З. Шаховская (Париж)
Литературные поколения
ОДНА ИЛИ ДВЕ РУССКИХ ЛИТЕРАТУРЫ?(Сб.) --- Lausanne, Ed. L'Age d'Homme, 1981
Cуществует ли две русских литературы, одна на территории Советского Союза, а другая за рубежом ее - или это два русла одной и той же реки? Вопрос интересный и сложный. Ответить на него следует, собственно говоря, на нормандский манер: "Может быть одно, а может быть и другое".
Интересно то, что раньше этот вопрос не ставился. До нашего века, Герцен, эмигрант, считался не менее русским писателем, чем Тургенев, подолгу живущий за границей, или Толстой, в последние годы из России не выезжающий. Вопрос возник после первой массовой русской эмиграции, не только потому что она была массовой, а потому что она оказалась окончательной. Конечно, в 1919 году, дай позднее, эту "окончательность" никто не подозревал. В Берлине поначалу она как будто и не чувствовалась. Горький, Белый, Виктор Шкловский, Гуль, Ходасевич, Алексей Толстой, Эренбург находились в литературе промежуточной, и в России и вне ее, до своего окончательного выбора.
Многочисленные французские революции не длились десятилетиями. Самая долгая продержалась всего 8 лет. Не долго продержалась и диктатура Наполеона, и Шатобриан, Констан, а позднее Виктор Гюго были очень временными, в общем, эмигрантами. Феномен колоссального первого русского рассеяния, по его многочисленности и культурной значимости, мне кажется, никогда не был превзойден в истории, считая и протестантский исход. Известные русские писатели, попавшие за рубеж: Бунин, Зайцев, Мережковский, Ремизов и другие принадлежали к тому же кругу русских писателей, которые остались в России: Ахматова, Пастернак, Паустовский, Пришвин... Они были воспитанниками одной и той же культуры и от этой годами приобретенной, главнейшей общности, которая стала частью их самих, ни одни, ни другие отойти не могли.
Для этого поколения писателей - беря понятие "поколения" широко - не было и речи о двух литературах. Одни в России, страдая от оков, наложенных на их творчество, другие за границей, страдая от других обстоятельств - от материальных трудностей и от угнетающей оторванности от своего народа, т.е. от своих потенциальных читателей, - были почти в одинаковом положении.
Что было бы, если бы Бунин остался в России, а Ахматова попала бы за границу? Бунина бы не печатали, но писал бы он то же самое, что и здесь. И в Сибири мог бы написать "Цикады", потому что памятью обладал замечательной и средиземноморских цикад слышал и раньше. Ахматова у нас не написала бы "Реквиема", но могла бы написать "Поэму без героя". То же относится и к другим писателям этого поколения. Да и "Доктор Живаго" мог бы быть написан тут, с несколько другой Ларой. "Дни Турбиных" могли быть написаны за границей, но вот для "Мастера и Маргариты" были необходимы, на себе испытанные, будни и трагедии советского мира. Сам же Булгаков, родившийся в 1891 году, - "выходец" или питомец дореволюционной Росии. Сделаем исключение для Зощенко - дары в эмиграции не теряются, но зощенковский "Экзамен на образованность" принял бы тут другие формы, и Синебрюхов заговорил бы на эмигрантском волапюке. Эренбург также писал бы и там и тут, но с разной идеологической установкой. Бабель и Леонов, и Замятин, при всей своей непохожести друг на друга, все-таки имели прошлое, общее с "выходцами". Особенно это общее видно в современнике Набокова Юрии Олеше. Детство и юность их были ограждены от советского воспитания и образования.
Следовательно, разделение русской литературы настанет позднее между теми литераторами, которых революция застала детьми или подростками. Молодые эмигранты продолжали свое образование в русских школах и гимназиях, созданных за границей по образу прежних - в Константинополе, Афинах, Харбине и Софии, в Чехословакии и во Франции. О прошлой, быстро исчезающей России узнавали они от старших, одновременно - одни добровольно, а другие воленс-ноленс - знакомились с культурой стран, их приютивших. Несколько другие условия существовали в лимитрофных странах, где русское меньшинство жило в ущемленной, но все же подлинной, а не воображаемой России. Я никогда не забуду настоящего шока, который я ощутила, попав в 1932 году в Печорский край. Не только удивительно, но поразительно было для меня слышать прохожих, говорящих по-русски, читать доклад в русской гимназии, попасть в русскую деревню - фольклорный заповедник, - вернуться двадцать лет спустя в какой-то уголок земного шара, где русский язык и русские обычаи не были экзотикой: оттуда из "лимитрофов" и Г. Кузнецова, и Зуров, и Иваск, и Чиннов, и Е. Таубер. Да и в Харбине была создана малая Русь - там было живо и формалистическое течение.
