Астафьев - опытный писатель, мастер новеллы, малого жанра; "Царь-рыба" - своего рода итог долгой литературной карьеры. За этой книгой -притчей явно чувствуется религиозный подтекст, и мне кажется, что это не чуждо нашей теме.

Я не буду говорить обо всех эпизодах, отмечу лишь три из них, посвященные животным: собаке Бойе, зверски пристреленной конвоиром за то, что она узнала своего хозяина-арестанта, самой Царь-рыбе, чуть не погубившей опытного браконьера Игнатьича в потрясающем поединке, и медведю, "хозяину тайги", "разодравшему бедного Петруню насмерть". Мы узнаем о быте сибиряков, о суровой жизни отца рассказчика, десятника на дровозаготовках, о шалой любви к рыбалке, о жизни охотников на песца на зимовках в тундре, где "жуть и восторг охватывают душу" и одинокие люди в страшные пурги, когда уже "все переговорили и все переделали", начинают неистово драться и сходить с ума...

Астафьев прекрасно знает сибирский быт, запомнил сибирские лица и слова; но книга его не этнографическая. Он воспевает суровую северную жизнь, всепоглощающие страсти смельчаков, изумительную красоту леса, реки, тундры, чувство "долгожданной миротворности", вызываемое этой природой. На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с "экологической" повестью, темой модной и в СССР. "Енисей на наших глазах обращается в цепь колоссальных водохранилищ, и в этой связи резко изменяются экологические условия всего региона. А это ведет к ломке сознания коренного населения" (один из участников "круглого стола", посвященного Астафьеву "Литературным обозрением"). "Царь-рыба" - это, действительно, вопль о погубленной природе, крик о жадности "туристов", едкая сатира на современного человека - потребителя природы.

Но дело совсем не в экологии. Речь идет о непосредственном чувстве дома, родины как родного дома. Дом этот загрязнен жадными людьми. "Хорошие сплошь на земле люди живут. Зачем вот только жадничают, в рвачестве доходят до потери облика, живут разъединенно, заглазно?" (IV, 80). Астафьев сокрушается именно об этой потере облика.

Советская критика неуклюже обсуждает моральное значение повести. Она ее приветствует, но не уверена в подлинном ее смысле. Осуждается браконьерство, но почему не все браконьеры? Ответ в данном случае простой: не в браконьерстве дело, а в жадности и в моральном обезображении, когда "забывается в человеке человек".

В основе повести - глубокое чувство грехопадения: человек виновен, человек портит подаренный ему мир. Забывается детство мира и детство человека, когда человек чувствовал "кожей мир вокруг". Социальная жизнь сурова, безжалостна. Человек - сирота на этой земле: "Скоро отрываться ему от семьи, уходить в ученье, в армию, к чужим людям, на чужой догляд". Человек зреет, т.е. черствеет: "С возрастом я вызнал: радость кратка, преходяща, часто обманчива, а печаль вечна, благотворна, неизменна". Не в экологии дело, а в самой жизни: "Выживают с реки, с леса, скоро со свету сживут".

У смелого рыбака Командора убита дочь в глупой автомобильной катастрофе: "Непомерно тяжело ему стало носить свою душу, словно бы обвисла душа и пригнетала Командора к земле, ниже, ниже..."

Спасают человека чувство вины и чувство богатства. Виновность - она душит Игнатьича во время страшного поединка с чудовищной рыбой. Рыба уводит его в ледяные воды, рыба ранит его в ногу, в точности как ангел - Иакова. "Господи! да разведи ты нас!" - шепчет его душа. И тогда всплывает острое чувство вины перед оскорбленной женщиной : много лет тому назад Игнатьич преступно оскорбил Глашку. "Пришла пора отчитаться за грехи, пробил крестный час" (IV, 77). "Бесследно никакое злодейство не проходит, и то, что он сделал с Глахой, чем, торжествуя, хвастался, когда был молокососом, постепенно перешло в стыд, в муку".

Вина перед женщиной - вдвое тяжелее: "Женщина тварь божья, за нее и суд и кара особые". А отвечает Глаха своему раскаявшемуся обидчику, как мог бы ответить персонаж из "Власти тьмы": "Пусть вас Бог простит, Зиновий Игнатьич, а у меня на это сил нету, силы мои в соленый порошок смололись, со слезьми высолились". Игнатьич отрекается от рыбачества, переселяется во Фрунзе, становится сектантом и "живет будто в великий пост все время".

"Пришла пора отчитаться за грехи" - может быть, в этом скрытый смысл повести. Астафьева нельзя назвать открыто верующим, но весь его мир пропитан крестьянским религиозным мироощущением.

Чувство братства - оно связывает рассказчика, "мчавшегося по ясному голубенькому небу в Москву учиться уму-разуму", со всеми простыми сибиряками, с братом Колей и с "разнесчастным" блаженным Акимом: "Будет ли, не будет удача - жить союзно. Поглянется ли, не поглянется какое слово старшего - не прекословить и зла друг на дружку не копить".

Любование природой доходит до какого-то религиозного экстаза:

"На заостренном конце продолговатого ивового листа набухла, созрела продолговатая капля и, тяжелой силой налитая, замерла, боясь обрушить мир своим падением".

Эпизод с каплей на конце листа весь пронизан именно пантеистическим ощущением, религиозным чувством.

Такое внимание к деталям и к красоте мира ведет нас, почти без нашего читательского ведома, к сознанию осмысленности мира.

"В глуби лесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мягкие шаги. И в небе чудилось осмысленное, но тоже тайное движение облаков, а может быть "иных миров иль ангелов крыла"? В такой райской тишине и в ангелов поверишь, и в вечное блаженство, и в истле-вание зла, и в воскресение души".

Острое чувство вины, ослепляющее чувство одухотворенности мира - весь этот религиозный подтекст частично замаскирован, частично высказан в идеях и категориях нового почвенничества. Астафьев принадлежит к новым почвенникам непосредственно. Главные его духовные стремления, раскрывающиеся лишь частично, окрашены в славянофильские тона.

Сибирский север, который Астафьев описывает с такой любовью, у него, как и у Солженицына, - словно бы квинтэссенция "русскости", внешней грубости, соединенной с внутренней чистотою, незащищенностью:

"Все мы, русские люди, до старости остаемся в чем-то ребятишками, вечно ждем подарки, сказочки, чего-то необыкновенного, согревающего, прожигающего нашу, окалиной грубости покрытую, а в середке незащищенную душу, которая и в изношенном, истерзанном, старом теле часто исхитряется сохраняться в птенцовом пухе" (IV, 32).

Отметим одно - славянофильский парадокс о молодости, даже "птенцовой" молодости старой и истерзанной России. И.Аксаков, Хомяков мыслили о России не иначе.

Как и у Солженицына, Северо-Восток у Астафьева - носитель истинно русских ценностей. Житель Севера рассчитывает только на себя, но почитает общину людей:

"Он везде и всюду обходился своими силами, управлялся один, но был родом здешний - сибиряк и природой самой приучен почитать "опчество", считаться с ним, однако шапку при этом лишка не ломать, или, как здесь объясняются, - не давать себе на ноги топор уронить".

Он человек волевой, упорный, знает "всепоглощающую страсть, от которой воет кость, слепнет разум".