***

Вернемся к Гитлеру и Сталину. Да, сходство между двумя режимами есть. Вначале их сближало враждебное отношение к диктату Версальского договора, жертвами которого оба себя считали и против которого оба так или иначе выступали в духе Рапалльского договора (апрель 1922г.), ознаменовавшего возвращение обоих государств на мировую арену.
Во главе обоих режимов, независимо от даваемого им определения, стояла единственная партия диктаторского типа, отвергавшая любую форму классической парламентской демократии. Обе системы провозглашали более или менее сходный культ личности своих лидеров, которые персонифицировали режим. Тот, кто по политическим, моральным или религиозным причинам отказывался подчиняться, более или менее жёстко преследовался, о чем свидетельствовали существовавшие при обоих режимах концентрационные лагеря. Даже если нацистские лагеря смерти отличались от советских лагерей по перевоспитанию, и те, и другие противоречили правовому государству, были его отрицанием.
Кроме того, оба режима являлись пропагандистскими государствами, где послушные властям СМИ стремились заглушить любое критическое выступление и распространяли только официальные точки зрения, подаваемые как единственно верные. Не избежало этой участи даже искусство; оно служило пропаганде, отрицавшей любую форму «дегенеративного» искусства, и прославляло, в одном случае, германскую расу и культуру, в другом – социалистический реализм. Как показала недавняя выставка советского искусства в Москве, сходство между двумя «школами» поразительно: образ пышущего здоровьем и излучающего оптимизм советского колхозника напоминал лучшие образцы германской расы.
В обоих случаях результатом стало появление официального искусства, отдававшего предпочтение помпезности и неумеренности. Об этом свидетельствуют, например, планы модернизации Берлина близкого к Гитлеру германского архитектора Альберта Шпеера, а также планы строительства Дворца советов в Москве на месте храма Христа Спасителя. Здание предполагалось увенчать огромной статуей Ленина в стиле статуи Свободы над куполом американского Капитолия.
Советско-германский пакт 1939 года, который обычно рассматривают как прелюдию ко Второй мировой войне, тоже используют для доказательства родства двух режимов, ожесточенно противостоявших друг другу в ходе гражданской войны в Испании. По мнению некоторых историков, пакт якобы свидетельствует о сообщничестве и природном сходстве обеих диктатур. А один из самых знаменитых современных русских писателей даже обвинил Сталина в том, что он доверял одному лишь Гитлеру, которого именно советские чистки 30-х годов будто бы вдохновили в 1934 году на "ночь длинных ножей", на ликвидацию Рема и его коричневорубашечников.

***

Завершим на этом краткое перечисление явных признаков сходства, в общем-то хорошо известных, между двумя режимами, таких как монополия власти и единственная государственная партия, политическая полиция, государственная пропаганда, господство секретности и цензуры, тоталитарная диктатура, культ (здесь – фюрера, там – генерального секретаря), атомизация общества, не забудем о преследованиях по религиозным причинам, культуре насилия, всеобщем страхе, будь-то реально обоснованном или нагнетаемом и т.д. Одного этого достаточно для сопоставления двух режимов и легитимности такого сравнения. Однако следует ли их отождествлять? Можно ли из этих аналогий сделать какой бы то ни было окончательный вывод?
Давайте сравним кита и слона. Возможно ли вообразить более сходных животных? Разве не являются они со всех точек зрения похожими, причем не только своими огромными размерами и кожей серо-стального цвета? Оба животные – млекопитающие, позвоночные и живородящие, рождающие одного детеныша; оба, к тому же, «биологически корректны» и притом (ещё одно сходство) находятся на грани исчезновения из-за тоталитарной диктатуры, установленной человеком над природой. Но это уже другая история. Добавим, что кит некогда был четвероногим, что ноги слона и плавники кита дарят гурманам мгновения незабываемого блаженства, и вот их тождественность кажется полной.
Значит ли это, что их нельзя отличить одного от другого? Откровенно говоря, кто в такое поверит? Здесь как раз и стоит вспомнить об Алене, рекомендовавшем меньше думать о сходствах, чем о различиях, учитывая (уточнял он), что наши истины – всего лишь имеющие видимость правды ощущения. Действительно, различий между двумя этими животными видами сколько угодно, как и между двумя «тоталитаризмами», и эти различия в глазах историка не менее многочисленны и значимы, чем сходства. Ограничимся кратким упоминанием некоторых самых разительных, начиная с условий, при которых  две эти силы возникли и пришли к власти.

Едва ли можно ссылаться, как это иногда делают, на капиталистический режим нацистской Германии и советский «государственный капитализм», настаивая на сходстве двух стран. Гитлер и нацистская партия не нанесли никакого ущерба капиталистическому режиму и крупной буржуазии своей страны. Те пережили Первую мировую войну, а некоторые представители деловых кругов (причем вовсе не малозаметные) даже оказывали финансовую поддержку нацистской партии как до, так и после 1933 года. Что касается государственного капитализма в СССР, иногда именуемого «государственным феодализмом», то он являлся капиталистическим только по названию: в отсутствие всякой свободы предпринимательства, частных капиталов и инвесторов, а также рынка, сколько-нибудь заслуживающего такого определения, советская экономика была на самом деле приказной, руководимой централизованным и всемогущим партийно-государственным аппаратом, в противоположность германскому капитализму, который пережил и Вторую мировую войну и которому даже не пришлось возрождаться из пепла. Следовательно, СССР не был капиталистическим государством, так же как нацистская Германия не была государством социалистическим, и не было ничего общего между образованным, грамотным германским буржуа (или мелким буржуа) и полуграмотным советским пролетарием-полукрестьянином.
Главное же различие двух режимов коренилось, прежде всего, в идеологии. Как известно, нацистский режим утверждал главным образом превосходство предполагаемо чистой германской расы, для которой требовалось жизненное пространство, соответствующее ее амбициям… за счет соседних народов. Взяв на вооружение романтическую тему оригинальности и особой миссии каждого народа и используя ее в целях агрессивного национализма, нацистские идеологи, вслед за Розенбергом, восхваляли особые права германского народа. Мало того, что они отвернулись от универсализма эпохи Просвещения во имя иррациональных ценностей крови и расы, они отвергли идеи равенства и братства, провозглашенные Французской революцией; их (пан)германский мессианизм вылился в деление человечества на две категории: арийскую «расу господ», с одной стороны, и низшие виды «недочеловеков», предназначенных быть порабощенными или истреблёнными.

Возможно, некоторые предубежденные умы готовы предъявить режиму Сталина симметричное обвинение в социальном и даже идеологическом расизме. Да, претензия на установление «диктатуры пролетариата», ликвидация кулаков «как класса», уничтожение всех противников социализма в его сталинской версии, казалось бы, в определенной мере дают основания для обвинения в расизме, по крайней мере в переносном смысле. Но эта параллель на самом деле не отражает характер сталинского режима.
Вне всякого сомнения, режим Сталина, ставивший задачу с помощью известных мер установить в СССР социализм, был режимом принуждения, его так называемая волюнтаристская политика состояла в том, чтобы человек служил социализму вместо того, чтобы социализм был на службе у человека. И всё же советский режим, в том числе и сталинский, вопреки всему оставался социалистическим. Пусть даже искажённая Сталиным и его приближенными, социалистическая идея, составлявшая саму основу многонационального режима, а также учение о классовой борьбе не могут быть отождествлены с какой бы то ни было формой расизма.
Какова бы ни была их окраска, социалисты XIX века, ставившие задачу уничтожения любой формы эксплуатации, как известно, единодушно видели в социализме идеологию индивидуального и коллективного освобождения. Утопическая или нет, идея социальной (и экономической) эмансипации, по крайней мере коллективной, несмотря ни на что, оставалась характерной для социализма даже в сталинский период, оказывая сплачивающее и идеологически цементирующее действие. Только это объясняет международное влияние СССР в 30 - 40-ые, а также в 50 - 60-ые годы, когда Сталина и его режим воспевали бесчисленные представители зарубежной интеллигенции, как это делали философы эпохи Просвещения в адрес Екатерины Второй, приветствуя в ней «северную Семирамиду», невзирая на наличие крепостного права и социальное угнетение в годы её царствования. Так  же, как можно было говорить о характерном для Франции XVIII века «русском мираже», перед которым не устояли многие французские философы, следует говорить и о «советском мираже» в среде, в частности, французской интеллигенции, видевшей свой долг в антифашизме и не устоявшей перед фантомом просвещенной диктатуры Сталина «с приветливой улыбкой».

Надо ли напоминать, что пролетарии, согласно учению и практике Советского Союза, никогда не отождествлялись с «расой»? Отвергая капиталистические правила игры и призывая эксплуатируемых «всех стран» взять судьбу в свои руки, стать творцами собственной истории вместо того, чтобы быть ее объектом, пролетарии, по мнению марксистов, предвосхищали будущее человечество, наконец-то освободившееся от угнетения и способное использовать природу во благо всех людей. Предвестник бесклассового человечества, достигнувшего примирения с самим собой, - и в этом состояла его всеобщая миссия - пролетарий воплощал предполагаемый «смысл Истории», главным субъектом которой он становился. И пусть реальность жестоко опровергла эти распрекрасные предвидения, это ничего не меняет в том, что чистокровные арийские сверхлюди, обутые в сапоги и с касками на голове, ни в коей мере не могут отождествляться с «пролетариями всех стран», чьей задачей по определению было преодолеть социальные и национальные антагонизмы в своих странах и тем самым уменьшить неурядицу в мире.
Точно так же нельзя отождествлять нацистскую партию и ее пропагандистское государство с коммунистической партией и «диктатурой пролетариата». В то время как Гитлер и нацистская пропаганда всемерно толкали страну к агрессивной политике и мобилизовали силы общества на непрерывное расширение жизненного пространства Третьего Рейха, коммунистическая партия (в СССР – ред.) ставила задачу совершенно иную: привлечь трудовые массы (а значит большинство населения) к строительству их собственного будущего, привлечь их к управлению собственным государством, по крайней мере пока оно… не начнет «отмирать». Иначе говоря, ввести народные слои в Историю и позволить русскому народу явить миру то «новое слово», носителем которого его издавна считали революционеры. Конечно, каждый волен отвергать подобные проекты как химерические или неискренние. Однако остается главное: по своему характеру и деятельности две партии служили настолько диаметрально противоположным целям, что отождествлять их невозможно.

***

Что же касается германо-советского пакта как свидетельства родства двух режимов, движимых желанием поработить Европу к собственной выгоде, то и этот тезис не выдерживает анализа. Как вполне единодушно признают в настоящее время немцы, нацизм был проникнут намерением расширить свое господство на всю Европу, Гитлер проводил авантюристическую агрессивную политику, то блефуя, то бросаясь в рискованные операции, её успехи заставляли молчать его генералов, в результате, фюрер потерял всякое чувство меры. По сравнению с ним Сталин, чья политика - построение социализма в одной стране - носила, главным образом, оборонительный характер, выглядит скорее прагматиком и реалистом, не хотевшим идти на неразумный риск даже «под крышей Коминтерна» [6]. Заключение в августе 1939 года советско-германского пакта, который развязывал Гитлеру руки на Западе и окончательно ставил крест на Версальском договоре, говорило о желании Сталина выиграть время в надежде на то, что обе воюющие «империалистические» стороны истощат друг друга [7].
По мнению западных комментаторов, этот пакт представляет собой образец цинизма и макиавеллизма. Но в определенном смысле он был лишь ответом западным державам, которым заплатили их же монетой за сговор с Гитлером в момент аншлюса Австрии и соглашения в Мюнхене, ставшего в глазах таких, как Ромен Роллан, настоящим «дипломатическим Седаном». Западные державы пытались повернуть гитлеровский экспансионизм на Восток. Ведь далеко не один Сталин вел двойную игру: британские дипломаты в предвоенные годы явно не гнушались искать пути сближения с Гитлером, стремясь направить его амбиции в сторону СССР с помощью политики «умиротворения». Так или иначе, подписанный за спиной франко-британских переговорщиков пакт вызвал всеобщее удивление: его тогда сочли противоестественным, никто или почти никто из современников не путал в то время агрессивный режим Гитлера с режимом «гениального отца народов», чья близорукая стратегия выглядела в сущности оборонительной и исходившей из обстоятельств [8].
Правда, никто в то время не знал о подписанном в сентябре 1939 года секретном протоколе, по которому Советский Союз мог аннексировать прибалтийские государства и целый кусок восточной Польши, еще в 1917 г. входившие, отметим попутно,  в состав почившей царской империи. Эта аннексия, однако, не помешала Англии, а затем и США предложить в начале лета 1941 года союз СССР, на чью территорию уже вторглись гитлеровские войска. В то время они нисколько не смешивали Советский Союз с нацистской Германией, даже если у обеих сторон и были свои задние мысли. Тем не менее агрессия против Польши и прибалтийских стран имела последствия и вместе с Катынью и многими другими случаями уничтожения людей послужила основанием в дальнейшем, после войны, представлять СССР как оккупационную державу, которая стремилась к господству с помощью силы и концентрационных лагерей, как ранее - Германия. Это было только отчасти верно, потому что СССР вступил в Центральную Европу в соответствии с соглашениями, достигнутыми в Тегеране и Ялте, и, истощённый войной, рассматривал этот регион не как базу для агрессии, а скорее как опору для обороны, позволяющую разорвать капиталистическое окружение.

***

Ограничимся здесь этим кратким обзором, из которого видно, что два режима, несмотря на формальные сходства, в действительности, различны в главном, поэтому отождествлять их неверно. Как же объяснить устойчивость и распространённость концепции, ставящей, вопреки исторической объективности, на одну доску гитлеризм (или нацизм) и сталинизм? Это основополагающий и трудный вопрос, и на него нет простого ответа. Чтобы дать ответ, необходимо раскрыть задние мысли и недомолвки, пролить свет на не сказанное вслух, проникнуть в скрытые намерения, то есть сформулировать гипотезы и предложить интерпретации, рискуя, таким образом, приписать формуле тождества больший смысл, чем она имеет в реальности.  Ибо такое уравнивание, которое не сводится к простой беспристрастной констатации, отнюдь не бескорыстно, эта формула даёт нам возможность представить себя в лестном свете и получить ощущение чистой совести, очерняя, стирая в порошок противника. А значит, у концепции родства двух режимов могут быть различные интерпретации, причём не исключающие одна другую.
Отметим сразу, что именно сталинизм отождествляют с гитлеризмом, а не наоборот. Ясно, что это одностороннее сравнение ставит целью перенести на Сталина и его режим все гнусности, связанные с нацистским режимом, получившим единодушное осуждение; такое сравнение выражает не столько некую историческую истину, сколько безаппеляционное, открыто полемическое осуждение, за которым скрываются политические соображения.
В действительности же цель авторов этого уподобления явно состоит в том, чтобы изгнать сам призрак марксизма и классовой борьбы, лишить сталинизм, а через него и «коммунизм» всякого оправдания, лишить легитимности опыт, через который прошёл СССР, и окончательно утвердить, таким образом, победу над ними западной политической парламентской демократии – только она считается легитимной.

В этих условиях говорить о том, что Европа была «похищена» – не что иное, как явное преувеличение [11], продукт холодной войны; но эта риторическая формулировка, которая игнорирует соучастие целых сегментов населения соответствующих стран, дает возможность ретушировать историю к собственной выгоде. Главным образом, она позволяет свести к минимуму и даже совсем снять ответственность за раскол Европы с Рузвельта и Черчилля, возложить всю ответственность на Сталина и его режим, представляя его двойником гитлеризма, хотя он не разделял ни доктрину, ни цели гитлеровцев. В действительности Ялтинские соглашения, заключенные в феврале 1945 года, за шесть месяцев до Хиросимы и капитуляции Японии, соответствовали соотношению сил и учитывали ведущую роль «героической Красной Армии» в освобождении Европы от нацистского ярма, а также нечеловеческие усилия всего советского народа и понесённые им несметные жертвы [12]. Кроме того, сердечное согласие в Ялте ставило целью добиться помощи «дяди Иосифа» в войне против Японии – войне, требовавшей всё больше человеческих жертв по мере того, как фронт приближался к японскому архипелагу.
В более общем смысле мода на тенденциозное уподобление гитлеровского и сталинского режимов является для Запада средством свести счеты за холодную войну и взять реванш за долгие годы страха перед сталинским и постсталинским СССР, а ещё - за политическое соперничество, в ситуации которого Запад находился с момента образования СССР. Сегодня, когда страница Ялты перевернута, обвинительная формулировка, отождествляющая режимы, позволяет лишить Россию как морального преимущества – результата ее победы на своей бывшей союзницей (и «сообщницей»), так и ее былого статуса великой державы, представляемого незаслуженным.
Этот тезис выгоден и с точки зрения других целей: подвергнуть позору сталинский режим и через него весь советский опыт - означает в конечном итоге (хотим мы того или нет) установить наблюдение за посткоммунистической Россией, которая, несомненно, является наследницей сталинского СССР, но которая собственными силами освободилась от сталинизма, вопреки всем официальным и неофициальным прогнозам. Россию постоянно подозревают, над ней тяготеет презумпция виновности в тоталитаризме, и, чтобы в некотором роде искупить свою вину, Россия должна допустить всевозможное вмешательство из-за рубежа, что и происходило в течение 1990-х годов, когда она не имела ни возможности, ни права от этого уклониться.

Как мы видим, отождествление дает возможность предать анафеме всё советское прошлое: над ним тяготеет тень Сталина, следовательно, от него не должно остаться ни единой страницы. Как Западная Германия покаялась после 1945 года, отказалась от нацистского прошлого и присоединилась к демократической модели своих победителей, так и бывшая Советская Россия будто бы должна реабилитировать себя, отбросив в свою очередь собственное прошлое и собственные национальные ценности, чтобы приобщиться к парламентской представительной демократии западного образца - демократии, которая традиционно является в большей степени демократией политической, нежели социальной. По этой логике судороги демократизации в России должны объясняться «пережитками» сталинского наследия, препятствующими гармоничному переходу к  правовому государству и демократии. Короче говоря, десталинизация завершится лишь в тот день, когда Россия окончательно покается и примет западные демократические ценности, которые выдаются за универсальные и единственно верные и утверждение которых недавно даже было сочтено (как некогда коммунизм) концом Истории.
За уравнением «сталинизм похож на нацизм или эквивалентен ему» проглядывает своего рода демократический Священный союз, обладающий уникальной демократической истиной и посему уполномоченный исключать из сообщества европейских народов строптивые государства, не уважающие его ценности, подобно тому, как СССР некогда провозглашал свою модель социализма единственно правильной, на этом основании осуществляя право «социалистического вмешательства» и оправдывая теорию «ограниченного суверенитета». Все формы легитимности заменяются сегодня демократической легитимностью (или считающейся таковой). Любая попытка отойти от западного демократического пути - единственно легитимного - обречена таким образом считаться установлением той или иной формы нацистского либо сталинского тоталитаризма или даже «наци-исламизма». Понятие «сталинизм», которым  размахивают словно пугалом, превращается в орудие массового устрашения; им пользуются, чтобы поставить под запрет саму идею революции, будь-то социалистической или несоциалистической, и любые другие утопии.