Портрет отца -один из наиболее удачных в книге. Этот крупный промышленник (его называли "русским Фордом") задумал переместить российскую металлургию к востоку от Урала. Последние десять лет жизни он провел в Париже, проедая бриллианты второй жены. "Когда отец понял, что надежды вернуться нет? Думаю, после Кронштадтского восстания. Он тогда все бросил, поехал <...> в Гельсингфорс с тем, что вот-вот .... -и он через Белоостров вернется домой. Этого не случилось". По декрету 1921 г. эмигранты лишились гражданства. Апатриды с нансеновским паспортом, который не значил почти ничего, они скитались из одной страны в другую. Юридически никакой связи между ними и Россией больше не было. Возвращение казалось несбыточной мечтой...

Отчаянный характер Нины Кривошеиной впервые проявился в годы революции: одна-одинешенька она бросилась выручать отца, оказавшегося в Бутырках; позже по льду перешла Финский залив. Именно тогда ей был преподан единственный в своем роде урок, о котором она рассказывает с легкой усмешкой. Группу беженцев, к которой она прибилась, вел проводник-профессионал. Лучи мощных прожекторов, установленных на стенах Кронштадтской крепости, пронзали ночной мрак, высвечивая беглецов. Измученная, Нина села на лед и отказывалась идти дальше; проводник поднял ее на ноги, залепив ей полновесную оплеуху... за которую она была ему благодарна всю жизнь. Первое замужество, роман с молодым Прокофьевым (впоследствии знаменитым композитором), бегство через замерзший залив, незабываемая пощечина - этими событиями завершается фильм о первой трети жизни...

Время от времени камера-память автора-задерживается на забавной сцене, порой скользит быстро, подрагивает. Второй (удачный) брак с Игорем Кривошеиным (он был сыном А.В. Кривошеина, статс-секретаря, главноуправляющего земледелием и землеустройством в 1908-1915 гг., человека высокообразованного и тонкого, что не так уж часто встречалось на закате империи). С Игорем Александровичем Нина Алексеевна проживет всю оставшуюся жизнь, выпавшие испытания они будут преодолевать вместе. Но сначала надо научиться "жить": готовить, стирать, выходить одной на улицу... Характерный эпизод из жизни первой эмиграции - русский ресторанчик в Париже, надо содержать его, закупать продукты, быть обходительной и любезной с посетителями. "Русские рестораны и кабаре стали одной из отличительных черт тогдашнего Парижа, с 1922-23 года до конца тридцатых". Прожигатели жизни и слезы, "русская душа", идущая с молотка, а под стразовыми побрякушками-нищета: этот русский Монмартр стал легендой.

Интереснейший эпизод книги -движение "младороссов". В почве "заграничной России", с корнями вырванной из прежней жизни и увезенной на Запад, могли прорастать самые безумные мысли и мечты. Изгнанников неотступно преследовали грезы о родине; тогдашняя Европа была увлечена идеями о сильной власти, о вожде, обожала энергию и спорт. "Младороссы" мечтали о советской монархии. Они руководствовались идеологией "сменовеховства", стремившегося к сильной империи под эгидой коммунизма (эта мечта сбылась!). Во главе "младороссов" стоял харизматический лидер -Александр Львович Казем-Бек, который по окончании войны также вернулся в страну Сталина. "Более всего, -пишет Нина Кривошеина,- притягивал меня их лозунг: "Лицом к России!"" "Младороссы" восхищались достижениями юной, сильной Красной России ("Наши достижения" - так называлась статья Горького, славившая успехи промышленности, социальный прогресс, энергию Вождя). Портрет Казем-Бека в мемуарах написан блестяще. Вот он появляется на одном из "младрросских" собраний; толпа скандирует: "Вождь! Вождь!" Тогда молодой глава "младороссов" пользовался расположением и покровительством великого князя Кирилла Владимировича. Нина Кривошеина основала "женскую секцию" движения "младороссов". Но основным ее занятием оставались уроки русского языка для детей эмигрантов. Она читала с ними русскую и советскую литературу. Ей нравился афоризм Шарля Морра: "Надо служить идеалу, не обольщаясь". Она и служила, но некоторые иллюзии у нее все же были.

Иначе говоря, русским интеллигентам-эмигрантам недоставало последнего урока истории. Сталин сам занялся этим. Третья треть жизни Нины Кривошеиной и есть такой урок истории. Ее "дебют" на театре советской жизни состоялся после ареста мужа, когда она осталась одна с сыном в далеком провинциальном Ульяновске, некогда Симбирске. Нищета, ненависть "бдительных" соседей, "страхи и ужасы" этой большой деревни, где ночью безнаказанно хозяйничали банды подонков... Но было и другое: восхитительный вид, открывавшийся с симбирского "Венца", величественная Волга, заволжские леса. И самое главное - встреча с добрыми людьми, островки человечности и духовной красоты в обществе, руководимом МВД, КГБ и партией с жестокостью былых времен. Наполовину разрушенный старый город, равнодушные люди-но какие портреты! Иван Федорович и его невероятные рассказы о Колыме, о "ледяных статуях" -раздетых догола зэках, стоящих на чудовищном морозе. Это было время великого шабаша темных сил, описанного Булгаковым. Сегодняшние вожди завтра становились врагами народа. Они исчезали за одну ночь, и никто ни о чем не спрашивал. Симбирск с давних пор был городом ссыльных; "за последние два царствования там осело вольных и невольных ссыльных поселенцев достаточно; они держались особняком, но все же как-то смягчали глухость". Одним из мест, где душа ненадолго оттаивала, была библиотека, расположившаяся под пышным названием "Дворец книги" в бывшей резиденции симбирского губернатора.

Что осталось в советской гражданке Кривошеиной, кассирше ульяновского ЦПКиО, от урожденной княжны Мещерской? Что ж, ей все еще случалось думать по-французски, говорить, что в городе "мы стали indesirables87"; она, как и прежде, умела шутить над собой, сохранять юмор и необходимую степень отстраненности от социальной действительности. Но, как признает сама Нина Кривошеина, недоверие и ее заставляло ощетиниваться, она выучилась лавировать между самыми грубыми вехами, держать наготове выпущенные когти...

Воспоминания обрываются в холодную ночь, когда почтальонша Маруся приносит Нине телеграмму из Москвы, в которой сообщается о пересмотре судебного решения, касающегося Игоря Александровича. Маруся не испугалась ни ночи, ни мороза: "Ведь я таких телеграмм не первую сегодня ношу". Мемуары заканчиваются в той точке, когда русская история, наконец, обретает чуть более гуманный ход... Наступает время "четвертой трети" (события этого периода кратко изложены Игорем Кривошеиным), нечаянной радости, Божьего дара, вероятно, вознаграждения, несмотря ни на что, заслуженного, -настолько жестоким был урок.

Сколько портретов глядит на нас с этих страниц! Монахиня мать Мария, устроенный ею в Париже сиротский приют, ее арест и смерть в лагере Равенсбрюк. Маленькие слепые дети, мальчик Костя и девочка Шура, которые просят прочесть им сочинение Ксенофонта о греко-персидских войнах. Проводник, который вел беглецов по льду Финского залива и залепил Нине ту самую незабываемую пощечину (на самом деле даже две): "Он кричал громким шепотом на "ты": "Иди сейчас же и не дури. Я тебе покажу, устала"". Непривычное "тыканье" расшевелило ее больше, чем оплеуха.