Сподвижники

Во время службы в Черниговском полку произошло сближение Сергея Муравьева с бывшим сослуживцем по Семеновскому полку — молодым Михаилом Бестужевым-Рюминым.  Все декабристы отмечали безграничную привязанность Михаила Бестужева к Сергею Ивановичу, полную поддержку по всем планам, замыслам, вопросам и действиям. Сергей Иванович ценил Бестужева, прислушивался к его советам. Михаил стал в полной мере сподвижником Сергея Муравьева и вместе с ним возглавлял самую революционную декабристскую организацию – Васильковскую управу Южного Общества. У Сергея Ивановича появилась привычка и необходимость советоваться с Михаилом. Талантливый, энергичный, пламенный оратор, принявший больше всех членов в общество, активный участник в разработке планов восстания, Михаил Бестужев был самым молодым среди декабристов, однако его можно признать самым «замечательным и самым крупным в среде декабристов писателем-пропагандистом и агитатором». За это он был признан самим Николаем I одним из вождей движения.

Михаил Павлович
Бестужев-Рюмин

Наблюдательная Софья Скалон оставила воспоминания об этой дружбе: «С Сергеем Ивановичем приезжал иногда к нам и друг его, Бестужев-Рюмин, образованный молодой человек с пылкою душою, но с головой до того экзальтированною, что иногда он казался нам даже странным и непонятным в своих мечтах и предположениях. Дружба его с Сергеем Ивановичем была истинно примерная, за него он готов был броситься в огонь и воду; но впоследствии время доказало, что дружба эта была вредна как для одного, так и для другого и, можно сказать, довела обоих до гибели».

Чтобы яснее понять, какие взаимоотношения связывали двух выдающихся декабристов, достаточно прочитать откровение самого Сергея Ивановича. В одном из своих писем к мужу сестры он так рассказывает о своем отношении к Михаилу Бестужеву: «Единственными приятными минутами я обязан Бестужеву… Не можете себе представить, как я счастлив его дружбою: нельзя иметь лучшего сердца и ума при полном отсутствии суетности и почти без сознания своих достоинств. В особенности я привязался к нему потому, что он очень похож на моего чудесного Матвея, который тоже не знает, как в нем много хорошего».

Позже, во время следствия, узнав, что оба друга оспаривают одно из его показаний, Павел Пестель скажет: «Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин составляют, так сказать, одного человека».

На дворе 1823 год. В январе в Киеве на зимних контрактах собираются декабристы, происходит совещание руководителей Южного общества. Присутствуют Пестель, Юшневский, Давыдов, Волконский. «Боярин» Сергей Муравьев-Апостол привозит «брата» — Михаила Бестужева-Рюмина. На совещании была единогласно принята «Русская правда» Пестеля. На этом же совещании впервые обсуждались вопросы о способах установления нового политического порядка: о цареубийстве, о возможности начать восстание на юге имеющимися силами, «не ждать удобных обстоятельств, а стараться возродить оные». Последнее предложение внес Сергей Муравьев. Начиная с этого времени, Михаил Бестужев-Рюмин принимает активное участие во всех важнейших предприятиях Южного общества, выполняя самые ответственные поручения, часто выступая в первых ролях. Именно он открыл существование Общества Соединенных Славян и Польское Патриотическое общество. Была достигнута устная договоренность о совместных действиях. Отчет о переговорах был представлен Бестужевым-Рюминым руководству Тульчинской управы.

В сентябре 1823 года состоялся так называемый «Бобруйский заговор». Сергей Муравьев и Михаил предполагают воспользоваться приездом Александра I в Бобруйск, арестовать императора, начать мятеж, двигаясь с войсками на Москву и Петербург. Для осуществления этого плана Васильковская управа просила помощи у Пестеля и Волконского, но в помощи им было отказано.

24 ноября 1823 года в имении Давыдова Каменке на Екатеринин день собирается множество гостей. Именины у Екатерины Николаевны Давыдовой. Собирается родня, приезжают ее знаменитые дети, не менее знаменитые внуки, внучки, среди которых: Мария Раевская, будущая жена Волконского, декабристка; Екатерина Орлова, жена декабриста Михаила Орлова; юные красавицы Мария и Екатерина Бороздины, тоже будущие жены декабристов. Среди гостей много военных, друзей хозяина поместья Василия Давыдова, и каждый из них – завидный жених. В этот день в Каменке собралось практически в полном составе Южное Общество. Среди балов, салютов, прогулок и увеселений происходит совещание руководителей Южного общества (Пестель, Волконский, Давыдов, Сергей Муравьев и Бестужев-Рюмин). На этом совещании опять возникает разговор о цареубийстве и истреблении императорской фамилии.

А жизнь состоит не только из подготовления к восстанию. Многие декабристы уже связали себя узами брака. У многих, как у Василия Давыдова, уже родились дети. Павел Иванович Пестель подумывает о женитьбе и сватается к Изабелле Ивановне Витт. Волконский Сергей Григорьевич влюблен в юную Машу Раевскую и просит ее руки. Граф Олизар также влюблен в Машеньку, сватается к ней и надеется на положительный ответ ее отца. Член Южного общества Иосиф Поджио, увидев в Каменке Марию Бороздину, влюбился в нее, делает предложение и вопреки воле ее отца получает согласие. Энергичный, темпераментный двадцатидвухлетний Михаил Бестужев также не избежал общей участи. В той же самой Каменке он влюбился в Екатерину Бороздину, вторую дочь сенатора. Однако его родители считают, что он еще слишком молод, имеет малый чин, как бывший семеновец лишен права выходить в отставку, а поэтому не дают разрешения на женитьбу. Сергей Иванович принимает активное участие в судьбе друга, поддерживает его, пишет письма, уговаривая родственников не препятствовать счастью Михаила. Согласия от родителей Михаил Бестужев не получил. На следствии он вскользь упомянет, что жизнь с некоторых пор стала ему недорога. Немного позже  Сергей принимает участие в судьбе еще одного своего влюбленного друга – графа Олизара: «Среди всех них самый близкий мне по чувствам и по мыслям Сергей Муравьев-Апостол так меня сердечно любил, что более заботился о состоянии моего изболевшегося сердца, нежели занимался моей будущей политической карьерой. Он почти предвидел для меня состояние отчаяния, чтобы лишь в этом случае деятельными услугами для страны залечить болезни души!»7

Время искупительной жертвы

Матвей Иванович Муравьев, бывший все время рядом с любимым братом, участвовавший с начала и до конца в событиях, восстановил хронологию в «Восстании Черниговского полка». Он так описал произошедшее: «Участвовавший в походах 1812, 1813 и 1814 годов, Сергей Иванович достаточно был сведущ в военном деле, чтобы не питать никакой надежды на успех восстания при силе, заключавшейся в горсти людей. Но обстоятельства так сложились, что восстание, непредвидимое, не приготовленное, было уже совершившимся фактом, вследствие грубого, безрассудного обхождения Гебеля с офицерами, уважения которых не умел он снискать. Солдаты ненавидели его, сочувствовали своим офицерам, питали к ним полное доверие, а тем более к Сергею Ивановичу. Они ему говорили, что готовы следовать за ним, куда бы он их ни повел. Офицеры, нарушившие закон военного повиновения, ожидали его решения. Покинуть их — значило бы отказаться разделить с ними горькую участь, их ожидавшую. Брат решился идти в поход.< …> Офицеры пешей 8-ой артиллерийской бригады, когда до них дошла весть о смерти государя, дали знать Сергею Ивановичу, что у них все готово к походу и лошади подкованы на зимние шипы. К тому же надежда, что восстание на юге, отвлекая внимание правительства от товарищей-северян, облегчит тяжесть грозившей им кары, как бы оправдывала в его глазах отчаянность его предприятия; наконец и то соображение, что, вследствие доносов Майбороды и Шервуда, нам не будет пощады, что казематы те же безмолвные могилы; все это, взятое вместе, посеяло в брате Сергее Ивановиче убеждение, что от предприятия, повидимому безрассудного, нельзя было отказаться и что настало время искупительной жертвы.< …>После продолжительного колебания полковой священник Черниговского полка согласился отслужить молебен и прочесть перед фронтом катехизис, составленный братом. В нем излагались обязанности воина в отношении к Богу и Отечеству.< …>

Муравьёв-Апостол Матвей Иванович.
Брат, декабрист.
Акварель Н.И. Уткина. 1823-1824 гг.
Государственный Эрмитаж.

Мы подвигаемся вперед. Раздается пушечный выстрел, за ним второй, ядро пролетело над головами. Мы все шли вперед. Открылась пальба картечью, у нас несколько человек пало, одни убитыми, другие ранеными, в числе первых начальник шестой мушкетерской роты, штабс-капитан Михаил Алексеевич Щепила. Тогда Сергей Иванович решился прекратить неравный бой и спасти свою команду от неминуемой погибели, и приказал поставить ружья в козлы. Солдаты, повинуясь ему, не понимали, с каким намерением начальник остановил их на походе. Сергей Иванович им сказал, что виноват перед ними, что, возбудив в них надежду на успех, он их обманул. Артиллеристам Сергей Иванович стал махать белым платком и тут же упал, пораженный картечью. Ипполит, полагая, что брат убит, застрелился из пистолета.

Нас рассадили в сани; пришлось нам проехать мимо наших солдат, которые с соболезнованием смотрели на брата. Ни у кого из них на лице не проявилось ни малейшего знака укора. После нашего отъезда, кавалерия обступила Черниговских солдат».11

Закон изречет кару

Вопрос о смертной казни Николай I решил еще в первый день допросов, о чем 15 декабря написал Константину: «<…> их участь не может не быть достаточно сурова».13

Через несколько дней, 20 декабря 1825 года, во время аудиенции Николай I заявил французскому послу: «с вожаками и зачинщиками заговора будет поступлено без жалости, без пощады. Закон изречет кару, и не в их пользу воспользуюсь я принадлежащим мне правом помилования. Я буду непреклонен. Я обязан дать этот урок России и Европе».14

4 января 1826 Николай I сообщает Константину о плане: «Я думаю покончить возможно скорее с теми из негодяев <…> какие <…> не могут быть помилованы.< …> Я думаю, что их нужно попросту судить, притом только за самый проступок, полковым судом в 24 часа и казнить через людей того же полка».15

До последней минуты земной жизни

Вспомнил ли Сергей Иванович в последние минуты своей жизни предсказание, сделанное ему в Париже знаменитой Ленорман? Об этом случае рассказала Е.Ф. Муравьева, любимая тетушка братьев Сергея и Матвея Муравьевых-Апостолов, мать декабристов Никиты и Александра Муравьевых: «С.И. Муравьев-Апостол, служивший в гвардии, зашел однажды, во время занятия Парижа нашими войсками, к знаменитой предсказательнице Ленорман. Обратясь к С.И. Муравьеву, она сказала: «Вы будете повешены». «Верно, вы считаете меня за англичанина, — заметил ей Муравьев, — я — русский, у нас отменена смертная казнь»».21

Священник Мысловский уверял Якушкина И.Д., Трубецкого С.П., Оболенского Е.П. и других декабрис­тов, что казни не будет. «Они будут приговорены с смертной казни и даже их поведут, но они будут помилованы. Я хотел вас предупредить», — сообщил Е.П. Оболенскому Мысловский.22

«Слова Мысловского, — подтверждает И.Д. Якушкин, — уверили меня, что смертной казни не будет. Большая часть из нас была в той же уверенности».23

Все надеялись, что приговоренные будут помилованы, никто не верил, что казнь состоится на самом деле. Ведь в России давно не казнили. Поэтому, вспоминал Якушкин, когда принесли обед, ефрейтор: «шепнул мне, что за крепостью совершился ужас, что пятерых из наших повесили. Я улыбнулся, нисколько ему не веря, но ожидал Мысловского с нетерпением. Наконец вечером он взошел ко мне с сосудом в руках. Я бросился к нему и спросил, правда ли, что была смертная казнь. Он хотел было ответить мне шуткою, но я сказал, что теперь не время шутить. Тогда он сел на стул, судорожно сжал сосуд зубами и зарыдал. Он рассказал мне все печальное происшествие…».24

Якушкин И.Д. передает со слов священника, как всё происходило: «Все смотрели совершенно спокойно на приготовления казни кроме Михайлы Бестужева: он был очень молод, и ему не хотелось умирать. <…> Был второй час ночи. Бестужев насилу мог идти, и священник Мысловский вел его под руку. Сергей Муравьев, увидя его, просил у него прощенья в том, что погубил его.

Когда их привели к виселице, Сергей Муравьев просил позволенья помолиться; он стал на колени и громко произнес: «Боже, спаси Россию и царя!». Для многих такая молитва казалась непонятною, но Сергей Муравьев был с глубокими христианскими убеждениями и молил за царя, как молил Иисус на кресте за врагов своих. Потом священник подошел к каждому из них с крестом. < …> Прощаясь в последний раз, они все пожали друг другу руки. На них надели белые рубашки, колпаки на лицо и завязали им руки. Сергей Муравьев и Пестель нашли и после этого возможность еще раз пожать друг другу руку. <…> В это время священник, сошедши по ступеням с помоста, обернулся и с ужасом увидел висевших Бестужева и Пестеля и троих, которые оборвались и упали на помост. Сергей Муравьев жестоко разбился; он переломил ногу и мог только выговорить: «Бедная Россия! и повесить-то порядочно у нас не умеют!»25

«Бог один его судить может». Бог судил. Сергей Иванович, будучи глубоко верующим человеком, повторно поднимаясь на помост, знал, что оправдан Высший Судом.

Декабрист Н.И. Лорер также оставил воспоминания о том, как все свершилось: «Все нижеследующее передаю со слов священника нашего, который, проводив несчастных в вечность и оставаясь при них до последней минуты их земной жизни, вечером, в 5 часов, пришел ко мне и передал все подробности. Пестель, Муравьев-Апостол, Рылеев, Бестужев-Рюмин и Каховский, в белых саванах, с черными завязками, опоясанные кожаными поясами, на коих большими буквами написано было: государственный преступник, простились друг с другом и с покойным духом взошли на подмостки. < …> Когда Муравьев стал на скамейку, то позвал священника и сказал ему: «благословите меня в последний раз, я расстаюсь с здешним миром без злобы, даже на того, который приговорил меня к этой позорной смерти… Прощаю ему, лишь бы он сделал счастливою Россию» <…> каждые 1/4 часа скакали с донесениями в Царское село фельдъегеря и Бенкендорф промедлил нарочно казнью в ожидании помилования, для чего постоянно обращался в ту сторону, откуда ждал вестника. <…> Но увы — курьеры мчались в Царское Село, и обратно никого не было: в 6 часов утра их не стало. <…>

Как я уже сказал, вечером ко мне вошел в каземат наш священник Петр Николаевич, бледный, расстроенный, ноги его дрожали, и он упал на стул, при виде меня залился слезами, и само собой разумеется, что я с ним плакал. Петр Николаевич рассказывал, что когда под несчастными отняли скамейки, он упал ниц, прокричав им: «Прощаю и разрешаю». И более ничего не мог видеть, потому что очнулся тогда уже, когда его уводили…. Говорят также, что Бенкендорф, чтобы не видеть этого зрелища, лежал ничком на шее своей лошади…»26

«Бестужев-Рюмин не ожидал крушения, — вспоминал Матвей Иванович Муравьев. — В 22 года ему не хотелось умирать, тяжело было идти на виселицу. Он, рыдая, еле волочил ноги, его принуждены были поддерживать. Сергей Иванович на пути просил у него прощения в том, что погубил его, и не переставал ободрять своего юного друга, так как все кончено бесповоротно; еще накануне казни, через стену, он утешал его разговорами о Спасителе и о бессмертии души.

Так преждевременно прекратилась жизнь юного человека, который при великодушном помиловании и добром слове государя послужил бы ему и отечеству с той же горячею преданностию, как и все без суда помилованные Муравьевы и прочие члены Тайного Общества…

Сергей Иванович имел громадное нравственное влияние на людей. Например, протоиерей Казанского собора Петр Николаевич Мысловский, часто посещавший заключенных, долго беседовавший с ними и напутствовавший их на казнь, говорил многим: «Когда я вхожу в каземат Сергея Ивановича, то мною овладевает такое же чувство благоговения, как при вступлении в алтарь перед Божественною службою. Меня умиляет в нем непоколебимость веры в Бога, сердце преисполненное любви к Спасителю и к ближнему, чистота его помышлений и великое спокойствие в ожидании скорого перехода от земной жизни в вечную». Напутствуя его на казнь, он сказал ему: «Смотря теперь на вас, Сергей Иванович, можно подумать, что я веду вас в церковь под венец»».27

Через день после казни, 15 июля 1826 года, во время прохождения на Петровской площади парада и очистительного молебствия, Мысловский вместо себя отправил другого священника с образом казанской божьей матери, а сам «надел черную ризу и отслужил в Казанском Соборе панихиду по пяти усопшим. Екатерина Бибикова зашла помолиться в Казанский собор и удивилась, увидев Мысловского в чёрном облачении и услышав имена Сергея, Павла, Михаила, Кондратия».28

Мысловский «от этой казни унес глубокое чувство уважения к страдальцам. Он после без боязни, не обинуясь говорил и писал к своим друзьям, что они умерли как святые; дорожил данными от них вещами на память и молил о упокоении душ их пред престолом божиим».29