Он очень любит театр, напишет несколько драматических произведений и даже будет выступать в собственной пьесе "Касатка" (1916) на одной сцене с профессиональными актерами. Вместе с Софьей Дымшиц он подолгу живет в Париже, целыми вечерами болтает с Ильей Эренбургом в знаменитом кафе "Closerie des Lilas", становится заметной фигурой в первом поколении "русских монпарнасцев". Его отец, эксцентрический деспот, вдохновивший Толстого на роман "Чудаки", был самарским предводителем дворянства; после его смерти сыну осталось 35 тысяч рублей наследства -не бог весть что, да и бережливостью Толстой не отличался. Однако это позволило Толстому поселиться в Москве, где он становится "культовой фигурой", завсегдатаем салонов М.К.Морозовой, братьев Рябушинских и других покровителей "нового искусства". В 1914 г. в Москву приезжает итальянский футурист Маринетти, и Толстой участвует в скандале, устроенном Маяковским. Особенно прилежно он навещает Сологуба и Ремизова; последний оказал на графа известное влияние, которое тот впоследствии отрицал.

По матери (родители Толстого развелись после того, как мать ушла от мужа) он принадлежал к роду Тургеневых и находился в родстве с дворянами-интеллектуалами, восторженно одобрявшими все либеральные шаги правительства. В журнале Сергея Маковского "Аполлон" Толстой поместил очаровательную повесть "Неделя в Туреневе".

Лентяй-аристократ был в то же время большим тружеником, взыскательным критиком собственных произведений и сочинял с завидной регулярностью: охотно именуя себя "заволжским барином", он пишет цикл рассказов "Заволжье", романы "Чудаки" и "Хромой барин", другие сочные, "вкусные" произведения, в которых гротеск проступает сквозь стилистические инкрустации. В них нет ни захватывающего сюжета, ни философской глубины: все держится на мощной орнаментальности, на лексической точности. Позже Толстой будет изо всех сил вносить идеологические уточнения в созданное им гротескное полотно старой, гниющей помещичьей России, охваченной чем-то вроде прогрессирующего паралича, но это лишний раз свидетельствует о том, что его сила - вовсе не в идеях, а в словах. Это превосходно выразил Корней Чуковский в рецензии 1911 г.: "Это гармоничный, счастливый, свободный, воздушный, нисколько не напряженный талант. Он пишет, как дышит. Что ни подвернется ему под перо: деревья, кобылы, закаты, старые бабушки, дети, - все живет и блестит и восхищает".

В 1915 г., пережив мимолетный роман с балетной танцовщицей, Толстой женится на поэтессе Наталье Крандиевской. Этот союз окажется счастливым и просуществует до 1935 г. Во время войны он едет на фронт в качестве корреспондента ежедневной столичной газеты "Русские ведомости"; его военные очерки (например, "Обыкновенный человек") очень точны, полностью лишены ложного пафоса. Он славит "очищение", которое принесла в жизнь война. Толстой попадает и на Союзный фронт, откуда также присылает репортажи, в том числе о военных действиях подводного флота.

Толстой не был счастлив в эмиграции, жизнь была сурова и неустроена. Осенью 1921 г. он переезжает в Берлин, где в то время существовало не менее трех десятков русских издательств, ожидавших, когда в России откроется книжный рынок. В 1922 г. он пишет Корнею Чуковскому: "Вы доставили мне большую радость вашим письмом. Первое и главное - это то, что у вас, живущих в России, нет зла на нас, бежавших. Очень важно и радостно, что мы снова становимся одной семьей. Важно потому, что, как мне кажется, - никогда еще на свете не было так нужно искусство, как в наши дни: в нем залог спасения. Радостно потому, что эмиграции-пора домой". Возвратиться, вернуться под крышу Родины... "Пускай наша крыша убогая, но под ней мы живы". Толстой сближается с группой историков и публицистов, выпустивших в 1921 г. сборник "Смена вех", принимает идеи национал-большевизма, сформулированные Устряловым, сотрудничает в просоветской берлинской газете "Накануне" (в этом названии подразумевается близкое возвращение на родину) и просит для нее статей у Чуковского, Замятина, "Серапионовых братьев". Его собственное литературное творчество вдет своим чередом, среди прочего он пишет пьесу "Любовь - книга золотая", которую ожидает большой успех. Критик Александр Ященко назвал ее "драматическим гротеском" из времен Екатерины II, забавным скетчем, контаминирующим множество театральных приемов, восхитительной миниатюрой, в которой дышит язык екатерининской эпохи - витиеватый и вульгарно-разбитной одновременно.

Именно в эмиграции Толстой создает произведение, которое с полным правом можно назвать небольшим шедевром, - "Детство Никиты". Это чудесный рассказ о сиюминутном счастье и безотчетном наслаждении жизнью, которые дарованы мальчику из дворянской семьи, живущей в поместье(из этой среды вышел и сам автор). Никитой звали сына Толстого и Натальи Крандиевской, родившегося в 1917 г. Мальчик рос на глазах у Толстого, когда он писал эту, отчасти автобиографическую, повесть. Смена времен года, игры барчонка с деревенскими мальчишками, размеренное бытие дворянского семейства, близкого к природе и крестьянам, жизнь гостиной и людской, чудесное спасение отца из проруби, ярмарка и ее дивная мишура - все в этом рассказе, точном и насыщенном по колориту, соткано из мгновений полноты: все пять чувств маленького Никиты наслаждаются дождем после засухи, и никогда, быть может, об этом счастье не писали так живо и полно. Повесть Толстого не оставляет никакой лазейки для меланхолии, для "идеологической" интерпретации или ностальгии, "хватка" автора исполнена детской непосредственности и силы чувства. Вместе с бунинской "Жизнью Арсеньева" это произведение замыкает восхитительную литературу, возникшую из соприкосновения русского дворянства с крестьянским миром, и этот рассказ, доведенный до поступления Никиты в городскую гимназию, - один из самых пронзительных и чистых.

Бунин погрузился в ностальгию и стал ее талантливейшим певцом. Толстой вернулся в Россию: "...ибо независимо от моего сознания я понял, что совершалось нечто грандиозное: Россия вновь становилась мощной и грозной".

По сравнению с первой книгой "Хождения по мукам" социальная панорама существенно расширена: бои на улицах Москвы, антибольшевистский заговор Савинкова, сборища анархистов, митинги на фабриках, прибытие "чехословацкого корпуса" в Самару, смена марионеточных правительств эсеров, красных и белых на юге, действия немецких военных частей на Украине. Несмотря на все последующие усилия Толстого и советского литературоведения, совершенно ясно, что в это время автор "Хождения по мукам" еще не пришел к волюнтаристскому пониманию истории, характерному для Сталина. Сравнение со Смутным временем, с царившей в России начала XVII в. анархией присутствует в подтексте романа. "Восемнадцатый год" подчеркивает, что Россия возвращается в первобытное состояние бродяжничества и разбоя, которые выплескиваются на поверхность всякий раз, когда ослабевает центральная власть. "Царил разгул, как во Флоренции во время чумы". Один из мыслящих героев романа обращается к идеям Шпенглера, надеясь, что "Закат Европы" прояснит его зрение и вернет ему смелость; другие прячутся в эгоистическом счастье, в любви. Даша присоединяется к заговору анархистов; выполняя шпионское задание, она слушает Ленина на одном из митингов и чувствует, что ее покоряет искренность вождя большевиков... Все герои "Хождения по мукам" испытывают глубокую, непреодолимую тревогу: "Все исчезло; как птички, мы скитаемся по России. Зачем? и если, после всей пролитой крови, мы вновь обретем наш дом, нашу чистенькую столовую, играющих в карты друзей... будем ли мы снова счастливы?"

Личное знакомство графа Толстого со Сталиным состоялось в начале тридцатых годов у Горького, и с этого времени Толстой достаточно регулярно обедает и ужинает с вождем82. В 1943 г. Толстой поведал читателям о том, что, работая над "Восемнадцатым годом", он еще не знал о существеннейшем "царицынском эпизоде", о роли Сталина в событиях гражданской войны, и -добавим -о значении этого эпизода в сталинской мифологии.

Чтобы исправить свою промашку, Толстой в 1935-1937 гг. написал повесть "Хлеб", в которой поразительно сочетаются угодливость и цинизм. "Восемнадцатый год" и "Хлеб" рассказывают об одном историческом периоде, но из второго произведения явствует, что Толстой хорошо усвоил сталинский урок -, видимо, это далось ему без большого труда, поскольку большевиком он никогда не был. В ключевом эпизоде повести прозорливый грузин с прищуренными глазами объясняет Ленину, обрисованному здесь довольно расплывчато, что именно в ходе обороны Царицына решается судьба России, и обнадеженный, просветленный Ленин объявляет о "крестовом походе" за зерном. Изобилующий неуклюже бравурными пассажами, "Хлеб", - быть может, один из лучших образчиков сталинской литературы.

Плачевных "шедевров" подобного рода Толстой создал несколько; упомянем о пьесе "Путь к победе", о которой спорили театры в 1937 г. Третья часть "Хождения по мукам" написана в той же сервильной эстетике. "Хмурое утро", где до конца прослежены судьбы героев знаменитой трилогии, слишком очевидно связано с поэтикой "социалистического реализма", по законам которой внимание читателя должно быть приковано к обязательному хэппи-энду. Истина открывается Даше в словах старого бродяги, попа-расстриги: "Много, много я, Дарья Дмитриевна, рассуждал над судьбами нашей интеллигенции. Не русское все это, должен вам сказать <...> Русский человек горяч, самонадеян и сил своих не рассчитывает. Задайте ему задачу, - кажется, сверх сил, но богатую задачу - за это в ноги поклонится". Сталин, несомненно, был таким "установителем задач"-в 1937 г. это мгновенно приходило на ум любому читателю... Замечу, что в это же время Толстой создает по мотивам повести Карло Коллоди "Пиноккио" очаровательную сказку "Золотой ключик, или Приключения Буратино" (1936).

Еще в 1917 г. Толстой написал рассказ "День Петра". После его возвращения в Россию на это произведение обрушился с уничтожающей критикой академик С.Ф.Платонов, один из компетентнейших историков эпохи: в 1925 г. он выпустил книгу "Петр Великий", посвященную искажению образа царя-преобразователя в советской литературе (первая глава ее называется "Петр Великий в современной художественной литературе: А. Толстой и Б. Пильняк"). В рассказе Толстого Петр изображен грязным чудовищем; он подвержен припадкам ярости и окружен развратными придворными. "Что была Россия ему, царю, хозяину, загоревшемуся досадой и ревностью: как это - двор его и скот, батраки и все хозяйство, хуже, глупее соседского?"

Леса шепчутся и ждут, чтобы высокие сосны стали мачтами кораблей, степи, где всадник с головой исчезает в высокой траве, ожидают стад, многочисленных, как звезды в небе, русская сила покоится в праздности, подобно железной горе -Уралу... Толстой с невероятным мастерством показывает, как нищая и мятущаяся Россия сначала испытывает потрясение, а затем понемногу свыкается с привезенной из голландского путешествия мечтой Петра об изобилии, о морских портах, роме и напряженном, немедленно приносящем пользу труде.

По мере развития действия изображение царя становится глубже и объемнее: простой, неутомимый человек, не выносящий хвастовства, понемногу превращается в железного государственного мужа. В третьей, незавершенной книге романа, обрывающейся на взятии русскими войсками крепости Нарва, царь слышит жалобы двух рабочих; обожаемый им Петербург-"парадиз" возводится на крови и слезах: "Нищета наша все хуже становится, но уж тебе, государь, виднее..." - на что Петр отвечает: "Да уж конечно, мне виднее..." Здесь Толстой уже не подражает Мережковскому, но спорит с ним: он вводит в повествование художника Андрея Голикова -явный сколок с молодого Тихона, героя романа "Петр и Алексей". И Голиков, и Тихон ищут истину в жестоком мире, оба безуспешно пытаются подвизаться в староверческом скиту, но один избегает раскольничьего самосожжения ("красной смерти"), чтобы в итоге обрести душевный покой подле двух отшельников-мистиков; другой, также чудом уцелевший от огня, против воли попадает в армию Петра, царь замечает его и отправляет учиться в Европу. Этот герой символизирует переплавку сонного народа в энергичную, осмысленную элиту.

Толстой сумел воскресить в своем романе сильный, образный язык, не кишащий анахронизмами, -язык "Жития протопопа Аввакума" и пыточных актов, опубликованных Новомбергским, где "рассказывала, лгала, вопила от боли и страха народная Русь". "Здесь, -пишет Толстой, -я видел во всей чистоте русский язык, не испорченный ни мертвой церковнославянской формой, ни усилиями превратить его в переводную (с польского, с немецкого, с французского) речь. Это был язык, на котором говорили русские лет уже тысячу, но никто никогда не писал...". Разгульные пиршества царя, оргии, грубости-все это передано ярко, живо, необыкновенно энергично.

В середине тридцатых годов Толстой оказывается в новом положении: после знаменитой статьи Сталина, Кирова и Жданова "О преподавании национальной истории в советских школах" (1934) школьники снова начинают изучать историю отечества. Толстой сыграл значительную роль в становлении этого "нового патриотизма". Разумеется, ему приходилось лавировать между многочисленными рифами: нападками тех, кто не успел уловить смену курса и по-прежнему пребывал в наивном убеждении, что русские цари были развращенными недоумками, не имевшими никакого значения в истории, и рвением тех, кто, подобно товарищу Керженцеву, председателю Совета по искусству при Совнаркоме, преувеличивал новые веяния [в журнале "Интернациональная литература" (1937. № 5) опубликована статья Керженцева с угрожающим названием "О фальсификации исторического прошлого"]. Заглавие давнишней работы Ленина "О национальной гордости великороссов" (1912), извлеченной на свет божий, быстро стало расхожим. По всей видимости, в этот непростой момент Толстой воспользовался протекцией Сталина: тот зачитывался книгами об Иване Грозном и Петре, которого запросто называл "Петрушкой". Пьеса "Петр Первый", поставленная в 1935 г., драматическая повесть "Иван Грозный", начатая осенью 1941 г. (работая над ней, Толстой вдохновлялся книгой историка Р.Виппера, вышедшей в Ташкенте в 1942 г.84; интересно, что у Толстого опричник Штаден становился предателем в ту минуту, когда попадал в ряды "преторианской гвардии" Ивана Грозного, - подобно жертвам процессов 1937 г., которых задним числом обвиняли в предательстве - с момента вступления в партию большевиков), исправленные варианты романа о Петре - все это отвечало требованиям политического момента85.