Герман Андреев (Гейдельберг)
О сатире
ОДНА ИЛИ ДВЕ РУССКИХ ЛИТЕРАТУРЫ?(Сб.) --- Lausanne, Ed. L'Age d'Homme, 1981
Я должен сказать сразу, что это - не моя тема : одна или две русские литературы. Вместе с тем эта проблема, на мой взгляд, - часть общей проблемы: одна или две русские нации. Есть ли новая советская нация, есть ли русская нация? Я думаю, что многие из нас, уезжая на Запад, уезжали из СССР в Россию. Я заинтересовался этой темой не столько как литературовед, сколько как читатель. Тем более, что недавно, в 76 году, в журнале "Ost-Europa" была опубликована статья славистки из Австрии, Лизы Маркштейн, где она ставит этот вопрос: одна или две русские литературы? Она отвечает категорически: нет, русская литература одна. А я всю жизнь, начиная читать какую-то книгу, знал: это - одна литература, читая другую книгу, знал: это - какая-то другая литература. Исходя из этого непосредственного чувства, я пытаюсь составить некоторую, очень условно говоря, концепцию. У каждого из выступавших здесь был свой критерий, своя типология. Я тоже предлагаю, никому ничего не навязывая, типологическую категорию, заимствованную мной из социо-психологии, главным образом из работ Эриха Фромма. Эта категория - тоталитарное и нетоталитарное, свободное, персоналистское сознание. Тоталитарные отношения, по Эриху Фромму, - это отношения, при которых личность отказывается от своей личной свободы, от своей полной свободы, во имя каких-то имперсональных структур. Это могут быть государство, церковь, нация. Это могут быть какие-то навыки, которые внушены человеку с детства. Крайности - полная свобода от подчинения, то есть полное отсутствие тоталитарных отношений, и полная тоталитарность, то есть полный отказ от свободы, - в чистом виде не существуют. Я думаю, что отличие дореволюционной России от послереволюционной заключается в том, что дореволюционная общественная система предлагала тоталитарные формы зависимости, но не навязывала их. Была церковь, было государство, но они не превратились в тоталитарную систему. Вдобавок, в царской России было очень много сфер жизни, на которые имперсональные структуры и не претендовали, в частности - свобода чувства и выбора идей. Очень существенная особенность послереволюционного тоталитаризма есть полное подчинение личности. Почему эта новая система предъявляет такие претензии на личность? Потому, что она знает объективную истину. Самое страшное в тоталитарной системе - это утверждение наличия объективной истины и утверждение знания этой истины очередным партийным руководителем или очередной партийной линией. Свобода - это, прежде всего, скептическое отношение ко всякого рода абсолютному знанию - моральному, политическому, эстетическому. Такого рода свобода враждебна тоталитарному режиму. Я думаю, что и здесь, в эмигрантской среде особенно, мы все заражены тоталитарной системой мышления, и когда сходятся несколько эмигрантов, они тут же возглашают объективную истину, которая заключена в них самих. На мой же взгляд, объективная истина - это они сами. Каждый человек есть истина. Я недавно прочитал прекрасную книгу Ойгена Фриделя "Die Geschichte der Weltkultur". Он пишет: "Если ученый стремится к объективной истине, он перестает быть научным. Если он хочет быть научным, он должен быть субъективным". Казалось бы, это парадокс, но с этой точкой зрения, мне кажется, надо бы солидаризироваться.