Еще один пример, на котором я хочу продемонстрировать термин "иносказание" в узком смысле этого слова. Александр Зиновьев не имел в виду ничего другого, как Советский Союз, описывая свой "Ибанск", и ничто иное как социализм, обличая в своих "Зияющих высотах" "социзм". Само заглавие - уже явное иносказание: это сатирическая игра штампом "сияющие высоты коммунизма".

В этих трех примерах иносказание носит политический характер. У Окуджавы и Искандера первый слой, с точки зрения советского блюстителя коммунистической направленности литературы, безобиден: им являются теневые стороны Третьего Рейха или Россия при царе. Но второй слой сатирически обнаруживает отрицательные явления самого советского строя. В третьем примере почти нельзя говорить о двуплановости: в нем каждое сатирическое сопоставление с советской действительностью слишком очевидно бросается в глаза. Сила художественных произведений состоит в символической многоплановости, в ее способности к обобщению. Благодаря этому литература перешагивает границы, разделяющие страны и столетия. В этой связи иносказание обозначает присущее каждому литературному произведению эстетически высокого уровня свойство образности и многоплановости. Чем меньше степень духовного насыщения литературного произведения - например в очерке - тем меньше и его иносказательный характер. Соответственно, отход от натуралистической фактографии обозначает повышение степени иносказания. Наиболее высок иносказательный характер нереалистического искусства, причем он не обязательно должен быть сатирическим или вообще политическим.

Однако образность, многоплановость и символичность как характерные признаки литературного произведения имеют в советской литературе не только художественное значение. Они предоставляют возможность преодолевать барьеры партийного ограничения. Партийные стражи, подчиняющие литературу политике, стремятся к одноплановости. Чем уже были границы социалистического реализма, тем чаще встречались в советской литературе одноплановые произведения. Вот почему с 1941-го по 1956-ый год не печатался Александр Беляев, один из первых значительных авторов научной фантастики в СССР. По этой же причине ортодоксальной советской критикой преследуются и другие нереалистические и экспериментальные литературные течения, от футуристов и обэриутов до литературы абсурда и конкретной поэзии. С долей обоснованности или голословно в этих течениях подозревается "иносказание".

Наш симпозиум обращен к сегодняшней литературе. Поэтому возьмем для анализа иносказания в нереалистическом искусстве роман "Школа для дураков" писателя Саши Соколова, проживающего ныне в США. Его первый роман явно сюрреалистичен. Главная особенность заключается в том, что в этом произведении совпадают временные планы: прошлое, настоящее и будущее, сливающиеся воедино. Более того, в романе нет никакой границы между жизнью и смертью. Норвегов, учитель географии, участвует в действии романа и живым, и мертвым; мертвый, он беседует со своими учениками, не понимая, что он умер, - и может быть, только один ученик улавливает его мысли, хотя преподавателя уже нет в живых. Особенность романа Соколова не в том, что упразднена хронологическая последовательность (это старый прием) : все периоды человеческого бытия существуют одновременно, причем в это бытие включается и земное, и духовное, и посмертное. Таким образом, человек воспринимается Соколовым, как целостность, как совокупность, созданная различными жизненными периодами. Слабоумный мальчик выступает не только в роли рассказчика и своего двойника, но и одновременно в ролях инженера, дворника Министерства тревог. В этом романе каждая фраза имеет иносказательный подтекст. Повествование теряет логическую упорядоченность, в нем переплетаются различные ассоциативные переживания, упраздняется тождество отдельных лиц с самими собою. Это новое явление в русской литературе. В официальной советской литературе произведений с подобной структурой мы не знаем. В этом направлении - слияние настоящего и вымышленного миров - имелись попытки. Я имею в виду Валентина Катаева. В "Святом колодце" он утверждает, что человек может жить одновременно и в том, и в другом мире, но художественное воплощение этого положения в романе не удалось. Два мира существуют у Катаева самостоятельно, в то время как у Саши Соколова они полностью слиты. Недопустимость такой прозы в стране социализма объясняется не тем, что в ней скрываются намеки на существующий несвободный строй (хотя они и есть), а ее нереалистичной формой, невозможностью однопланового толкования для редакторов и цензоров.

Другой современный преемник обэриутов - Андрей Амальрик. В течение 1963 -65 годов он написал пять драм, в которых он - хотя и в меньшей степени, чем Соколов и Казаков, - покидает границы реализма. В пьесах Амальрика мы всегда ощущаем иносказательную связь с советской действительностью. Они представляют собой типичное иносказание в узком смысле слова. В его пьесе "Конформист ли дядя Джек" участвует писатель, которого, в конце концов, по указанию полковника связывают веревкой. Пьеса, однако, кончается тем, что те, которые его связали (активистки и критик), сами запутываются в той же веревке. Здесь напрашивается прямое аллегорическое толкование: те, кто сегодня преследуют писателей и лишают их свободы, могут завтра сами оказаться жертвами своего мировоззрения. Во многих репликах пьесы пародируются приказы, стандартные призывы, казенные лозунги. Пользуясь официозными советскими штампами, автор создает такой бессмысленный разговор:

"Активистка: Боритесь за высокую культуру быта!

Журналист: Собирайте лом цветных металлов !

Хозяйка: Приобретайте лотерейные билеты!

Сын: Читайте журналы, газеты, книги!

Дочь: Пейте томатный сок!

Критик: Летайте самолетами!

Дама: Уничтожайте мух!"

Таким образом, автор постоянно демонстрирует духовную пустоту общественной жизни и - одновременно - праздность обыкновенного разговора. Амальрик употребляет множество приемов, типичных для театра абсурда - известных из драм Беккета и других, как то : повторение, беседа глухих, отказ от логики и семантической связанности и механическое общение; при постоянном общении персонажи ничего существенного друг другу не сообщают. Для Амальрика жизнь в Советском Союзе была абсурдной, следовательно, иначе, как в форме драматического абсурда, он не мог ее изобразить. Эта нереалистическая форма отражает бессмысленность и пустоту окружающей действительности.

Серьезными поисками новых языковых форм в области лирики занят поэт Геннадий Айги, чуваш, пишущий по-русски. В отличие от Казакова он пишет мало и часто перерабатывает свои произведения. По словам Айги, поэзия ему представляется видом "действия" и "связи", которую точнее всего можно выразить словом "священнодействие". В основе его стихотворений лежит глубокая религиозность. В них отражаются видимый мир и невидимый мир, слитые в одно мироздание, скрытые одинаковыми синтаксическими и семантическими шифрами. Стираются границы между духовным миром и земным миром, они становятся взаимопроницаемыми. Тут иносказательный элемент присущ каждому слову. В одном из замечаний к своим стихотворениям (1969/70) сам Айги довольно ясно определяет эту нераздельную двуплановость духовного-бессловесного и словесного-земного слоев: "Во многих более поздних стихах часто встречается тема "предварительной", "первичной идеи" вещей. Мысль о том, что любая вещь, явление даны сперва в "идее" (сперва сотворяется их идея), - сами вещи являются "вторичными двойниками" по отношению к "той идее". Это близко к Платону. Но возникновение их, в стихах, не связано с ним (это - свое интуитивное восприятие) ". Эллиптичность придает его стихотворениям характер шифров. Айги живет в тяжелых условиях в Москве. С 1961 по 1964 год было опубликовано всего одиннадцать его стихотворений. С тех пор его не печатают, и, по-видимому, из-за иносказательного характера его поэзии. Решающую роль в исключении Айги из советской литературы, как кажется, играет не столько вопрос доступности его поэзии или недоступности, сколько неприемлемое для цензуры философское, метафизическое мировоззрение поэта, самостоятельность его мышления.

Иносказательный характер фантастики основывается на нереалистической манере повествования. Писатель пользуется ею зачастую для сатирического освещения злободневных недостатков общества. Однако отнюдь не каждая фантастика сатирична, и сатира может использовать другие приемы, чем свойственные фантастической литературе, чтобы в иносказательной форме достичь своей цели.

Таким приемом является ирония. К иронии прибегнул Владимир Марамзин в своем рассказе "Тяни-Толкай", в котором показывает ленинградский КГБ как организацию, крайне заботившуюся о благополучии литературной жизни. Хотя КГБ "приглашает" писателя побеседовать своим обычным способом - внезапным арестом, в ходе самой беседы сотрудники КГБ обращены к читателю иной стороной, чем сам писатель - а вместе с ним и читатели - могли бы ожидать: они критикуют руководство литературы, с похвалой отзываются о правдивых произведениях, выступают против приспособленцев, даже побаиваются подслушивания. К конце концов, КГБ распоряжается напечатать то произведение, которое сам автор предназначал только лишь для Самиздата. Ирония здесь запечатлевается в образной форме: полковник, ведущий этот либеральный разговор, носит своеобразный пиджак: одна сторона его - часть военного кителя подполковника, другая сугубо штатская. В этом рассказе иносказательный характер двоякий: или все происходящее мы воспринимаем через иронию, то есть отрицательно воспринимаем каждый положительный элемент рассказа, или мы исключаем ироническую, фантастическую подкладку и принимаем рассказ как злую реальность, как метод обмана писателя, как ловушку (для читателя?). Судя по постскриптуму, Марамзин писал этот рассказ в ироническом смысле, но десять лет спустя, прочитав рассказ Войновича "Происшествие в Метрополе", убедился в том, что его возможно истолковать вполне реалистично.

Весьма легко поддается расшифровке иносказательность сатиры Александра Зиновьева "Зияющие высоты". Он лишь изменяет фамилии и названия тех явлений, против которых направлена его сатира. Игре слов "зияющие-сияющие" соответствует "братия-партия". Под "Хозяином" читатель сразу узнает Сталина, под Хряком (покровительствующим Солженицыну) - Хрущева и под писателем "Правдецом" - Солженицына, борющегося за правду. С другой стороны, Зиновьев включил в "Зияющие высоты" столько злободневных московских переживаний, что даже русские читатели, не принадлежащие к его кругу, зачастую многое из этих переживаний не понимают. Несколько дней назад в Лос-Анжелосе я встретился с одним молодым русским научным работником, который хотел написать комментарии к "Зияющим высотам". Если только что опубликованное сатирическое произведение нуждается еще и в комментариях, то это означает, что ему не хватает самого важного элемента истинно художественного произведения - обобщающего смысла.

Самый значительный русский сатирик нашего времени Владимир Войнович, в отличие от своих великих предшественников, Замятина и Булгакова, почти не пользуется методом иносказания. Его "Иванькиада" является документальной повестью. История о том, как советский чиновник Иванько хотел отобрать у него двухкомнатную квартиру, к фантастике не относится, в ней не выдумано ни одно слово, наоборот, автор приводит (методом антитезы) все правовые положения и факты, чтобы сразу отогнать подозрение в неправдоподобности.

Однако, в документальный контекст вставлен вымышленный пассаж. Войнович показывает своего героя на приеме у министра Стукалина, упрекающего Иванько в использовании служебного положения для личных выгод. Подобного разговора в действительности никогда не было. Войнович самой структурой подчеркивает фантастичность господства таких элементарных нравственных начал и тем самым еще ярче указывает на неправдоподобие равноправия всех граждан в Советском Союзе.

Сатирический роман Войновича "Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина", в основном, также лишен иносказательных черт. Войнович пользуется художественным приемом "прямой" сатиры, т.е. он разоблачает различные недостатки советской жизни без всякой маскировки, не перенося их в отдаленные времена или другие страны. Единственное, что отделяет его сатиру от сегодняшней жизни - это время действия: начало Второй мировой войны. Но объекты его сатиры - КГБ, колхозная система, партийное руководство, военщина - временем не связаны. Каждая сцена имеет и конкретный смысл в ходе действия, равно как и обобщающее значение. Сила сатиры Войновича как раз в том, что она - в узком смысле этого слова - не иносказательна.