Во время кутузовского марш-маневра с Рязанской дороги на Калужскую Раевский командовал различными арьергардными соединениями. В условиях постоянно меняющейся обстановки командиром арьергарда приходилось действовать на свой страх и риск, принимать нестандартные решения. 7 сентября Раевский, "оставляя свои передовые посты на самом Боровском перевозе, ночным маршем отошел вслед армии, и сим движением противник совершенно потерял армию из виду, ибо передовые войска, будучи атакованы, отступали по Рязанской дороге, за коими неприятель до самой Бронницы последовал". Раевский, следуя за армией с казачьими
полками, "оставлял на каждой дороге, нами пересекаемой, по одному из сих полков, с повелением каждому из них особо не следовать уже за общим движением армии, но при появлении неприятеля отступать по той дороге, на которой он был поставлен". В результате противник по крайней мере на пять дней потерял русскую армию 25.
Вероятно, с ведома Раевского русские офицеры вступали в переговоры с начальником авангарда французов и искусно дезинформировали его, играя на присущем Мюрату тщеславии. "Казачьи начальники продолжали все время расточать комплименты неаполитанскому королю, который в свою очередь не переставал выказывать им свою щедрость. Авангарду не было надобности сражаться, - отмечал французский мемуарист, - казачьи офицеры являлись к королю за указаниями, чтобы осведомиться, до какого пункта он намерен продолжать переход и где он хочет расположиться со своим штабом. Дело доходило до того, что они охраняли назначенный им пункт до прибытия его отрядов, чтобы там ничего не случилось. Они настоящим образом кокетничали, чтобы понравиться королю, которому были весьма приятны эти знаки почтения" 26. Наполеон, разгадавший эту игру, запретил под страхом смерти какие-либо переговоры с русскими.
11 сентября войска неаполитанского короля напали на след русской армии. Но Раевскому удалось еще на три дня скрыть от них ее истинное место положение. 13 сентября арьергард выдержал сильный натиск французов и не пустил противника к Красной Пахре, где находилась ставка Кутузова. С этого дня ожесточенные стычки с неприятелем стали постоянными. 17 сентября крупные силы с обеих сторон целый день сражались между селениями Чириково и Вороново. Оба противника понесли значительные потери, их отряды к ночи оказались распыленными в беспорядке.
Поляки Ю. Понятовского до позднего вечера подвергались набегам казаков, а "генерал Раевский, полагая иметь впереди себя кавалерию, не знал, что с целым корпусом пехоты и всею батарейною артиллериею провел ночь, составляя собою передовые посты" 27.
21 сентября русская армия стала лагерем в с. Тарутино.
Отступление окончилось. Это решение русского командования необходимо было дать понять и противнику, который продолжал наседать. После упорного боя Мюрат убедился, что русские больше не намерены отступать, и смирился с этим. В боевых действиях наступило продолжительное затишье, 7-й корпус был выведен из состава авангарда М. А. Милорадовича и отведен в лагерь на переформирование.
Уже само пребывание в Тарутинском лагере благотворно сказывалось на состоянии войск. Его нельзя назвать временем отдыха в буквальном смысле.
Укомплектованные полки проводили строевые и учебные занятия, несли сторожевое охранение, проводили различные фортификационные и хозяйственные работы.
Моральный дух армии постоянно укреплялся. Воины вновь почувствовали себя в центре внимания всей России. Важным обстоятельством являлось также сознание усиления своей материальной мощи. Только численность корпуса Раевского к 23 сентября возросла вчетверо и составила 11192 человека 28. Благодаря упорной работе командиров по обучению новобранцев за три недели, проведенных в Тарутинском лагере, 7-й корпус вновь превратился во вполне боеспособное соединение.
Корпус Раевского принял участие в боевых действиях 12 октября под Малоярославцем. Сражавшийся с утра 6 -й корпус Д. С. Дохтурова вынужден был в полдень отступить из города и занять позицию поперек Калужской дороги. 7 -й корпус подоспел в тот самый момент, когда неприятельские колонны начали новую атаку. В отличие от Дохтурова, который вводил войска в Малоярославец по частям, Раевский бросил в бой сразу обе дивизии. Передовые порядки противника были смяты этим массированным ударом и, отчаянно защищаясь, вынуждены были отступить. "Итальянская гвардия была почти уничтожена" или, во всяком случае, "потерпела страшный урон" 29.
Русские вновь заняли Малоярославец. Наполеон вынужден был подкрепить Евгения Богарне двумя дивизиями Даву.
Раевский склонен был критически оценивать результаты сражения: "Я удерживал позицию мою на левом крыле до самой ночи, беспрерывно сражаясь даже и тогда, когда город, превращенный в пепел, остался в руках неприятеля. Войска наши дрались храбро и упорно; но должно сознаться, что честь битвы принадлежит французам. Все выгоды позиции были на нашей стороне, и я приписываю успех неприятеля беспорядку в содействии различных частей наших войск между собой, происшедшему от недостатка единства в командовании оными. Заметно также было, что князь Кутузов избегал общей, решительной битвы, коей успех мог быть сомнительным, и только увлеченный обстоятельствами, он заградил к ночи Калужскую дорогу всею своею армиею" 30. Тем не менее стратегическая задача была Кутузовым решена: Наполеон отказался от генерального сражения, не стал пробиваться на Калугу и отступил по разоренной дороге на Смоленск.
22 октября авангард Милорадовича атаковал и даже фактически окружил отставший корпус Даву. Находившийся неподалеку с главными силами Кутузов даже не пытался помочь авангарду. Раевский был обескуражен его поведением, боевой генерал не мог принять стратегии хитрого старика и явно выражал сожаление: "Мы пропустили случай отрезать в сей армии задний корпус". Под непосредственным впечатлением от действий главнокомандующего он высказал мысль, подхваченную впоследствии многими историками: "Неприятель бежит. Мы его преследуем казаками и делаем золотой мост". Раевскому надоело находиться в бездействии при
Главной квартире. Сразу после Вяземского сражения он поставил вопрос ребром: "У меня две дивизии, одна при Вас, другая в авангарде то у Платова, то у Милорадовича, где, Ваша Светлость, прикажете мне находиться?" 31. Кутузов вынужден был вновь предоставить Раевскому самостоятельное командование.
3 ноября русский авангард перерезал у Красного путь к отступлению неприятельским корпусам. На следующий день Раевский вступил в схватку с войсками Богарне. Им так и не удалось пробиться через боевые порядки 7-го корпуса. Лишь под покровом ночи противник смог просочиться в Красный. 6 ноября о боевые порядки Раевского разбилась отчаянная атака Нея. Решительный отпор, полученный французским маршалом, заставил его подумать, что перед ним находится вся русская армия, в результате чего он отказался от дальнейших атак и отступил к дер. Данниковой, откуда ночью ушел обходным маневром, переправившись по тонкому льду через Днепр и оставив в руках русских 12 тыс. пленных и всю свою артиллерию в количестве 27 орудий. Лично Раевскому пожелал сдаться отряд из 5 тыс. человек 32.
Успешное окончание войны позволяло участникам ее надеяться на щедрые награды.
Раевскому в ноябре было объявлено о награждении его орденом святого Александра Невского. К удивлению всех близко его знавших, эта награда оказалась единственной за весь год. Действий генерала в других сражениях как будто не заметили. Граф А. Н. Самойлов писал своему племяннику 6 декабря: "Дай Боже, чтобы все ваши заслуги награждены были достойным образом. Должно сего надеяться непременно, ибо они не такого рода, чтобы могли, так сказать, между глаз проскочить: дело ваше под Смоленском сделало бы честь и самому главнокомандующему тогда армиями" 33.
Раевский отпросился в отпуск, но в дороге тяжело заболел и 30 декабря приехал домой в критическом состоянии. Поправляться он стал к весне 1813 г., а в действующую армию прибыл только в апреле, после сражения при Люцене. Его назначили командующим элитным гренадерским корпусом. 7-9 мая при Бауцене в сражении эпизодически принимали участие только отдельные части корпуса. Но при отступлении с поля битвы на гренадеров легла дополнительная нагрузка. "Генерал Раевский, со всею храбростию и благоразумием своим, едва мог избегнуть, чтоб не быть окруженным,.. отражал по возможности превосходные силы неприятеля, но, будучи сильно утеснен при Вейсенберге, ускорил несколько отступление свое" 34. Наполеону не удалось уничтожить основные силы союзников, и он пошел на заключение перемирия 23 мая.
Деятельность Раевского во многом определяли выработанные традиции воинской службы. Он всегда стремился следовать образцу честного профессионала, избегая чуждых для военного вторжения в политическую сферу. Вместе с тем Раевский принимал участие в войне далеко не из одного желания личного успеха. Он ясно осознавал ответственность не только перед вышестоящими, но и перед Россией.
Войну с Наполеоном он рассматривал как продолжение Отечественной войны, цель ее видел в устранении опасности со стороны самого крупного противника и в приобретении для родной страны новой славы и могущества.
Даже на поведенческом уровне личность Раевского выделялась на фоне большинства военачальников. Он испытывал настоящее "упоение в бою", совершенно забывая об опасности, чем неоднократно поражал соратников. Эту черту можно назвать силой духа, в отличие от невозмутимости Наполеона и ледяного хладнокровия Барклая де Толли, а также показной храбрости Милорадовича, определяемых развитой силой воли. Воинственный пыл Раевского удачно передан на известном портрете Дж. Доу, находящимся в Военной галерее Зимнего дворца. В то же время после длительных боев у генерала наблюдались периоды упадка сил и опустошения, связанные с общей слабостью здоровья.
Пользуясь популярностью в армии, уважением со стороны коллег, любовью среди подчиненных, Раевский вместе с тем был обделен официальным признанием. В период перемирия, в Силезии, несмотря на близость царского двора, генерал находился в тяжелом материальном положении и был "очень близок к последней крайности". "Связи и интриги делают все, заслуги - очень мало", - сокрушался Раевский. Между тем антинаполеоновская коалиция усиливалась. Наряду с Россией, Англией, Пруссией в нее вступили Швеция и Австрия. Раевский не сомневался в материальном превосходстве союзников. Известные сомнения у него вызывали лишь полководческие качества военачальников. Надежды он связывал, в основном, с бывшими наполеоновскими маршалами и генералами, перешедшими на сторону союзников (Ж. Б. Бернадот, Ж. В. Моро, А. Г. Жомини). 29 июля он подчеркивает: "Бернадот - человек талантливый, быть может, он откроет глаза Императору на нашу глупость и даст хорошие советы" 35.
3 августа 1813г. военные действия возобновились. Под Дрезденом союзники располагали уже войском в 227 тыс. человек против 165 тыс. у Наполеона. Увидев эти полчища, генерал Моро сказал Александру I: "Предводительство такими огромными армиями кажется мне делом, превышающим силы человеческие" 36.
Развязка наступила 15 августа, когда благодаря четким и решительным действиям Наполеон разгромил более многочисленные войска союзников. Им пришлось поспешно под проливным дождем отступить в Богемию.
Раздробленные горными ущельями соединения могли оказаться добычей противника. Но внезапно заболевший Наполеон отказался от преследования, о чем не знал генерал Д. Вандамм, чей корпус в одиночестве стал атаковать русскую гвардию на теплицкой дороге. Подоспевшие гренадеры Раевского остановили наступление Вандамма, который отложил бой на утро следующего дня. Но 18 августа он оказался в критической ситуации. Союзники собрали в окрестностях Кульма превосходящие силы. Левым флангом командовал генерал Раевский, который первым вступил в бой и перешел в наступление. Гренадеры опрокинули неприятелей, гнали их с одного возвышения на другое и приближались к Кульму.
Появившиеся в тылу французов пруссаки генерала Ф. Г. Клейста окончательно повергли их в панику. "Бросаемы во все стороны, они рассеялись по горам и карабкались на утесы; преследование их уподоблялось звериной травле, некоторым удалось прорваться сквозь пруссаков, но большая часть сделалась добычей победителей" 37. Разгром был полный.
Союзники чрезвычайно обрадовались этой победе, устроили пышные торжества.
Прусский король учредил специальный железный крест для награждения всех участников битвы. Русские военачальники получили высокие награды: Барклай де Толли - орден святого Георгия 1-го класса, Остерман-Толстой - Георгия 2-го класса, Ермолов - Александра Невского, Раевский - Владимира 1-й степени. Сам Николай Николаевич испросил денежные пособия для офицеров своего корпуса в размере от 25 до 150 рублей.
Но после сражения ему пришлось приступить к исполнению малоприятных обязанностей. Боевому генералу поручили сбор трофеев и приказали возглавить похоронную команду 38.
В конце августа Наполеон активизировался, но это были на редкость вялые действия.
В течение трех дней гренадеры достаточно легко отразили несколько атак "жалких французов, жалких потому, что на них только кожа да кости". Сам Раевский "как некий гений войны,.. с быстротою, ему свойственною, разъезжал и всем распоряжался" 39.
Манеру Раевского обращаться с подчиненными описал И. И. Лажечников: "Николай Николаевич никогда не суетился в своих распоряж: в самом пылу сражения отдавал приказания спокойно, толково, ясно, как будто был у себя дома; всегда расспрашивал исполнителя, так ли понято его приказание, и если находил, что оно недостаточно понятно, повторял его без сердца, называя всегда посылаемого адъютанта или ординарца голубчиком или другими ласковыми именами. Он имел особый дар привязывать к себе подчиненных". В числе адъютантов Раевского появился и молодой штабс-капитан известный поэт Батюшков. Храбрый офицер стал вскоре доверенным лицом генерала, который неоднократно представлял поэта к наградам, о чем поэт сообщал: "Если и не получу их, то мне будет утешно вспоминать, что я находился при храбром Раевском и заслужил его внимание". Но впоследствии поэт почувствовал обиду по поводу того, что представления Раевского "плохо уважаются". Нескрываемая горечь ощущается в его неопубликованных записках: "Что в офицере без честолюбия? Ты не любишь крестов? - иди в отставку! а не смейся над теми, которые покупают их кровью".
Определенные претензии Батюшков стал предъявлять и Раевскому, в частности, в 1815 г. он говорил П. А. Вяземскому: "Он плохо награждает, но дерется, как черт".
Австрийский полковник И. Кроссар говорил о Раевском как об "одном из самых замечательных людей эпохи как по своим познаниям, своему военному гению, так и по своей храбрости и своему невозмутимому хладнокровию" 40.
2 октября 1813 г. союзники подошли к пригородам Лейпцига. Наполеон также стал стягивать к городу все наличные корпуса с твердым намерением дать генеральное сражение. Положение его стало критическим. "Вместо прежнего стратегического окружения, когда можно бить по частям, является окружение тактическое, при котором находящийся внутри теряет свои выгоды"41. Но у Наполеона был свой резон идти на риск. Он видел, что его генералы и маршалы не справляются с самостоятельными задачами, и поэтому решил собрать силы в один кулак и новым чрезвычайным напряжением воли изменить ход компании в благоприятную сторону.
Хотя он имел в первый день сражения только 160 тыс. солдат против 195 тыс. у союзников, ему опять удалось создать численный перевес на избранном участке поля боя. Прикрыв от австрийцев свой правый фланг корпусами А. Г. Бертрана и Ю. Понятовского, он сосредоточил против Барклая, располагавшего 84 -тысячным войском, 112 тыс. солдат.
4 октября Наполеон массированным ударом решил сокрушить правый фланг союзников. В месте готовящегося прорыва была установлена 160-пушечная батарея под начальством генерала А. Друо. И. Мюрат выстроил между Вахау и Либервольковицем 100 эскадронов конницы - "на одно построение ушло два часа" 42. Мощнейшая атака французов началась в 3 часа дня. Прежде всего на войска союзников обрушились могучие кавалерийские лавы. Мюрат разделил их на два потока. Один из них, под начальством генерала Келлермана, направился в правую сторону, разрезая союзников пополам, другой, возглавлявшийся В. Н. Латур - Мобуром, выплеснулся прямо на ставку трех монархов, располагавшуюся на холме позади Госсы. Вслед за конницей двинулись корпуса К. П. Виктора, Ж. А.Макдональда, Н. Ш. Удино и Э. А. Мортье.
Казалось, что эту атаку уже никто не в состоянии задержать. Французская конница расчленила корпус Евгения Вюртембергского, смяла легкую гвардейскую кавалерию И. Г. Шевича и бросилась на Госсу и Ауенгейм. Раевский немедленно приказал своим полкам образовать плотные каре. Это удачное перестроение гренадерского корпуса на пространстве от Ауенгейма до Госсы впервые вынудило вражескую кавалерию замедлить свое движение. Гренадеры Раевского образовали живой заслон.
"Сюда устремились громады французской конницы; поглотили, так сказать, приливом своим наши гренадерские полки, свернувшиеся в карей, и бросались в промежутки их, выискивая возможность врезаться в карей. Мужество французов истощалось бесполезно против храбрых, предводимых Раевским" 43.
Сам Александр I изумленно воскликнул: "Каковы гренадеры! "
Благодаря их стойкости русские успели подтянуть резервы, и атака неприятельской кавалерии была отбита.
Гренадерский корпус тем временем должен был уже противостоять французской пехоте. Маршалы Виктор и Удино обрушились на русский центр. "Виктору удалось оттеснить далеко назад слабые остатки бригады Клюкса и колонны Клейста и, наконец, завладеть овчарней Ауенгейма" 44. Удино на плечах отступавших в беспорядке войск Евгения Вюртембергского ворвался в Госсу. На этом успехи
французов были исчерпаны. Корпус Раевского не дал им дальше продвинуться ни на шаг. Николай Николаевич решил взять на себя руководство боем. Он организует взаимодействие с другими частями, посылает адъютантов к пруссакам, к австрийцам.
Гренадеры выдержали ряд атак. Увидев, что неприятель выдыхается, Раевский переходит в наступление и берет штурмом Ауенгейм. Взятие населенного пункта прошло успешно, со сравнительно небольшими жертвами, противник был вынужден не просто отступить, но фактически бежал из селения, причем "расстроенный неприятель, отступя на некоторое пространство к лесу, за ним стоящему, во всю ночь собирал рассеянных и устроивал войска".
План французского императора был сорван. М. Ф. Орлов отмечал: "В сем ужасном сражении было одно роковое мгновение, в котором судьба Европы и всего мира зависела от твердости одного человека". Подвига генерала нельзя было не заметить.
Император Александр, фактически спасенный вместе с двумя другими монархами, произвел Раевского в генералы от кавалерии 45.
Сам Николай Николаевич в тот памятный день был жестоко ранен пулей в правую сторону груди. Несмотря на рану генерал не покинул своего корпуса. До конца сражения он находился на коне, возглавляя своих гренадеров.
Наполеон потерпел поражение. 7 октября шла поспешная эвакуация французов из Лейпцига. Раевский отмечал, что "великий Наполеон, став весьма маленьким, бежит менее чем со ста тысячами человек, я надеюсь, что лишь Рейн нас остановит... Наш дорогой человек спустился с ходуль - вот они великие люди. Они мельчают при ближайшем рассмотрении" 46.
До 11 октября Раевский со своими гренадерами преследовал бегущего противника. Но рана воспалилась, и генерал слег. В тяжелом состоянии его перевезли в Веймар, где опытные хирурги в течение месяца поставили его на ноги.
1 января 1814 г. (по западноевропейскому календарю) союзники перешли Рейн и вторглись во Францию. В первые недели после вторжения военных действий не было. 18 января Наполеон нанес сокрушительное поражение армии Г. Л. Блюхера у Бриенна, а 20 января встретился с Главной армией К. Ф. Шварценберга. Несмотря на четырехкратный численный перевес австрийский фельдмаршал чувствовал себя неуверенно, и битва свелась к постепенному вытеснению французов с позиции у местечка Ла Ротьер. Корпус Раевского весь день находился в резерве. Наполеон беспрепятственно ушел с поля сражения и превратил свою 50-тысячную армию в своеобразный "летучий отряд", нападая в различных местах на отдельные соединения союзников, чем внес панику в их ряды и заставил задуматься о мире.
Узнав о поражении авангарда при Мормане и Монтеро, Шварценберг немедленно приказал отступать. Этот "маневр" походил на откровенное бегство. Прапорщик Семеновского полка И. М. Казаков вспоминал, что, "отступая, мы не успевали варить пищу и по той же дороге опять дошли до Лангра и Везуля" 47.
Корпус Раевского в составе резерва проделывал бесконечные утомительные марши, ни разу не вступив в сражение. Но в судьбе начальника гренадеров произошло изменение. 15 февраля при Бар-сюр-Об получил ранение командующий русским авангардом в Главной армии генерал П. X. Витгенштейн. В состав отряда Витгенштейна входило два корпуса (князя А. И. Горчакова и принца Евгения Вюртембергского, усиленные кавалерией). Общая численность авангарда достигала 21 066 человек при 56 орудиях 48. В некоторых источниках этот отряд назывался "армией". Назначение на место Витгенштейна было для Раевского повышением, признанием его заслуг. Кроме того, теперь его части находились в непосредственном соприкосновении с неприятелем, что радовало боевого генерала.
9 сентября при г. Арсис-сюр-Об произошло сражение. С утра Наполеон и Шварценберг стягивали свои силы к Арсису. Авангард Раевского под начальством графа П. П. Палена захватил господствующую высоту, на которой немедленно установили батарею. Французы, загнанные в Арсис, оказались прижатыми к болотистому берегу реки. "Чем ближе союзники подходили к городу, тем более сгущались массы их войск; их батареи, также сближаясь между собой, составили непрерывную огненную дугу, огибавшую город с левого берега Обы" 49. Несмотря на выгоды позиции и численное превосходство Шварценберг не предпринимал активных действий. Только заметив отступательные движения Наполеона, начавшего переправу в виду противника, подали сигнал к атаке. Первым выступил Раевский, остальные войска равнялись по его движениям. Французы очистили Арсис, переправившись через Обу без особых осложнений. Войска Раевского первыми подошли к переправе, преодолевая постоянное сопротивление кавалерийских отрядов. На их долю приходилась основная часть потерь союзной армии (около 500 человек).
После сражения у Арсиса "Наполеон пропал со всей армией" 50. Но, как оказалось, великий полководец обманул самого себя. Александр I получил точные сведения о направлении его движения и даже приглашение из французской столицы от самого Ш. М. Талейрана, уверявшего, что союзников ждут. "Скоро в военном ареопаге, благодаря совету П. М. Волконского и энергической воле Государя, решено было не поддаваться на удочку, закинутую ловким рыбаком, а идти твердо, всеми силами, на столицу Франции. Ему оставлен на приманку немногочисленный отряд, который своими усиленными бивуачными огнями должен был представить декорацию большого корпуса, готового дать неприятелю сражение" 51.
Известие о решительном наступлении было воспринято с воодушевлением. 13 марта маршалы О. Ф. Мармон и Э. А. Мортье пытались преградить союзникам путь под Фер-Шампенуазом. Заслон был опрокинут. 17 марта авангард Раевского вышел к предместьям Парижа и выбил противника из Бондийского леса. Утром 18 марта начался штурм столицы Франции. Основные события развернулись в районе селений Роменвиль и Пантен, где действовал Раевский. К 11 час. его корпуса загнали противника в Бриерский лес. Недостаток сил не позволял развить успех. Только после двухчасовой перегруппировки сил Барклай приказал возобновить наступление.
В распоряжение Раевского поступил гренадерский корпус. "Ничто не могло удержать стремления гренадер. Разбитый и отчаянный неприятель бежал стремглав перед ними и едва мог спастись за самыми заставами своей столицы" 52. Парижане прислали парламентеров и вскоре подписали капитуляцию.
25 марта Наполеон отрекся от престола.
Александр I по поводу победоносного окончания войны произвел щедрые награждения. Раевский получил орден Георгия 2-го класса.
Поздравляя племянника с заслуженной наградой, Самойлов наставлял его при этом: "Теперь, мой друг, надобно помыслить вам о положении хозяйственных дел ваших, чтобы при всех наружностях, оказывающих заслуги ваши Государю и Отечеству, имели вы как для себя, так и для детей ваших безнужное состояние" 53. Вняв настойчивым советам, Николай Николаевич обратился к царю. Последний немедленно выделил ему ссуду в 1 млн. рублей.
В первое десятилетие после окончания войн с Наполеоном дом Раевского в Киеве охотно посещали многие приезжие. Генерал был знаменитой личностью. По свидетельству С. Р. Воронцова, после смерти Барклая де Толли в 1818 г. Раевский считался одним из шести наиболее опытных генералов (наряду с Витгенштейном, Милорадовичем, Остен-Сакеном, Ланжероном и Уваровым), которые прошли большинство войн конца XVIII-начала XIX в. и по-прежнему находились в строю.
Даже сам император удостаивал Раевского своим посещением во время приезда в Киев в 1816 и 1817 гг., а великий князь Николай Павлович обедал у него в доме. И для остальных посетителей генерал неизменно оставался хлебосольным хозяином.
Очень уважала Раевского молодежь. Его имя было на устах у каждого офицера.
Николая Николаевича сравнивали с античными героями.
В. П. Горчаков отмечал "последующие годы за 12-м, когда изображения знаменитых военачальников этой годины славы начали вытеснять из боярских домов наших изображения маршалов Наполеона". Широко было распространено "изображение Николая Николаевича с виньеткою внизу, представляющею Раевского с двумя сыновьями перед колонною и подпись из слов его: "Вперед, ребята! Я и дети мои укажут вам путь!" Тот же Горчаков вспоминал: "В военно-учебном заведении... я уже знал некоторые подробности о действиях знаменитых военачальников того времени... Я знаю о его действиях под Смоленском и Роменвилем, где в той и другой битве он является витязем, достойным славы России" 54.
Характерно, что знаменитый генерал не считал интеллект главным своим достоинством и будучи достаточно хорошо образованным, владея французским и немецким языками, в формулярах писал: "Русской грамоте обучен". Денис Давыдов указывал на независимость и постоянство его характера: "Он был всегда тот же со старшими и ровными себе, в кругу друзей, знакомых и незнакомых, пред войсками в огне битв и среди их в мирное время: всегда спокойный, скромный, приветливый, но всегда сильный, чувствующий силу свою и невольно дававший чувствовать оную мужественною, разительною физиономиею и взором, выражающим присутствие ее в самом спокойном и мирном его положении". Поэт А. Ф. Воейков также писал Раевскому: "Ведь кротость, как геройство, - души твоей высокой свойство" 55.
К политике Николай Николаевич был равнодушен. Он принимал существующий государственный порядок как данность, но служил не лицам, а государству.
Много внимания он уделял своим семейным обязанностям, являя собой пример образцового мужа, сына и отца. Сама семья Раевского представляла собой интересное явление русской жизни. Ей даже посвящена специальная книга 56. Жена генерала Софья Алексеевна целиком посвятила себя домашним заботам, была безгранично предана мужу и создавала настоящий культ главы семейства.
Отношения между супругами были теплыми и доверительными. Раевский все свободное время посвящал хозяйству, занимался садоводством, постоянно участвовал в киевских "контрактах", а в последние годы склонялся к предпринимательству. Перед отцом дети, в особенности младшие, преклонялись, но не слепо, а сохраняя чувство собственного достоинства.
Младший сын Николай, как и отец, имел добрый и спокойный нрав, показал себя чутким и заботливым другом А. С. Пушкина, который посвятил ему "Кавказского пленника" и "Андре Шенье". Николай прочно связал свою судьбу с военной службой и в конце жизни являлся начальником Черноморской линии в чине генерал-лейтенанта. Старшая дочь Екатерина обладала решительным характером, была широко образована, в суждениях о людях - строга и требовательна. В семье ее называли "Марфа - посадница". Елена, напротив, держалась скромно и незаметно, часто грустила, болела и производила впечатление нежного, медленно увядающего цветка. Софья отличалась педантичностью, некоторой сухостью. Она не вышла замуж, оставшись хранительницей традиций и преданий своего рода. Наибольшую славу из детей Раевского приобрела младшая дочь Мария, воспетая в поэме Н. А. Некрасова в качестве символа русской женщины. Интерес к ней проявляется даже за рубежом, о чем свидетельствует книга английской исследовательницы К. Сазерленд "Сибирская княгиня". Особняком стоит старший сын Александр, хотя и он старался поддерживать высокую репутацию семьи, не всегда, впрочем, успешно. Это был весьма честолюбивый человек, склонный к мелкому авантюризму, циник. Он сыграл определенную роль в русской культуре, став "демоном" Пушкина и послужив, по убеждению литературоведа В. Я. Лакшина, одним из основных прототипов Евгения Онегина. Старик Раевский в конце жизни вынужден был ходатайствовать за него перед высшими должностными лицами империи" 57.
Генерал не был поклонником модных философских течений, изящной словесностью интересовался в меру и, вообще, к "романам" относился снисходительно. Литературу он, скорее, считал не серьезным делом, а способом времяпровождения. Более всего он ценил живую человеческую беседу, был внимательным слушателем и сам являлся неплохим рассказчиком. Любил писать и получать письма. Полагался больше не на книжные истины, а на здравый смысл.
Интересно, что Пушкин назвал Раевского "человеком без предрассудков". Вместе с тем он сочувствовал каждому талантливому человеку, стараясь ненавязчиво помочь ему. И большинство талантливых молодых людей отвечало генералу взаимностью, ценило его. В частности, для Пушкина пребывание в семье Раевского было чудесным временем: он переполнился впечатлениями 58.
Для богатого помещика, владельца 3500 крестьян, Раевский жил достаточно просто.
Но он не стремился решать свои финансовые проблемы за счет крестьян, увеличивая поборы. Он "знал и ценил простой народ, сближаясь с ним в военном быту и в своих поместьях, где между прочим любил заниматься садоводством и домашнею медициною. В этих отношениях он далеко не походил на своих товарищей по оружию, русских знатных сановников" 59. Действительно, он отличался от богатых помещиков -вольтерианцев, стремившихся на основе новейших экономических учений создать высокодоходные хозяйства. Раевский предпочитал оставаться в стороне от сомнительных новшеств, строил отношения с крестьянами на традиционной патриархальной основе, рассматривая их не только как источник для получения доходов, но и как людей, нуждающихся в попечении и опеке. И крестьяне его, как правило, не проявляли недовольства своим помещиком, а некоторые испытывали настоящую преданность ему.
Тем не менее Раевскому удавалось найти дополнительные источники доходов.
19 апреля 1827 г. он сообщал М. Ф. Орлову: "Занимаюсь переустройством винного завода, по моей методе". А 19 августа 1825 г. доводил до сведения дочери Екатерины: "Прошу у Орлова прилагаемые образцы разных глин... Нет ли фаянсовой или удобной для изразцовых фигурных печей". Передавая имения детям, он заботился, чтобы на них не оставалось долгов: "Отдаю деревню Еразмовку Катиньке и почитаю обязанностию сделать ее столь доходною, чтоб она наградила обещанное мною. До того времени я плачу за нее проценты в казну". Выделив М. Н. Волконской с. Успенское в Воронежской губ., Николай Николаевич выплатил почти весь долг, так что из 1 млн. 38 тыс. 900 руб. на ней осталось только 62 тыс. 400 рублей 60.
В среде дворянского сословия он стоял на позиции равенства. Для него не имели значения богатство, знатность и чин дворянина. Ко всем он относился одинаково, учитывая лишь моральные и деловые качества. Он был хлебосольным хозяином, за столом которого постоянно можно было увидеть представителей разных семей, бедных офицеров, причем последние не чувствовали себя приживальщиками.
Практически никогда не просивший ничего для себя лично, он оказывал покровительство знакомым и малознакомым людям, ходатайствовал перед царем о нуждах киевских помещиков. Раевский не стремился к знатности. Он отказался от предложенного ему графского титула 61.
Особо следует сказать об отношении прославленного генерала к воинской службе. В мирное время он ею тяготился, так как гораздо свободнее чувствовал себя в боях и походах. Но это не означает, что он отдавал своему делу мало времени. Просто он иначе понимал задачи армии и солдатского обучения. Правительство больше заботилось о подготовке воинских подразделений к парадам и смотрам, чем к боевым действиям. Такой подход был чужд Раевскому, хотя на смотрах и маневрах его корпуса получали высокие оценки.
Раевский не мог смотреть на солдата как на "механизм, артикулом предусмотренный". Он видел в нем боевого товарища. И солдаты отвечали ему взаимностью. Е. В. Тарле называл его "одним из очень немногих генералов, достигавших полной власти над солдатами без помощи зуботычин, палок и розог" 62. Это не значит, конечно, что в 4-м корпусе Раевского, которым он командовал с 1815 по 1824 г., не применялись телесные наказания.
