Россия - Запад

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Россия - Запад » Русское зарубежье » Герман Андреев (Гейдельберг) О сатире


Герман Андреев (Гейдельберг) О сатире

Сообщений 1 страница 6 из 6

1

Герман Андреев (Гейдельберг)

О сатире

ОДНА ИЛИ ДВЕ РУССКИХ ЛИТЕРАТУРЫ?(Сб.) ---  Lausanne, Ed. L'Age d'Homme, 1981



Я должен сказать сразу, что это - не моя тема : одна или две русские литературы. Вместе с тем эта проблема, на мой взгляд, - часть общей проблемы: одна или две русские нации. Есть ли новая советская нация, есть ли русская нация? Я думаю, что многие из нас, уезжая на Запад, уезжали из СССР в Россию. Я заинтересовался этой темой не столько как литературовед, сколько как читатель. Тем более, что недавно, в 76 году, в журнале "Ost-Europa" была опубликована статья славистки из Австрии, Лизы Маркштейн, где она ставит этот вопрос: одна или две русские литературы? Она отвечает категорически: нет, русская литература одна. А я всю жизнь, начиная читать какую-то книгу, знал: это - одна литература, читая другую книгу, знал: это - какая-то другая литература. Исходя из этого непосредственного чувства, я пытаюсь составить некоторую, очень условно говоря, концепцию. У каждого из выступавших здесь был свой критерий, своя типология. Я тоже предлагаю, никому ничего не навязывая, типологическую категорию, заимствованную мной из социо-психологии, главным образом из работ Эриха Фромма. Эта категория - тоталитарное и нетоталитарное, свободное, персоналистское сознание. Тоталитарные отношения, по Эриху Фромму, - это отношения, при которых личность отказывается от своей личной свободы, от своей полной свободы, во имя каких-то имперсональных структур. Это могут быть государство, церковь, нация. Это могут быть какие-то навыки, которые внушены человеку с детства. Крайности - полная свобода от подчинения, то есть полное отсутствие тоталитарных отношений, и полная тоталитарность, то есть полный отказ от свободы, - в чистом виде не существуют. Я думаю, что отличие дореволюционной России от послереволюционной заключается в том, что дореволюционная общественная система предлагала тоталитарные формы зависимости, но не навязывала их. Была церковь, было государство, но они не превратились в тоталитарную систему. Вдобавок, в царской России было очень много сфер жизни, на которые имперсональные структуры и не претендовали, в частности - свобода чувства и выбора идей. Очень существенная особенность послереволюционного тоталитаризма есть полное подчинение личности. Почему эта новая система предъявляет такие претензии на личность? Потому, что она знает объективную истину. Самое страшное в тоталитарной системе - это утверждение наличия объективной истины и утверждение знания этой истины очередным партийным руководителем или очередной партийной линией. Свобода - это, прежде всего, скептическое отношение ко всякого рода абсолютному знанию - моральному, политическому, эстетическому. Такого рода свобода враждебна тоталитарному режиму. Я думаю, что и здесь, в эмигрантской среде особенно, мы все заражены тоталитарной системой мышления, и когда сходятся несколько эмигрантов, они тут же возглашают объективную истину, которая заключена в них самих. На мой же взгляд, объективная истина - это они сами. Каждый человек есть истина. Я недавно прочитал прекрасную книгу Ойгена Фриделя "Die Geschichte der Weltkultur". Он пишет: "Если ученый стремится к объективной истине, он перестает быть научным. Если он хочет быть научным, он должен быть субъективным". Казалось бы, это парадокс, но с этой точкой зрения, мне кажется, надо бы солидаризироваться.

0

2

Граница между свободой и подчинением очень подвижна, иногда она проходит внутри творчества одного художника, даже в одном произведении мы видим: человек вдруг вырывается на свободу, освобождается от тоталитарного нажима, но в том же произведении тот же художник вдруг начинает играть в тоталитарную игру. И хотя Маркиш хорошо ответил профессору Казаку: Сталин есть у Трифонова в виде смерти, само положение профессора Казака заставляет задуматься: а все-таки играет в какую-то игру Трифонов, он знает, что теперь можно, чего теперь нельзя, будучи относительно очень свободным по сравнению с другим, который полностью уступил свою свободу тоталитарной системе.

Теперь перейду к сатире. Советская сатира, которая представлена такими именами, как Михалков, Зорин, Лебедев-Кумач, молодой Кольцов, обличала какие-то недостатки, с которыми боролось и само государство. Государство предлагало советскому сатирику обличать недостатки, которые мешают государству двигаться к светлым "зияющим высотам". Советская сатира исходила из того, что высшие категории нравственности - это советское уголовное законодательство. Русская же сатира исходит не из уголовного кодекса, она исходит из нравственно-религиозных представлений. Когда советский сатирик показывает какие-то недостатки в советской системе, он считает, что эти недостатки не онтологически присущи этой системе. Советская сатира служит укреплению общественной системы. Об этом сказал Маяковский в известном стихотворении "Столп": "Мы всех зовем, чтоб в лоб, а не пятясь, критика дрянь косила, и это лучшее из доказательств нашей чистоты и силы". Маяковского я отношу все-таки к советским сатирикам, а не к русским, он по-моему даже основатель советской сатиры, ведь не случайно Ленин приветствовал стихотворение "Прозаседавшиеся". Ленин считал, что бюрократизм мешает развитию коммунистического строя. "О дряни" - стихотворение о мещанстве, а Ленин тогда уже боялся, что общественный аппарат будет засорен бюрократией и мещанством. Маяковский выполнил то, что называется социальным заказом. Не нравственный заказ, а социальный заказ. Совсем иное дело, по-моему, сатира Булгакова, скажем, "Собачье сердце". Очень интересно сравнить "Клопа" и "Собачье сердце". И там, и здесь - человек-животное. У Булгакова получается, ,что обесчеловечение человека есть следствие и выражение системы. С точки зрения Маяковского, клоп уйдет - и настанет светлое царство коммунизма. Здесь, мне кажется, тоже можно искать какие-то разграничивающие системы. Советская сатира исходит из знаменитого высказывания сатирика XVIII-го века: "Законы святы, но исполнители - лихие супостаты". Причем для советского сатирика свят закон объективной марксистско-ленинской истины. Поэтому все отрицательное, что происходит в Советском Союзе, он рассматривает как неразумное. Это следствие советской концепции истории в целом: все провалы всегда относились за счет чужого дяди - кулака, меньшевика, эсера, антисемита, сиониста и т.д. Очень интересно проанализировать популярные книги Ильфа и Петрова. Я нахожу, что это советская сатира, а не русская. В Остапе Бендере обличается пережиток прошлого в сознании, сам по себе он умен, талантлив, но он терпит поражение. Почему? Он не признал объективной реальности. В конце "Золотого теленка" Остап Бендер разговаривает со студентами, и они смотрят на него как на какой-то призрак капиталистического мира: он открывает чемодан, а там деньги, но мы же живем не для денег, это все капиталистические пережитки в нашем сознании. Я считаю, что Лоханкин - это сатирический вариант Клима Самгина, то есть это, в общем, расчет с интеллигенцией. Системе нужно было тогда изобразить человека, размышляющего о судьбах русской интеллигенции, в виде комической фигуры. Так же следует оценивать Воробьянинова. Ему снились царские выходы, а наяву он видел профсоюзные собрания. Профсоюзное собрание - это объективная реальность, а царь, церковь - пустые мечты.

0

3

При таком подходе мы должны будем отказаться от географического, административного разделения писателей на эмигрантов и неэмигрантов. Советские учебники, исследования о сатире называют "советскими" сатириками и Михалкова, и Лебедева-Кумача, и Булгакова, и Платонова, и Ильфа и Петрова. Почему? Да очень просто: они имеют советский паспорт. Один из исследователей советской сатиры, Ершов, предлагает делить сатиру только по жанрам: Шишкову и Зощенко был свойствен сказ, Булгакову и Платонову - гротеск и гиперболическое изображение, а Лебедеву-Кумачу - и то, и другое. При всем сочувствии и интересе к структурному анализу я вижу, что здесь есть некоторая опасность: если мы будем говорить только о структурах, о жанрах, то мы вынуждены будем всех записать в одну советскую литературу.

Советская сатира, как мне кажется, восходит к XVIII-му веку. Когда-то Синявский в одной из своих работ сказал: надо говорить не "социалистический реализм", а "социалистический классицизм", потому что есть что-то общее между классицистической литературой XVIII-го века и советской литературой. Это относится и к жанру сатиры. Очень похожи эпохи - екатерининская и нынешняя. То же крепостное право, тот же внешний лоск некоего либерализма, даже сама царица написала "Наказ", который интеллигенция Запада приняла восторженно и говорила о том, что в России либеральное правление. Так же, как читали речь Хрущева на XX-м съезде партии: смотрите - либеральные веяния! Екатерина II объявила закон о вольном книгопечатании, о вольных русских типографиях; однако был издан тайный указ, разъяснение к закону. Указ этот от 1763-го года - "О воздержании каждому себя от непристойных званий, толкований и рассуждений". В этом указе содержалась угроза писателям, "кои не о добре общем и спокойствии помышляют, но ласкаются дерзостно своими истолкованиями не только гражданским правам и правительству и нашим издаваемым уставам, но и самим божественным узаконениям". В переводе на советский язык это значит: полная свобода слова, только не пороча советский общественный и государственный строй. И известно, что при такой свободе какой-нибудь мещанин Андрей Крылов был бит кнутами в Ярославле в 1768-м году за хранение крамольной литературы. А вместе с тем сатира тогда была! Общее в сатире XVIH-ro века и в советской - это перенесение грехов на прошлое. До матушки Екатерины было плохо, а теперь можно с этим бороться. Об этом писал Добролюбов: "Две стороны находим мы в сатирических произведениях екатерининского времени: все они с необычайной резкостью восстают против общественных пороков, но во всех выражается довольно ясно та мысль, что эти пороки и недостатки суть исключительно следствия старого неустройства, остатки старого времени и что теперь уже настала пора для их искоренения, явились новые условия жизни, вовсе благоприятные". Это написано о сегодняшней советской сатире -Добролюбовым !

Далее, русский сатирик XVIII-го века работал в полном сотрудничестве с правительством. Об этом тоже пишет очень интересно Добролюбов: "Русский сатирик XVIII-го века, ставши под покров официальных распоряжений, смело карал то, что и так отодвигалось на задний план разнообразными реформами, уже произведенными или намеченными на производство. Но он не касался того, что было действительно дурно - не для успехов государственной реформы, а для удобств жизни народа". И получаются такие совершенно поразительные симбиозы: сатирик Державин, он же одописец; сатирик Михалков, он же автор государственного гимна. Мне трудно представить себе Салтыкова-Щедрина в качестве автора гимна "Боже, царя храни. . ." Я не сравниваю гимны, я говорю лишь о том, что для русского сатирика XIX века такой симбиоз невозможен. Сатирик XVHI-ro века всегда себя ограждал восторженными песнопениями в честь того господина, который помогает ему, сатирику, бороться с недостатками. У Державина есть ода "Фелица", там есть такие строчки: "Неслыханное также дело, достойное тебя одной, что будто ты народу смело о всем, и въявь, и под рукой и знать, и мыслить позволяешь, и о себе не запрещаешь и быль и небыль говорить". А что писалось о Ленине в 20-е годы? Ему можно было сказать правду в глаза, человек он был скромный, он вместе с сатириками, сатирики вместе с ним боролись за преодоление недостатков. Обратите внимание, что сатира XVIII-го века, даже фонвизинская, кончалась торжеством добра. И это добро исходило от начальства: вспомните финал "Недоросля". Так же построено и "Хорошо!" Маяковского. В поэме "Хорошо!" тоже есть сатирические главы, а кончается эта поэма гимном очищения: "Славьте молот и стих землю молодости, лет до ста расти нам без старости..."

0

4

Таковы предки советской сатиры. А предки русской сатиры - это вся мировая сатира. Когда я думаю о русской сатире, меня поражают некоторые общие с мировой сатирой образные системы. Возникает такое чувство, что все мировые сатирики собирались в какой-то лаборатории и говорили друг другу: вот, у меня есть хороший гротескный образ, возьми, используй! В фольклористике есть две теории - о взаимовлиянии и о самозарождении сюжетов. Я думаю, что эти общие черты - в деталях, в методе, в приемах парадокса, аллегории и других - вырастают из аналогичных систем, а не в результате взаимовоздействия. Я покажу это на примере Зиновьева.

В "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина есть градоначальник Иванов, который "был столь малого роста, что лопнул" вследствие своего природного недостатка. В сатире Зиновьева изображен один из Заведунов, который вывихнул себе челюсть, когда в своей речи должен был произнести слишком сложное слово. Какие-то злодеи-консультанты, чтобы довести его до инфаркта, подбросили ему в доклад слово "дезоксирибонуклеиновая кислота" - и он вывихнул челюсть. Это не от Иванова идет, это идет от реального исторического лица, какого - мы все знаем. Есть у Орвелла в "Скотском хуторе" хряк Наполеон. Хряк появляется и в сатире Зиновьева, но предок этого хряка не орвелловский, а реальное лицо, которое тоже называлось в просторечии "Хряк". Возьмите логические структуры, структуры иронической перестройки фразы. У Зиновьева сказано: "Обществоведы Ибанска сначала совсем не ездили за границу. А потом стали ездить еще реже." Это есть уже у Гоголя: "Чиновники города Н. очень много читали. Одни читали Карамзина, другие "Московские ведомости", а третьи даже и вообще ничего не читали". Поразительные совпадения! Им нет числа. У Синявского в повести "Ты и я" есть око, которое за всеми наблюдает. Это же око есть у Орвелла, в сатире "1984-й". Я думаю, что это из каких-то общих наблюдений. Очень интересен образ человека, который разделен на свою физиологическую сущность и свою манеру говорить. Органчик у Салтыкова-Щедрина произносил только два слова: "разорю" и "запорю". Потом что-то испортилось, и ему пришлось отвинчивать голову, а часовщик Байбаков должен был эту голову чинить. У Зиновьева есть точно такая же ситуация, только поднятая на более высокий научно-технический уровень: за Заведунов все делают роботы. А ведь это не литературный прием, это действительный факт. Примерно то же есть в "Чонкине". Когда началась война, Кикин, секретарь парткома колхоза, вышел и начал автоматически говорить: "Ответим ударом на удар! Ответим героическим трудом! Все отмобилизуемся!" И Войнович пишет, что язык этого секретаря парторганизации был каким-то членом, совершенно отделенным от его сущности. Зиновьевская сатира, если задуматься, - чисто народное, фольклорное произведение. Она вся - на анекдотах, а анекдот - новая форма бытования современного русского фольклора.

0

5

Мы находим у Зиновьева и некоторые свифтовские моменты. У Свифта была борьба остроконечников и тупоконечников. У Зиновьева тоже есть такая борьба. Я вам прочитаю отрывок. "Во времена Хозяина был установлен единый общеибанский стандарт штанов. Левые же уклонисты хотели сделать штаны шире в поясе, а мотню спереди опустить до пят. Они рассчитывали построить полный изм в ближайшие полгода и накормить изголодавшихся трудящихся до отвала. Своевременно выступил Хозяин и поправил их. "Лэвыи укланысты, - сказал он, - савыршылы тыпычную ашибку. Аны атарвалысь ат масс и забыжалы впэред". Левых уклонистов ликвидировали правые уклонисты. Те, напротив, хотели расширить штаны в коленках и ликвидировать ширинку. Они не верили в творческие потенции масс и все надежды возлагали на буржуазию. Опять своевременно выступил Хозяин и поправил их. "Правый укланысты, - сказал он, - савыршылы тыпычную ашибку. Аны атарвалысь ат масс и забыжалы назад". Правых уклонистов ликвидировали левые". Это свифтовский гротеск. Но Зиновьев показывает, что то, что нормальному сознанию кажется парадоксом, в условиях системы антимира - не парадокс. Это естественная форма бытования и мышления антимира. Примерно так же человек в безвоздушном пространстве знает, что он находится в каком-то неестественном положении, но он признает эту реальность, хотя в условиях земного тяготения этой реальности не существует. Зиновьев - одновременно человек Ибанска и человек иного мира, иных точек отсчета, и парадокс у Зиновьева построен именно на этом. Например, когда он пишет: "Ученый написал бесполезную, но нужную книгу". Или еще: "Когда враги нас хвалят, это очень плохо. И советские обществоведы, выезжая за границу, делали все возможное, чтобы враги их не хвалили. И преуспели в этом". Это не прием сатиры, это советская реальность. Или: идет борьба за преодоление различия между городом и деревней; в результате этого вся деревня бежала в город и встала в очередь за такими промышленными товарами, как масло, килька и так далее. Было бы конструктивно для исследования рассмотреть эти две линии - линию, идущую от сатирической традиции, и линию, идущую от конкретного опыта жителя тоталитарной ибанской системы.

Когда писалась книга о поразительных приключениях Чмотанова, я не думаю, что автор, Николай Боков, читал Зиновьева. Но там есть поразительная, чисто зиновьевская фраза: когда исчезла мумия Ленина, то одному актеру предложили сыграть неживой образ вечно живого Ильича. Я думаю, что когда-то будут написаны очерки зиновьевского периода русской сатиры, потому что, на мой взгляд, эта сатира вобрала в себя общие сатирические элементы, бытующие всюду.

0

6

Гегель как-то сказал: "Силой субъективных выдумок, молниеносных мыслей, поразительных способов трактовки сатирик стремится разложить все то, что хочет сделаться объективным и приобрести прочный образ действительности". Русская сатира все время доказывает алогичность этой логичной в себе алогичной системы. Делает это и Зиновьев. Он противопоставляет строгой алогичности Ибанска логичность нормального человеческого сознания. Логика - важнейший момент у Зиновьева. Но логика ведет к религии. Диалектика, или, как говорит Зиновьев, дуболектика, или дьяволектика, дья-волектический социзм ведет к разрушению каких-то устойчивых нравственных понятий. Свобода есть рабство. Зиновьев пишет, что свобода есть не необходимость, а обходимость. А уж какая - осознанная или неосознанная, черт ее знает. Лучше, чтоб неосознанная, потому что лучше, если начальство не пронюхает, что, убегая в самоволку, мы можем обойти начальство и хоть немножко побудем на свободе. Анекдот переосмысляет затверженную формулу и вмещает все в реальные формы логики. И реальные формы логики приводят Зиновьева к религиозным выводам. Он говорит: "Настоящая мораль всегда неофициальна. Она всегда одна. Она либо есть, либо ее нет". То есть он не говорит, как говорят диалектики: есть одновременно "да" и "нет". Он говорит, как Христос: да-да нет-нет, остальное от лукавого. И дальше о морали: "Она не имеет никаких основ, кроме решения отдельных индивидов быть моральными. Она тривиальна по содержанию, но невероятно трудна в исполнении : не доноси, держи слово, помогай слабому, борись за правду, не хватай хлеб первым, не перекладывай на других то, что можешь сделать сам, живи так, будто всегда и всем виден каждый твой шаг". Поразительно, что логика приводит Зиновьева к христианским истокам, к принципам Нагорной проповеди. Я уже не говорю о том, что у Зиновьева есть все время обращение к религии как к способу и пути спасения. Логика, религия, гласность, с его точки зрения, тесно взаимосвязаны.

0


Вы здесь » Россия - Запад » Русское зарубежье » Герман Андреев (Гейдельберг) О сатире