its Past
Опубликовано 26/06/2017

0

2

The New York Times, США

Почему при социализме секс у женщин был лучше

20.08.2017
Кристен Годси (Kristen R. Ghodsee)


Когда американцы размышляют о коммунизме в Восточной Европе, они представляют себе ограничение на выезд из страны, мрачные ландшафты с преобладанием серого бетона, жалких мужчин и женщин, томящихся в длинных очередях в магазинах с пустыми прилавками, а также секретные службы, сующие свой нос в личную жизнь граждан. Хотя многое из перечисленного является верным, наши коллективные стереотипы относительно жизни при коммунизме не дают полной картины.

Некоторые люди могут вспомнить о том, что женщины из Восточного блока обладали многими правами и привилегиями, которых не было в либеральных демократиях в то время, включая значительные государственные инвестиции в их образование и профессиональную подготовку, в их полную включенность в состав рабочей силы, щедрые пособия по уходу за малолетними детьми и гарантированное бесплатное социальное обеспечение ребенка. Однако есть и еще одно преимущество, которому уделяется мало внимания, — женщины при коммунизме получали большее сексуального удовольствия.

Сравнительный социологический анализ жителей Восточной и Западной Германии, проведенный после воссоединения в 1990 году, показывает, что женщины из восточной части испытывали в два раза больше оргазмов, чем женщины из западной части страны. Исследователей удивил подобный диспаритет в области сексуального удовлетворения, особенно по той причине, что женщины из Восточной Германии страдали от пресловутого двойного бремени формального трудоустройства и домашней работы. В отличие от этого, в послевоенной Западной Германии женщины не работали и имели возможность использовать все облегчающие домашний труд приборы, производившиеся бурно развивавшейся капиталистической экономикой страны. Однако у них было меньше секса и меньше приносящего удовлетворения секса, чем у тех женщин, которые вынуждены были стоять в очередях за туалетной бумагой.

Как объяснить этот аспект жизни за железный занавесом? В качестве примера можно взять Ану Дурчеву (Ana Durcheva) из Болгарии, которой было 65 лет, когда я впервые встретилась с ней в 2011 году. Прожив свои первые 43 годы при коммунизме, она часто жаловалась на то, что новый свободный рынок не давал возможности болгарам иметь здоровые любовные отношения.

«Конечно, некоторые вещи были плохими в то время, однако в моей жизни было немало романтических связей, — сказала она. — После развода у меня появилась работа и заработная плата, и мне не нужен был мужчина, который бы меня поддерживал. Я могла делать то, что мне нравилось».

Г-жа Дурчева в течение многих лет была матерью-одиночкой, и тем не менее она настаивает на том, что ее жизнь до 1989 года приносила ей больше удовлетворения, чем наполненное стрессом существование ее дочери, родившейся в конце 1970-х годов.

«Она только тем и занимается, что работает и работает, — сказала в беседе со мной г-жа Дурчева в 2013 году. — А когда она приходит домой поздно вечером, она слишком устала для того, чтобы проводить время со своим мужем. Но это не имеет никакого значения, поскольку он тоже устает. Поэтому они сидят, как зомби, перед телевизором. Когда я была в их возрасте, я получала значительно больше удовольствия».

В прошлом году в Йене, в университетском городе в бывшей Восточной Германии, я побеседовала с недавно вышедшей замуж женщиной примерно 30 лет по имени Даниэла Грубер (Daniela Gruber). Ее мать — она родилась и воспитывалась при коммунистической системе — настаивала на том, чтобы г-жа Грубер родила ребенка. «Она не понимает, насколько сейчас это сложнее — женщинам было так легко это сделать до падения Стены, — сказала она мне, имея в виду разрушение Берлинской стены в 1989 году. — У них были детские сады и ясли, они могли взять отпуск по уходу за ребенком с сохранением своего рабочего места. Я работаю по разным контрактам, и у меня нет времени для того, чтобы забеременеть».

Этот поколенческий разрыв между дочерями и их матерями, которые стали взрослыми как до 1989 года, так и после, подтверждает идею о том, что жизнь женщин в коммунистическую эпоху приносила им больше удовлетворения. И подобное качество их жизни частично объясняется тем фактом, что эти режимы считали эмансипацию женщин центральной темой для развитых обществ «научного социализма», как они сами себя рассматривали.

Хотя коммунистические государства Восточной Европы нуждались в женском труде для реализации своих программ быстрой индустриализации после Второй мировой войны, идеологические основы равенства женщин и мужчин были заложены Августом Бебелем и Фридрихом Энгельсом еще в XIX веке. После захвата власти большевиками Владимир Ленин и Александра Коллонтай создали условия для проведения сексуальной революции в первые годы существования Советского Союза, и при этом Коллонтай заявляла о том, что любовь должна быть освобождена от экономических соображений.

Россия предоставила женщинам полное право участия в выборах в 1917 году, на три года раньше, чем Соединенные Штаты. Большевики также сделали более либеральным законы о разводе, гарантировали репродуктивные права и попытались социализировать домашний труд за счет инвестирования средств в общественные прачечные и народные столовые. Женщины были включены в состав рабочей силы и стали в финансовом отношении независимыми от мужчин.

В Центральной Азии в 1920-е годы русские женщины активно выступали в поддержку освобождения мусульманских женщин. Эта направлявшаяся сверху кампания натолкнулась на яростное сопротивление со стороны местных старейшин, которые не хотели видеть своих жен и дочерей освобожденными от оков существовавших традиций.

В 1930-х годах Иосиф Сталин коренным образом изменил политику в области прав женщин: были запрещены аборты и поддерживалась нуклеарная семья. Однако острый дефицит мужской рабочей силы, возникший после Второй мировой войны, заставил коммунистические правительства поддерживать различные программы женской эмансипации, включая финансировавшиеся государством исследования тайн женской сексуальности. Большинство восточноевропейских женщин не имели возможности поехать на Запад или читать свободную прессу, однако научный социализм, действительно, имел некоторые преимущества.

«Еще в 1952 году чехословацкие сексологи начали исследование женского оргазма, и в 1961 году они провели конференцию, посвященную только этому вопросу, — отметила в разговоре со мной Катерина Лискова (Katerina Liskova), профессор Университета Масарика в Чешской Республике. — Они фокусировали свое внимание на важности равенства между мужчинами и женщинами, считая это основным компонентом получаемого женщинами удовольствия. Некоторые участники даже говорили о том, что мужчины должны помогать выполнять домашнюю работу и заботиться о детях, в противном случае хорошего секса не будет».

Агнешка Кощчанская (Agnieszka Koscianska), доцент кафедры антропологии Варшавского университета, сообщила мне о том, что польские сексологи до 1989 года «не ограничивали секс телесным опытом и подчеркивали важность социального и культурного контекста для сексуального удовольствия». Вот каким был ответ социализма на вопрос о балансе работы и жизни: «Даже самая совершенная симуляция, утверждали они, не поможет достичь удовольствия, если женщина находится в состоянии стресса, слишком загружена на работе, обеспокоена своим будущим и финансовой стабильностью».

Во всех странах Варшавского договора введение однопартийной системы правления ускорило масштабный пересмотр законов в отношении семьи. Коммунисты вкладывали значительные ресурсы в образование и профессиональную подготовку женщин, а также гарантировали их трудоустройство. Управлявшиеся государством женские комитеты стремились перевоспитать мальчиков таким образом, чтобы они воспринимали девочек как своих полноценных товарищей. Кроме того, они пытались убедить своих соотечественников в том, что мужской шовинизм представляет собой пережиток досоциалистического прошлого.

Хотя гендерные различия в заработной плате и трудовая сегрегация продолжали существовать, а коммунистическая партия так и не смогла полностью реформировать внутреннюю патриархальность, коммунистические женщины обладали такой степенью самодостаточности, которую мало кто из женщин на западе мог себе представить.

У женщин Восточного блока не было необходимости выходить замуж или заниматься сексом ради денег. Социалистическое государство обеспечивало их основные потребности, и такие страны как Болгария, Польша, Венгрия, Чехословакия и Восточная Германия направляли дополнительные ресурсы на поддержку одиноких матерей, разведенных женщин и вдов. За показательным исключением Румынии, Албании и сталинского Советского Союза, большинство восточноевропейских стран гарантировали доступ к сексуальному образованию и абортам. Это снижало социальную цену случайной беременности и уменьшало временные издержки, связанные с материнством.

Некоторые либеральные феминисты на Западе неохотно признавали эти достижения, однако они были критически настроены в отношении достижений государственного социализма, поскольку они не являлись результатом независимых женских движений, а представляли собой тип насаждавшейся сверху эмансипации. Многие феминисты из академической среды сегодня приветствуют выбор, но также прибегают к культурному релятивизму, диктуемому императивами теории пересечений (intersectionality). Спускаемая сверху политическая программа, пытающаяся навязать характерный для универсализма набор ценностей, включая равные права для женщин, представляется явно выведшей из моды.

В результате, к сожалению, многие достижения женского эмансипации в странах бывшего Варшавского договора были утрачены или отменены. Взрослая дочь г-жи Дурчевой и молодая г-жа Грубер сегодня с большим трудом пытаются разрешить проблему работа-жизнь, которая когда-то была уже решена для их матерей коммунистическими правительствами.

«Республика дала мне свободу, — как-то сказала мне г-жа Дурчева, имея в виду Народную Республику Болгарию. — А демократия лишила меня некоторой части этой свободы».

Что касается г-жи Грубер, то у нее нет никаких иллюзий относительно жестокости восточногерманского коммунизма; она просто хочет, чтобы «жизнь не была сегодня такой тяжелой».

Поскольку они выступали за сексуальное равенство — на работе, дома и в спальне — и были готовы все это реализовать, коммунистических женщин, занимавших позиции в государственном аппарате, можно было бы назвать культурными империалистами. Однако осуществленное ими освобождение радикальным образом изменило миллионы жизней людей на всей планете, в том числе жизни тех многочисленных женщин, которые еще находятся среди нас — это матери и бабушки взрослых людей, живущих сегодня в демократических государствах-членах Европейского Союза. Это товарищеское настаивание на вмешательстве государства может показаться несколько тяжеловесным для нашего постмодернистского восприятия, но иногда необходимые социальные изменения — довольно быстро они начинают восприниматься как естественный порядок вещей — требует провозглашения эмансипации сверху.

Поправка: в ранней версии этой статьи ошибочным образом определялась ответственность за введение всеобщего женского голосования в России в 1917 году. На самом деле, это произошло при временном правительстве в июле 1917 года, а не при большевиках, захвативших власть в ноябре.


Кристен Годси является профессором кафедры российских и восточноевропейских исследований Пенсильванского университета; она — автор многочисленных книг по истории европейского коммунизма и его последствий. Недавно вышла ее книга под названием «Пережитки красного прошлого: Наследие коммунизма XX столетия» (Red Hangover: Legacies of 20th-Century Communism)
.

Эта статья является частью серии публикаций под названием «Красный век» (Red Century), посвященных истории и наследию коммунизма спустя 100 лет после Русской Революции.

Оригинал публикации: Why Women Had Better Sex Under Socialism
Опубликовано 12/08/2017 14:37

0

3

Konstantinys2 написал(а):

У женщин Восточного блока не было необходимости выходить замуж или заниматься сексом ради денег.

Однако проституток было - немерено.)))

0

4

Folha, Бразилия

Мы живем в «постзападном» мире?

31.08.2017
Маркос Тройхо (Marcos Troyjo)

Большая рецессия 2008 года, Трамп, Брексит, низкие темпы роста экономик США, Европы и Латинской Америки (которую французский дипломат Алан Рукье (Alan Rouquié) назвал «Крайний Запад»), по всей видимости, знаменуют собой переходный период.

Похоже, что одновременно с возвышением Азиатско-Тихоокеанского региона мы мигрируем к «постзападному» мировому порядку. Такова одна из тем важной конференции Brazil + China Challenge 2017, которая состоится первого и второго сентября в Пекине.

Многие эксперты по международным отношениям трактуют понятия «порядок» и «система» как синонимы. Однако, чтобы лучше понять происходящие изменения, возможно, будет полезно провести между ними различия.

«Порядок» — это своего рода «рентгенография» того, как потоки власти, богатства и престижа (мягкой силы) распределяются по всему миру.

В свою очередь «система» есть набор институтов и норм, учреждаемых и возглавляемых крупными державами, чтобы отражать интересы и взгляды на мир, возникающие из определенного «порядка».

При таком раскладе ярким проявлением послевоенного мирового порядка стала гегемония США. Речь шла не только о первой в мире военной державе, но и об экономике, которая составляла половину мирового ВВП. И, разумеется, о повсеместном культурном влиянии, которым сопровождалась ее экспансия.

После 1945 года американцы и европейцы преследовали схожие интересы или шли на компромисс в самых разных вопросах, и именно из такого слияния образовалось современное понимание «Запада».

Термин «западный» не столько является географическим понятием, сколько отсылает к широкому кругу критериев рыночной экономики, представительной демократии и верховенства закона. Из этого «порядка» выросли нормы и институты самой «системы» — ФМИ, Всемирный банк, НАТО и т. д.

Сегодня, когда речь заходит о «постзападном» мире, перед нами должны вставать следующие вопросы: «по-прежнему ли Соединенные Штаты и Европа занимают доминирующие позиции в тех областях, которые имеют важное военно-стратегическое значение, свидетельствуют о процветании и распространении ценностей?» или: «западные институты находятся в упадке?»

На уровне порядка интерпретировать переход к постзападной фазе не просто. В военно-политической сфере США и НАТО сохраняют бесспорные позиции — будь то традиционные вооруженные силы или силы сдерживания.

Разумеется, «ядерный клуб» включает в себя потенциально или откровенно противоборствующие страны (такие как Россия, Пакистан и, конечно же, Северная Корея), к тому же сегодня тревогу вызывает фрагментарный ущерб, наносимый терроризмом. Однако пока не существует ни одного национального государства или международного пакта, который мог бы сравниться с Западным Альянсом (несмотря на известную критику Трампа и его приспешников в адрес Североатлантического договора).

Что же касается уровня благосостояния, то здесь да, во многих отношениях Запад («the West») утрачивает свои позиции на фоне возвышения «других» («the Rest»). Рост Китая, Индии и других стран Юго-Восточной Азии смещает геоэкономический меридиан.

В области престижа (мягкой силы) очевиден упадок Запада, однако отчетливой и универсальной альтернативы ему пока нет. К примеру, на смену «американской мечте» не приходит «китайская мечта».

Ну и в рамках «системы», бесспорно, наступление «Rest» и особенно Китая влечет за собой создание целой семьи институтов, отражающих новые экономические реалии.

Правда Новый банк развития (Банк БРИКС) и многие другие агентства, созданные под руководством Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе и Евразии, не заменяют собой институты, возникшие в период господства Запада.

Они только увеличивают спектр вариантов финансирования развития, где потребности по-прежнему значительно перевешивают источники инвестиций.

У современного порядка — и системы — слишком текучие очертания. На смену западной парадигме приходит отнюдь не «китайская» или «азиатская» гегемония и не превосходство «развивающихся стран».

Речь идет скорее о «полиморфном» измерении, в котором главные действующие лица (США и Китай) и фигуры второго плана (Россия, Германия, Япония, Индия), роль которых не стоит недооценивать, участвуют в игре, исход которой все еще не ясен.

http://inosmi.ru/politic/20170831/240157106.html
Оригинал публикации: Estamos vivendo num mundo 'pós-ocidental'?
Опубликовано 30/08/2017 17:37

0

5

КОНТ

Решение - чем заменить либерализм - есть, но оно никому не нравится.

Александр Запольскис

27 сентября 2019, 21:04

Мир после либерализма – это госкапитализм минус либеральные ценности и плюс сокращение потребления.

По мере углубления кризиса мировой экономики и роста вакханалии либеральных ценностей в жизни стали происходить весьма странные вещи. Ладно бы дело ограничивалось отдельными взбрыками у частных лиц с явным кризисом мировосприятия. Как, например, демонстрация фриков в Италии за права коров или митинг в Польше против видовизма.

Это такое новое либеральное течение против наделения одних биологических видов большими правами, чем других. Например, в Испании группа феминисток едва не разгромила птицеферму, защищая куриц от якобы массового изнасилования петухами.

Но выступление набирающей популярность малолетней экоактивистки Греты Тунберг из Швеции 24 сентября 2019 года в ООН убедительно доказывает, что либерализм, как система общественных взглядов, уже явно зашел куда-то не туда. Шестнадцатилетняя школьница на полном серьезе обвинила пять ведущих стран мира в том, что своей недостаточностью усилий по борьбе с глобальным потеплением они лишили ее детства (на самом деле лишены детства вот они). И не только ее, а все молодое поколение планеты. И взрослые дяди и тети, представлявшие правительства почти 200 государств планеты, ее внимательно слушали!

А все потому, что кризис идеи о том, как следует жить и как должно измениться устройство мировой экономики действительно достиг практически переломной точки. Конструкция капитализма с каждым днем трещит все громче. Президент отделения ФРС в Сент-Луисе Джеймс Буллард так вообще официально сказал, что производственный сектор США уже давно находится в рецессии.

Это особенно важно, учитывая тот факт, что из примерно 80 трлн долларов номинального мирового ВВП, на долю Америки приходится 20,4 трлн, на Евросоюз - около 16 трлн, а на Китай - 13,4. Таким образом, все прочие порядка 190 государств в сумме составляют лишь 30,2 трлн или 37,7% мирового ВВП. Стало быть рецессия в ведущем сегменте неизбежно ударит по всем остальным. Вопрос только в сроках и масштабе последствий.

В этой связи резко повышается актуальность вопроса – что будет потом? Какой должна быть система, идущая на смену нынешнего коктейля капитализма с либерализмом? Почему речь идет именно о такой связке, заслуживающее внимание мнение изложил один известный публицист.

По его оценкам, надвигающийся суперкризис вызван четырьмя неразрешимыми противоречиями. Во-первых, противоречием между концентрацией богатства и торговлей. Во-вторых, противоречием между ростом производительности труда и падением покупательной способности. В-третьих, противоречием между нормой прибыли и удовлетворением потребности населения. В четвертых, противоречием между рациональным расходованием ресурсов и ускоренным устареванием товаров.

Ни одно из них в рамках капиталистической модели организации экономики и либеральных постулатов о свободе личности и гражданских правах не решаемо. Об этом много говорится, однако вопрос "А как по-новому?" по сей день ответа не имеет.

Хотя в целом проблематика затронута достаточно верно, ее базовые постулаты, особенно на тему финального ответа, все-таки ошибочны. Ответ как раз имеется. Более того, он очевидным образом логично вытекает из динамики происходящего. Дело в другом: абсолютное большинство общества – как наше, так и на Западе и на Востоке, вне зависимости от своего материального уровня, принимать его решительно не желает. Впрочем, начнем по порядку.

Верны ли обозначенные противоречия? Приходится признать, что нет. Они действительно существуют, однако смысл имеют несколько иной.

Например, вред сверхвысокой концентрации капитала не в малом, даже мизерном, количестве владеющих им лиц. И даже не в удовлетворенности их личных материальных потребностей. Как раз наоборот, эти люди постоянно покупают себе что-то новое, от дворцов и яхт до сверхдорогих статусных брендовых вещей, тем самым создавая спрос и стимулируя производство.

Может ли тут что-то изменить социализм? Очевидно, нет. Изменится только состав лиц, управляющий деньгами. Если при капитализме в 2015 году "все деньги мира" принадлежали всего 62 частным владельцам, то, скажем, в СССР, при формально общенародной принадлежности национальных богатств и капитала, в реальности решения по его использованию принимало управлявшее страной Политбюро ЦК КПСС в составе 27 человек.

В обоих случаях принимавшие решения люди руководствовались в первую очередь своими представлениями о правильном, а также субъективными идеями, вытекавшими как из личных взглядов, так и из господствующих убеждений. Причем первое не всегда сочеталось со вторым. Как пример – «коммунист» Горбачев, заявивший, что всегда мечтал развалить СССР.

Примерно также выглядит второе противоречие. Оно к капитализму или социализму отношения не имеет вообще. В конце 60-х советское руководство тоже задумалось о необходимости роста производительности труда, в том числе через роботизацию техпроцессов. Но потом идеологическая часть Партии задалась тем же вопросом – чем занять освобождающиеся рабочие руки? Если не чем, то как объяснить остальным, почему они должны продолжать трудиться на предприятиях, тогда как прочие могут официально тунеядствовать?

Нет, на начальном этапе куда их применить – найдется, но при экстраполяции характера самого процесса на относительно продолжительный период, скажем, лет на 40-50, структурный кризис общества становился неизбежным. Так что дело не в частной собственности, а в принципах самой экономики, окончательно ушедшей от натурального хозяйства.

Простая математика. В 30-ые годы ХХ века в сельском хозяйстве в СССР было занято 61% населения. В промышленности – около 32%. На всех прочих, включая армию, госаппарат, сферу обслуживания, торговлю, медицину, образование, науку и искусство, приходилось всего 7%. Это важно потому, что они сами ничего материального не производили, существуя исключительно за счет прибавочной стоимости, создаваемой рабочими и колхозниками.

С тех пор производительность труда кардинально возросла. Но при этом потребность в рабочих руках пропорционально снизилась. Сегодня в сельском хозяйстве занято что-то около 4,5%, в промышленности – 31,9%, тогда как в услугах – 56,3%, в прочих непроизводственных областях, включая армию, госслужбу и госуправление, - 7,3%.

Так что проблема дефицита платежеспособности покупательского спроса возникает не из неправильного капитализма (все его косяки носят исключительно тактический характер), а в том, что совокупный прибавочный продукт, создаваемый промышленностью и сельским хозяйством, при любом его фактическом размере является величиной конечной. Более того, по мере роста производительности труда доля денег, приходящихся на зарплаты, в общей структуре себестоимости неуклонно снижается. А именно они потом и перераспределяются дальше в экономике, обеспечивая возможность "жить и работать" всем, занятым в непроизводящих секторах.

Можно, конечно, порассуждать на тему – куда уходит прибыль? Но делать это имеет смысл, только держа перед глазами структуру расходов бюджета, из которой видно, что государство на каждый собранный через НДФЛ рубль, потом доплачивает 1,5-2, полученные из налогов с бизнеса, многие из которых обдираются безжалостно.

В особенно в сырьевой области, где, например, в нефтянке, в налоги разного назначения забирается свыше 62% от выручки. Еще порядка 27-30% от нее составляет себестоимость добычи. И это, кстати, правильно. Но речь о другом. Выжать принципиально больше отсюда уже нельзя.

Аналогичным образом дела обстоят и с оставшимися двумя противоречиями. Стремление к монополизации в капитализме возникает не столько из желания поднять саму норму прибыли (хотя и это есть, только вызывается другими причинами), сколько из опасения, что любой сбытовой сегмент, не занятый одной компанией, рано или поздно будет захвачен другой. Что предопределяется либеральной свободой принципов рыночной экономики. Впрочем, полная монополия абсолютной безопасности тоже не гарантирует.

Точно также не капитализм вызывает проблему необходимости ускорения старения товаров. Хорошо заниматься производством при безграничном рынке. Гораздо хуже, когда он оказывается охвачен весь. Тогда возникает вопрос – что делать с теряющими нужность мощностями по мере все того же роста производительности труда?

Просто содержать, чтобы булО? Экономически нерационально даже в советской системе ценностей. Тем более, в капиталистической, приоритетно нацеленной на минимизацию издержек. Не остается иного выхода, кроме как расширения рынка искусственно – как раз через сокращение срока службы товаров.

К тому же не стоит забывать и про стремление потребителей по возможности чаще обзаводиться чем-то новеньким. Потому что старое уже не модно, а то и технологически отстало. Благодаря технологической революции практически все, чем мы сегодня пользуемся, меняется на поколение буквально за 3-4 года. Кто не верит, может сравнить, например, стиральные машины, микроволновки или мобильные телефоны топового уровня образца 1995 и 2015 годов.

В общем, проблема не в самом капитализме или социализме, кардинально изменились все внешние условия, формирующие экономические отношения как таковые. Закончилось свободное пространство, благодаря экспансии на которое традиционная экономическая модель (что капитала, что социализма) вообще существовала, и благодаря которому капитализм породил либеральные представления о безусловности приоритета свободы (рынков, общества и каждой личности персонально).

Именно поэтому утратили адекватность и все ранее успешно работавшие подходы и инструменты разрешения кризисов. Мы столкнулись с ситуаций, схожей по смыслу с выходом древних рыб на сушу в далекий доисторический период развития планеты. Это когда подавляющее большинство ранее накопленного опыта для решения новых проблем оказалось бесполезно.

Точно также и сегодня найти ответ на вопрос "как жить в новом мире" не получается на основании теоретических подходов, сложившихся в условиях, которых больше нет. Следовательно, искать решение необходимо не на старых идеологемах, а после циничного анализа реальных причин, вызвавших кризис. Их, по большому счету, немного.

Во-первых, мы больше не в состоянии вернуться к доминированию натурального хозяйства, позволявшего успешно занять производительным трудом абсолютное большинство населения. Наш мир окончательно закрепил узкую специализацию, тем самым автоматически предопределив неизбежность социального расслоения не только на богатых и бедных, но и всего общества в целом.

Не из жадности капиталистов или хитрости аппаратчиков, а лишь потому, что мести дворы с приемлемым качеством может буквально кто угодно, тогда как в соответствии с нормами варить швы на магистральных газопроводах – уже нет. Еще меньше людей способны составить реальную конкуренцию Монсерат Кабалье или Генри Форду. Хотя отдельные исключения возможны, в системном смысле далеко не любая кухарка способна эффективно управлять государством. Что бы там ни говорилось в социалистических или либеральных догматах.

Во-вторых, мы уже никогда не сможем отказаться от понятия денег, как наиболее удобного инструмента приведения разнообразия мира к единому знаменателю, а также механизма демпфирования стоимости и ее консервированию в периоды возникновения излишков капитала.

Кстати, деградация именно функции консервирования капитала, сегодня является одной из куда более важных причин кризиса капитализма, чем все отмеченное выше. Вне зависимости от того, что именно в этом качестве будет использовано потом: снова золото или часто предлагаемая чистая энергия. Тут ключевым является базовый принцип, а не частная форма.

Сочетание первого со вторым осложняется фактором роста производительности труда и перспективой замены всех доступных простых узких специализаций роботами. Это создает третье условие кризиса – ненужность абсолютного большинства населения в материальном производстве с одновременной его необходимостью в качестве потребителей товаров и услуг, являющихся главным источником смысла существования производства вообще.

Отсюда вытекает неизбежность, даже перманентность кризиса потребительского спроса, фатально ограничивающего масштаб промышленного и экономического роста в целом. Из чего получается, в-четвертых, невозможность обеспечения каждому бесконечного потребления в целом.

Следует признать, что второй по важности, после деградации денег, как инструмента, причиной кризиса капитализма является разрушение иерархичности модели нормального потребления и общего уровня жизни. Никакая экономика не в состоянии обеспечить буквально каждому грузчику такой же материальный уровень, как у владельца даже среднего завода, не говоря уже про корпорации. Но реклама при этом рисует лишь такую цель для жизни.

Вы много видели увлекательных фильмов про привлекательный быт библиотекаря, уборщицы или кухарки? А потом мы удивляемся, когда топовые товары покупаются в кредит буквально на последние деньги с последующим массовым плачем про неподъемную закредитованность населения. И плевать, что как брать кредиты, так это право каждого свободного гражданина, а как потом по ним платить, так это проблема кого угодно, от жадных банков и подлых капиталистов вместе с плохим государством, но не самого заемщика.

Ну, и в финале все упирается в последнюю, в пятую, проблему – отсутствие сбалансированности ставших модными и превратившихся в обязательное право либеральных представлений о перманентности прав и свобод человека. Именно разрушение конформизма общества и привело нас к появлению Греты из Швеции, забастовкам фриков против изнасилования куриц петухами и вакханалии "Зеленого нового курса", постепенно набирающего популярность уже за пределами границ США.

Отсюда и возникает единственно возможное логичное решение способное перечисленные противоречия разрешить достаточно приемлемым для абсолютного большинства общества образом. Имя ему – жесткий государственный капитализм.

Капитализм, потому что синхронизировать экономику возможно только через инструмент денег. Хотя при этом их содержание и смысл требуют кардинального изменения. Прежде всего, в части ограничения ссудного процента, возврата банков только к функции хранения денег и отказа от кейсианского принципа управления экономикой через инфляцию.

Государственный, потому что только государство является ключевым инструментом самоорганизации общества, способным решать не только тактические сиюминутные, но и долгосрочные стратегические задачи. В том числе в области обеспечения реализации социальных гарантий, а также принуждения крупных производителей (корпораций) к решению стратегических задач с максимальным учетом потребностей общества. Сюда же относится задача контроля за размерами корпораций вплоть до их принудительного разделения, как когда-то в США сделали со Standard Oil Джона Рокфеллера.

Важно отметить, что даже в этом случае реализация полной экономической унитарности, особенно как это декларируется в классическом социализме - чтобы не было эксплуатации человека человеком, - недостижимо в принципе. Чем больше общие масштабы экономики, тем длиннее оказываются не только прямые, но и обратные связи.

В плановом механизме СССР для появления чего-то вроде Apple или Google требовалось не менее трех пятилетних циклов планирования, то есть пятнадцати лет. Тогда как в условиях капиталистической модели им для выхода на достаточно масштабный уровень хватило пяти. Пейджеры в Советском Союзе начали появляться лишь тогда, когда в остальном мире их история уже стала заканчиваться под давлением мобильных телефонов.

Из чего следует неизбежность многоукладности совокупной экономики, сочетающей в себе как крупные технологические цепочки, без которых невозможно эффективное производство, например, самолетов, космической техники или атомных электростанций, так и средние, а также мелкие предприятия разной формы собственности. Включая социальные бесприбыльные. Опять же, как федеральные государственные, так и муниципальные и даже частные.

Для справки, в той же часто приводимой в пример Норвегии, основную долю ВВП формируют большие компании (в том числе с госучастием), но занято в них всего примерно 20% трудоспособного населения, тогда как прочие работают во всяком разном мелком, серьезного объема товаров и услуг не создающем. Но необходимом для обеспечения людей доходной работой.

Синхронизировать все это многообразие в текущем социально-экономическом масштабе способно только государство. Причем достаточно жесткое для реализации долгосрочных стратегий и обеспечения продолжительной стабильности экономических и социальных процессов. А также способное успешно противостоять центробежным силам крупных корпоративных капиталов, необходимость существования которых предопределяется существованием соответствующего масштаба задач. Наивно думать, что какой-нибудь Крымский мост или Транссибирскую магистраль способна создать крошечная строительная артель из пары десятков работников.

Для существования такого государства в условиях реального общества является необходимым возврат к конформизму на уровне социальных представлений о том, как надо жить по справедливости не только где-то наверху, но и каждодневных бытовых условиях. Реализовать такое с помощью прежних полицейских мер традиционного прошлого уже нельзя. Зато через проходящий апробацию в Китае механизм социального капитала – можно и нужно. Более того, никак иначе достичь возврата социума к нормальному комфортному общежитию вообще невозможно.

Потому что к каждому, чтобы не гадили в лифтах, не воровали лампочки в подъездах, не хамили в транспорте и не водили домашних животных испражняться в детские песочницы, полицейского приставить можно, но их потребуется столь много, что следить потом придется уже за самими сторожами. Они ведь тоже обычные люди со всеми плюсами и минусами, как у всех прочих.

А вот сделать все это через социальный рейтинг, жестко привязанный к механизму доступа ко всем благам и сервисам, уже вполне возможно. Более того, изрядная доля необходимых механизмов уже существует и давно работает практически.

При этом следует понимать, что все перечисленное даже в идеале не сможет обеспечить райские условия существования буквально каждому гражданину страны. Оно даст ему лишь обязательный минимум, позволяющий не умереть от голода и не ночевать в картонной коробке на свалке. Зато обеспечив достаточный уровень общественной безопасности, медицинского обеспечения и стабильной долгосрочной предсказуемости мира для жизни. Остальное каждый должен будет создавать себе сам, в соответствии со своими индивидуальными способностями.

Почему это следует считать большим достижением? Потому что любой сомневающийся может на примере Украины, Прибалтики, Восточной Европы, Южной Африки и множества других стран, увидеть, как быстро и сколь масштабно массы людей оказываются ненужными при деградации сложной экономики. Ненужными вплоть до полной нищеты и вымирания.

Подчеркиваю, прямого физического вымирания от того, что им станет буквально нечего есть и негде жить. Они, конечно, в состоянии собраться, возмутиться и окончательно доломать государство, но в результате всем станет только хуже. Потому что главным при подобном раскладе всегда становится тот, у кого ружье.

Все сказанное выше, безусловно, не является готовым подробным и предельно детализированным проектом преобразований. Это лишь самый общий концепт, вытекающий из естественной объективной логики происходящего.

Так что ответ на вопрос - что потом - реально существует. Просто на фоне пока еще имеющегося привычного материального благополучия и засоренности голов либеральными ценностями большинству общества он решительно неприятен.

Мы ведь все хотим только таких перемен, которые не только сохранят уже имеющиеся плюшки, но и обязательно их приумножат. А тут какой-то ужас в стиле помеси Оруэла с Матрицей и "Метро 2033". Ну его, ну его! Такой перспективы не хотим. Ищите другую, лучше. Чтобы с бесплатным 5G, каждому по новенькой "Мозератти", дворцу на Кутузовском и чтобы можно было совсем не работать. Ни на что иное мы не согласные.

Но проблема в том, что сколько не прячь голову в песок, это не отменяет факта стремительного окончания тучных времен. Вылезать из привычного моря на сушу придется не из любопытства или потому что там сытнее. Нас всех туда безжалостно выдавливает приближающийся суперкризис. И ему глубоко наплевать, сколько при этом умрет. Впрочем, кого-нибудь волнует, чем закончится для американского населения эта их новая зеленая перестройка в США? Нет? Тогда какие претензии к суперкризису?

Специально для ИА REGNUM

https://cont.ws/@aleksanderzapolskis/1458162

0


Вы здесь » Россия - Запад » ОБЩИЕ ТЕНДЕНЦИИ И ОСОБЕННОСТИ » Капитализм себя исчерпал: Реанимация социалистической идеи...